Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"
У Левитиных я также много вязала из распоротой пряжи. Этому умению я научилась на уроках рукоделия в немецкой школе, но раньше применять его не было никакой нужды. Теперь оно мне пригодилось, и к тому же само занятие очень понравилось. Старые вязаные изделия в распоротом виде превращались в пестрые клубки ниток, из которых я комбинировала различные нужные вещи, начиная с кофт и перчаток и кончая вязаными куклами с растрепанной шевелюрой.
У Левитиных в трех маленьких комнатках на верхнем этаже мы жили в тесноте, по очень дружно, мило и даже весело, благодаря детям и характеру Марии. Наибольшей бытовой проблемой было резать кроликов. Не могла себя заставить участвовать в этом. Но должна признать, что в историческом контексте эти мои переживания казались довольно смешными. Жители нижнего этажа не были любопытны, в чужие дела свой нос нс совали, и бояться их было не нужно. Мария, мне кажется, вообще не думала о том, что может попасться, помогать людям для нее было делом естественным и нс требующим объяснений. Я часто Думала о том, как мне повезло, что я встретила таких славных людей.
К сожалению, потом на Левитиных посыпались беды, одна за другой. Муж свалился с обледенелой крыши, стал инвалидом и начал свои проблемы топить в алкоголе. И сын, в мое время еще маленький, милый мальчик школьного возраста, по несчастью сильно разбил голову и болел. В советское время, в первое послевоенное десятилетие они все трое, и Мария тоже, друг за другом умерли. Осталась лишь дочь Бенита — маленькая Ляля, с которой я иногда встречалась, когда она уже была молодой женщиной.
Единственная, кто меня изредка навещал, была Эмилия. Она кое-что могла рассказать и о знакомых — врачах Виг-дорчик и Гольдберге, о Шеферах и других. В один из дней Эмилия сообщила, что нашла мне новое укрытие. Потом их оказалось целых два — особняки там же в Торнякалнсе, на окраине города, невдалеке один от другого. Дома принадлежали двум в Риге хорошо знакомым, известным семьям. Вначале я попала к Марии Александровне Мельниковой на улице Залеииеку, которая тогда еще была просто проселочной дорогой, ведущей к усадьбе Эбельмуйжа. По обе стороны се простирались сады с небольшими деревянными домами. Поистине тихий уголок, ближайшие соседи — семья Сграут-манисов, приличные люди, которых не следовало опасаться. Помню, как у них в саду бегал маленький Ивар, в будущем и з весл I ы й архите ктор.
Мои родители были знакомы с Мельниковыми, я лично в то время — нет. По кто они, я, конечно же, знала. Сам Петр Иванович Мельников умер совсем незадолго до того, в 1941 году. Он был известный оперный режиссер. Вышел из музыкальной семьи, для его отца, знаменитого бас-баритона Ивана Мельникова, специально писал оперные партии его друг Мусоргский и другие композиторы Могучей кучки. Сын был со сценой связан с детства и остался ей верен. До начала двадцатых годов он работал в Москве и в Мариинском театре Петербурга. Потом эмигрировал и последний период жизни, почти два десятилетия посвятил режиссуре в Латвийской национальной опере.
Ближайшим другом Петра Мельникова был Федор Шаляпин. Когда установилась Советская власть, оба решили покинуть Россию. Великий певец в конце концов обосновался в Западной Европе, в Париже, а режиссер с супругой Марией Александровной остались в Риге. Когда ранней весной 1943 года я появилась в доме Мельниковых, там жили Мария Александровна с дочерью и Степанида Дмитриевна Макар. Степаниду нельзя было считать прислугой, хоть она и выполняла всю работу по дому и саду. Она вошла в состав семьи.
Жизненный путь Марии Александровны тоже не был обычным. Родом из семьи интеллигентных и богатых москвичей Крюковых, она в первом браке была замужем за влиятельным банкиром, от которого родила трех дочерей. Но уже тогда она всем сердцем жила в мире театра и музыки. Во время революции и смуты со своим банкиром она развелась и вышла за Петра Мельникова. У Марии Александровны была старшая сестра Пьерстта, настоящее имя которой было древнее, из православного календаря — Перепетуя, но она его терпеть не могла. Ее мужем был известный актер Московского Художественного театра, друг Станиславского Василий Лужский, впоследствии получивший звание Народного артиста СССР со всеми его преимуществами и льготами. Даже на сомнительное происхождение его жены смотрели сквозь пальцы. Поэтому сестра Марии Александровны единственная из всей семьи спокойно жила в Москве, и ей даже разрешили сохранить особняк на Арбате, в самом центре города. Его в начале двадцатого века на свадьбу актеру и его невесте подарил тесть. Я гостила там после войны — на очаровательном островке прежнего мира, который не был виден с улицы, так как в середине большого двора прятался между серыми многоэтажными новостройками тридцатых годов. Прекрасная двухэтажная вилла в итальянском стиле с маленьким садиком и фонтаном. Первый этаж сдавали в аренду семье иностранного дипломата, сама мадам жила на втором этаже, похожем на музей.
Поспешно покидая Советскую Россию, Мария Александровна не смогла взять с собой детей от первого брака. Ей не разрешили. Она надеялась их вызволить позже, уже как гражданка Латвии, но ничего не получилось, и долгих двадцать лет она не виделась со своими дочерьми, только переписывалась.
Единственная общая дочь Мельниковых, родившаяся, когда ее матери исполнилось сорок пять, к несчастью, оказалась страдающей синдромом Дауна, как тогда говорили — монголоидной. Когда я поселилась у них, Але было лет двадцать. Ласковая и дружелюбная, она оставалась на уровне развития восьмилетнего ребенка. Сад был ее миром, она оттуда не выходила.
Степанида Дмитриевна, так же, как и Мария Александровна, была вдовой. Русская из Петербурга, работая в обувном магазине в конце Первой мировой войны, она влюбилась в молодого статного покупателя и вышла за него замуж. Он оказался латышом, по фамилии Макаре, и в ходе репатриации латышей в начале двадцатых вернулся в Латвию. Здесь его родителям принадлежали солидный хутор и хозяйство. Степанида хорошо говорила по-латышски. Муж умер сравнительно рано, и его сын от первого брака, которого Степанида растила, тоже был не жилец, умер от чахотки еще молодым. Так она осталась одна. Хозяйство перешло к брату мужа, и она пошла работать по найму.
Обе женщины с больной А .чей жили одной семьей. Степанида хозяйничала, потому что Масанна — так мы называли госпожу Мельникову — в домашних делах ничего не смыслила. Степанида и меня трогательно жалела и ухаживала за мной. Масанне, красавице в молодости, в чем я убедилась по фотографиям, было уже намного больше шестидесяти. После смерти мужа она из-за больной дочери редко покидала дом. Иногда заходил кто-нибудь из оперы — друзья и ученики покойного мужа. Беседы с госпожой Мельниковой были очень интересными, как-никак она была близко знакома с миром искусства, особенно театра дореволюционной Москвы, рассказывала о Московском Художественном театре (МХАТс), Станиславском, Немировиче-Данченко, великих актерах того времени, к которым принадлежал ее шурин, а также о любовных приключениях и безумствах богемы русского серебряного века.
Я спала в маленькой каморке за кладовой и кухней. Этот небольшой одноэтажный дом — три комнаты, просторная кухня и кладовая — с большим диким садом Петр Иванович Мельников купил незадолго до советского вторжения. Он вынашивал грандиозные планы по перестройке и благоустройству своего владения, но планы, конечно, сорвались, и все осталось как было. Зато дом не был национализирован. Мне очень нравился этот похожий на парк сад с большим газоном, могучими ветвистыми каштанами, орешником, с кустами, которые не позволяли любопытным следить за жизнью обитателей дома. А я впервые за долгое, долгое время могла наслаждаться весенним и летним солнцем, лежать на зеленой траве и смотреть в небо.
Мое второе место обитания находилось совсем близко. Небольшая пробежка по улице Залеииеку, потом — через Елгавское шоссе (Виенибас гатве), и я оказывалась уже на улице Атгазенес, у Шиманов. В двух этих домах, по необходимости меняя один на другой, я провела года полтора вплоть до конца июля 1944 года.
