Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
Прямо по обочине, все гуще и гуще вытесняя мох, потянулся черничник, высокий и буйный, Ваське по колено, усыпанный гроздьями крупных спелых ягод. Этого черничника тут целое море, и даже здесь по берегу можно набрать ведро. Недаром сюда за ягодами ездят издалека, и мамка с Танькой часто ходят. Васька на ходу успел собрать горсточку ягод, но тут мать окликнула и велела не отставать.
Шли долго, и ничего интересного на дороге Васька не видел. Только однажды вихрем прошумела по черничнику Пальма и залаяла так дико, как никогда не лаяла возле дома. Испуганно глядел Васька, как она затанцевала под деревом на окостеневших лапах, злобно ощерилась клыками. А мать только вздрогнула и покосилась сердито: «Ошалела дура». Пальма вернулась к ним расстроенная таким равнодушием, со вздыбившейся шерстью на спине и долго еще дрожала от возбуждения.
Пока он возился с Пальмой, мать ушла далеко вперед. Шагала она все стремительней и нетерпеливей, ничего вокруг не видя. Поспевать за ней становилось все труднее. И тут вдруг Васька понял, куда они идут. Понял и притих. Вспомнились брат Сашка и вчерашняя непонятная суета. И снова накатило в беззаботную Васькину головушку незнакомое раньше тоскливое и неуютное беспокойство.
Когда они с Пальмой подошли к келье, дверь была распахнута настежь. Мать уже была там, зажгла свечку и стала на колени. Васька только голову сунул и отпрянул. Если тут живет Аника, то он ему не завидует. Кроме сырой, затхлой темноты, в избушке ничего не было. И похожа она скорей на их баню, чем на дом, где можно жить.
Мать прошептала все положенные молитвы, а потом заговорила от себя, сначала сбиваясь от волнения, а потом все громче и настойчивей:
— Ты не смотри, что у меня их шестеро. Всего один при мне остался, и тот дите. А у соседки у моей один-единственный. Святой Аникей, милостивый, постарайся, верни нам сынов.
Васька даже испугался за нее: разве так просят? Ведь она не просит, а требует. Привыкла дома командовать, подумал он с неодобрением. Но она и сама уже спохватилась и перешла на смиренную мольбу, обещая Анике отдать все-все, что ни попросит. Долго, горячо, чуть ли не в беспамятстве просила она за своего сына и за соседкиного. Но, видно, не простое это было дело — вернуть сынов из такой дали. Аника молчал и раздумывал. Его тягостное молчание застыло и в келье, и в лесу, и над озером. А мать снова стала роптать и жаловаться.
— Разве ж можно так? Совсем детей! Что они видели в жизни, не успели хоть капельку пожить, а их уже под пули… Если кому нужно помирать, так брали бы постарше. Если ты меня не хочешь слушать, то хоть младенца послушай, безгрешную его душу.
И она, легко вскочив с колен, выглянула за дверь: «Вася, иди, попроси за Сашу». Она втащила его за рукав и жарко шептала в ухо: «Проси-проси». Но Васька, очутившись в келье, где одна только свечечка робко теплилась в углу, от страха и неожиданности не то что просить, дышать не мог. Раскрыв рот, он глотнул всей грудью воздуху и захлебнулся. Так Аника и не дождался от него ни словечка. Он как очумелый вырвался от матери и убежал за дверь, где ждала, поглядывая в темноту, Пальма. Припав спиной к замшелой стене кельи, Васька слушал, как мать обещала отдать все-все, что нажито: дом, корову, если он вернет Сашку живым, или пусть возьмет ее взамен, она хоть завтра умрет, нажилась. Это уж совсем Ваське не понравилось, он и слушать дальше не стал. Знал бы куда, ни за чтоб не пошел.
На обратном пути он плелся, глядя матери в спину, и думал, а что, если придется отдать и дом, и корову? Как же они жить будут? И дома, и коровы было жалко, ох как жалко. Ну ладно. Вернется Сашка, пойдет работать, и построят они новый дом, и купят другую корову. Все это нажить можно. Только бы Аника помог, вернул Сашку. Сможет ли? Собаку нашел, так это ж в соседней деревне, километров двадцать всего…
Он чувствовал себя очень виноватым, что онемел в такой важный момент, хотя мать не попрекнула его ни одним словом и даже не глянула в его сторону. Она тоже хороша, кто ж так делает. Надо было заранее сказать, чтоб он подготовился, а не тащить сразу.
Но Ирина Матвеевна и не думала про Васькину вину. Она взяла его с собой, потому что еще в войну видела, как бабы заставляли детей молиться и просить за своих отцов и братьев. Старухи говорили, что такие просьбы легче доходят до бога, и ему трудно бывает отказать: ведь просят-то души чистые, безгрешные.
А она чем нагрешила, за что ей такая кара? Она перебирала свою жизнь, но не находила больших грехов. Грешила помаленьку, как все. И подруга не грешница, ее жизнь она знала, как свою собственную. А те, в поселке… Она еще и подумать не успела про это, как душа ее застонала от горя. Она знала этих людей только понаслышке, но каково им сейчас, испытала с такой же болью, как свое собственное несчастье. Нет, это не за грехи. За какие такие грехи погибли два ее брата, одному было всего-то девятнадцать, другому — двадцать три года. И лежат сейчас один под Ельней, другой и совсем в чужих краях. Все хотела съездить в эту Ельню, посмотреть на его могилку и даже написала туда, но ей ответили, что «местонахождение захоронения точно не установлено». Еще бы, где ж его установить, если там тыщи людей зарыты.
Как хорошо жили, спокойно, тихо, — откуда эта война навязалась? И такая ненависть полыхнула в ней, что она сама испугалась и перекрестилась. Вот уж чем грешна без меры — гневлива. А кто другой, покажите ей такого человека, хоть в их деревне, кто бы мог думать о ней, проклятой, спокойно, потому что они эту войну видели и хлебнули ее по самое горло. Одни лесозаготовки военные только вспомнить, когда они, девчонки, таскали на себе бревна и работали по шестнадцать часов в сутки. Отчего у нее сейчас ноги пухнут? А подруга инвалидкой стала с позвоночником, группу получила. Они ее, войну, только забывать стали, а тут опять страдай за детей. Подрастет младший, за него дрожи — не объявится ли где и на его долю война…
Вот какие думы одолевали Ирину Матвеевну. Топтались в ее голове и всякие дурные мысли: вот у нее три сына, а у подруги один-единый, и в нем для нее вся жизнь. И если там где-то будут выбирать, то по справедливости… В справедливость Ирина Матвеевна свято верила.
С этого дня время потянулось для нее нескончаемым страшным ожиданием. Не было от него отдыха ни на минуту, ни днем ни ночью, даже во сне. Уж лучше терпеть и мучиться от болезней, чем вот так ждать и бояться. Прилетела к окну сорока. Ирина Матвеевна вздрагивала и шептала: «К худу или к добру? К худу или к добру?» Пострекотав, сорока улетала, и в этом стрекоте непонятно что слышалось — к худу или к добру, но она убеждала себя, что слышится больше «к добру». В каждом своем шаге, в каждой мелочи ей чудилось предзнаменование, всплывали в уме сотни примет и поверий. Сколько ни пытались муж и Танька отвлечь ее хозяйственными заботами, деревенскими новостями, ни разу даже искорка интереса не вспыхнула в ее глазах. Да сгорело бы оно хоть завтра, ее любимое, налаженное годами хозяйство, пропала бы вся скотина, ничего бы в ней не встрепенулось, не пожалела бы она своего добра.
Ее сердце так исстрадалось, что уже устало бояться, когда вернулся ее сынок. И соседкин тоже вернулся. И еще один парень из соседней деревни пришел раненный, после госпиталя. Говорили, что в плечо. И рука у него долго была на перевязи. Васька бегал на него поглядеть вместе со всеми. Прибежали, а он как раз на огороде был с батькой своим, картошку сажали. Ребята его спрашивали, что и как, но он ничего никому не рассказывал, даже родичам своим. Как воды в рот набрал.
Ирина Матвеевна отнесла Анике Сашкину шинель. А Васька все бегал, спрашивал: когда же поведут корову? Посмеялись над ним вволю:
— Зачем ему наша корова, Вася? Что, он ее доить будет? Не надо ему нашего добра. И деньги, что ему оставляют, он не себе берет, а отдает кому они нужнее. Такой обычай со старины: если человек пропавший вернулся, относят Анике его шинель, шубу, любую одежду.
Сашкина шинель до сих пор, говорят, висит вместе с другой шинелью и бараньим тулупом. Иногда, правда, эта одежда куда-то исчезает, но скоро приносят еще что-нибудь. Ирина Матвеевна отнесла за Сашку и денег, но сколько, никто не знает. Она никому не сказала.
