Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
Такое отношение к Анике прочно жило в нем до прошлого года, когда мать потащила его в келью. После этого Васька не то, чтобы стал бояться… Он и сам понять не мог, почему теперь, проходя мимо, он, как наяву, вспоминал черную, сырую тесноту кельи, запах свечей и ладана, а этот запах у него всегда соединялся с покойниками и кладбищем. А вот чего Васька боялся по-настоящему, так это покойников. И все ему казалось, что погляди он минуту-другую пристальней, и выползет из-за угла дряхлый, черный старичок, и заржет его белый конь. И Ваське становилось как-то не по себе, он отводил глаза и старался пройти поскорее это место.
Во второй раз Аника вернул брата Сашку. Когда у Васьки спрашивают, верит он в это или нет, он молчит или пожимает плечами. Но в душе он верит и часто думает о том, какой это силой Аника заставляет пропавших вернуться, да хоть и не издалека, из тайги, и как он видит, где они потерялись? Наверное, сверху — летает, как самолет. Так хотелось верить в чудеса, хоть какие-нибудь. Лучше, конечно, хорошие. И он потихоньку, про себя, до сих пор верил, пускай другие смеются. Смеялся и сам Сашка. Он теперь живет в Сыктывкаре.
Васька стал думать про Сашку. Он еще раньше, в прежние свои побеги, заметил, что когда в дороге о чем-то думаешь или вспоминаешь, дорога летит незаметно. Вот он и стал гадать, что привезет ему Сашка в подарок? Обещал спиннинг какой-то автоматический, обещал много чего. Еще загадал: скоро ли Сашка женится? Мать говорила, долго не засидится, как и старший. Хоть бы скорей, тогда они все вместе поедут в Сыктывкар на свадьбу.
Но мечты были какие-то вялые. Ноги еле-еле шли. Как перины, манили сугробы у дороги — прилечь бы хоть на минутку. Но ложиться нельзя! Вставать потом не захочется, и замерзнешь.
Лес откатился от дороги и побежал вокруг большого ровного поля. По полю не спеша катились друг за дружкой невысокие барашки-поземки. Здесь уже не было так тихо, как в лесу, от поземки шел ровный, тихий гул. Эта музыка Ваське понравилась, и он совсем успокоился. То и дело один из барашков кидался ему под ноги, взлетал вверх и заливал колючими брызгами лицо.
Замигали огонечки, и он рванулся к ним из последних сил. Но они только мигали, и нисколько не приближались, а то вдруг уплывали куда-то в сторону, а дорога все тянулась и тянулась. Ему казалось, что он уже целый час идет, а ей, проклятой, все нет конца.
Васька все заставлял себя думать о чем-нибудь, чтобы обмануть время и дорогу. Мечтать и фантазировать он любил. Еще вчера он бы с удовольствием помечтал, как они побредут на аэродром за деревней, сядут в «стрекозу» и полетят к Сашке на свадьбу. Но сейчас про Сашкину свадьбу совсем не думалось, не мог он представить брата женатым. Сашка и сам отвечал, когда его спрашивали: «Что я, дурак, что ли, жениться?» А нынче, на Новый год, он с ними, ребятней, катался на санках и строил крепость у реки.
Стоило ему подумать о Сашке, и мысли тут же проворно и предательски катились в прошлое, куда Ваське совсем и не хотелось возвращаться — в те тяжелые для их семейства дни.
Не прошло и года с пропажи Пальмы, как снова в семье случилась беда, и пришлось Ирине Матвеевне идти к Анике. Правду она говорила: «Добрые люди ходят к Анике помолиться, а я только по делу».
Брату Сашке оставалось служить еще целый год, как вдруг летом в поселок привезли сразу два гроба. Небольшой районный поселок так и закипел от этого события, и сразу же страшные, нелепые слухи поползли вниз и вверх по реке, по деревням и деревенькам.
В тот вечер никто не звал Ваську с улицы, никто не ругал, когда он сам явился в одиннадцать часов. У них сидела перепуганная соседка и тихо плакала. У нее сын только ушел в мае в армию. Мать с соседкой быстро, много и горячо говорили, а батя только стонал:
— Ну чего вы в меня вцепились, ничего я не знаю.
Пришла еще одна мамкина подружка, и они залопотали втроем:
— Тебе и горевать не об чем, — слышал Васька из другой комнаты. — Твой во флоте и осенью уже придет. А от нашего уже месяц ни слуху ни духу, — что хочешь, то и думай.
— А ты не думай, не трави себя. Наш тоже раз в месяц пишет. Ждешь-ждешь от него письмеца…
Что-то случилось, но что, Васька понять не мог. Все были так встревожены, что не только с вопросами, но и вообще на кухню он боялся соваться. Он дождаться не мог, когда же тетки уйдут, потому что хотел есть и спать. Наконец они встали и простились. Соседка все плакала, а за дверью всплакнула громче. От этого звука лицо у матери перекосилось и запрыгал подбородок. Она вскочила и ушла в спальню. Никто и не думал Ваську кормить, и батя про него совсем забыл. Он сам полез по кастрюлям, и даже когда с грохотом и звоном уронил крышку, никто не сказал ему ни слова.
Батя, не поднимая глаз, все ковырял и ковырял шилом, но вдруг задумался и забыл про шило, а когда оно снова попалось на глаза, удивился и узнать не мог. Они раньше все задумывался за работой — то серьезно, то с улыбкой, словно что-то вспоминая. В такие минуты мать на него поглядывала, усмехаясь одним уголком губ, пока он не очнется. Но сейчас задумчивость его была растерянной и угрюмой. Васька поглядел на него и чуть не ахнул: какой старый его батя, совсем дед! И как он раньше этого не замечал.
Назавтра на улице только и разговоров было, что о гробах. Девчонки говорили, что это, наверное, утопленники, где-то баржа затонула большая.
— Не утопленники это вовсе, — жутким шепотом прошипел Ванька, — а солдатики убитые. — Тут Ванька пугливо оглянулся, и лицо у него стало квелым-квелым и старым, как у его древней бабки.
Даже мальчики на улице смотрели на Ваську по-новому. Даже не смотрели, а косились с ужасом и любопытством и сразу же отводили глаза. Это из-за Сашки. Особенно невыносимы были старые бабки и женщины. Одни глядели жалостливо-жалостливо, другие охали и причитали, горестно качая головой. И жалость их и охи-ахи очень не понравились Ваське. У них-то самих никого не было там, вот и собрались с утра на скамейке, точат лясы и поглядывают на три притихших дома в деревне. В этих домах теперь много дней подряд, а то и месяцев будут жить одним черным страхом и ожиданием большой беды.
Так тошно, скверно стало Ваське, что захотелось куда-нибудь забиться и пореветь. Побежать бы батю расспросить, но он вспомнил, каким замученным вчера был батя. Не в радость ему будут эти разговоры.
Мать рано позвала его домой. Пока он ел, она ждала, нетерпеливо постукивая пальцами по столу и глядя в упор в одну и ту же точку на стене. Ваське было не по себе от этого взгляда. Куда-то собралась и черный платок надела. Конечно, на кладбище. И его с собой потащит. Чуть не каждую неделю ходит. А на кладбище Васька бывать не любил. Там среди крестов и воздух другой, так что Васька старается дышать пореже. Пахнет там прелой листвою, влажной землей, черными от дождей крестами, но все эти запахи, смешиваясь, превращаются в тот кладбищенский дух, которого нет больше нигде на свете. Каждый раз маманя просит, чтобы ходил к ней почаще, когда умрет, как она ходит к своим родным. Васька обещает, хотя не верит, что она умрет. Это она просто так говорит.
Она чуть не вырвала у него из рук тарелку, так хотелось ей поскорей пойти, и они отправились. И Пальма побежала за ними.
— Куда мы идем, мам? — допытывался Васька, еле поспевая за нею.
— За спрос — кто спросит, тому в нос, — рассеянно отвечала она.
Кладбище прошли, и потянулся лес на незнакомой дороге. Васька здесь давно не ходил и не проезжал. Дорога была золотистой, песчаной, и он разулся и пошел босиком. Босые ступни четко отпечатывали следы, и тянулись они ровненько, гуськом за его спиною. Васька сравнил свой отпечаток и Пальмин. Для этого пришлось выманить ее на дорогу. Как вошли в лес, она по дороге идти не желала, а сразу же озабоченно, деловито зашныряла по кустам, убегая далеко в глубь леса. Наверное, подумала, что ее на работу повели. А зачем еще, по ее мнению, ходят в лес нормальные люди и собаки — только на охоту.
