Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"
В ЗАДВИНЬЕ КЛИМАТ ПОМЯГЧЕ
В то время, когда я жила у госпожи Бродерс, на Восточном фронте шла Сталинградская битва. Она длилась и длилась, везде только об этом и говорили, причем немецкие новости, конечно, совершенно не совпадали с запретной британской радиоинформацией. Хотя все радиоприемники и были конфискованы или в исключительных случаях взяты на учет, почти в каждом доме имелся маленький коротковолновый вэфовец. Мне тоже такой приемник обычно был доступен. В тот год зима была жутко холодной не только в России, где она стала сильным оружием против немцев, но и у нас.
У дворничихи было хорошо, и дров хватало, — квартира всегда была гак натоплена, что я ходила в ситцевом халатике и с босыми ногами в тапочках, конечно, еще и затем, чтобы поберечь чулки. Как-то вечером, когда мы с хозяйкой и обоими детьми сидели за столом, раздался стук в дверь. Проверка. Слава Богу, они искали не людей, а запасы продовольствия. Это были простые латышские полицейские. Как я уже рассказывала, дворничиха торговала с размахом, однако была хитра и осторожна, добытое продовольствие держала отнюдь не при себе. Во время войны в Риге не было недостатка в пустых квартирах, в том числе и в ее доме; в одной из них она и устроила склад. Квартира не отапливалась, поэтому температура держалась как раз подходящая. Может быть, пара свиных ножек и еще какая-то мелочь из того, что не давали по карточкам, хранились в ее квартире, но за это пришить спекуляцию было трудно.
Моя хозяйка знала, как надо действовать: проверяющих она первым делом усадила за стол. На меня они не обратили внимания, но хозяйка сразу пояснила: "Соседская девчушка зашла. Ты уж иди, деточка, домой, там тебя небось заждались!" Я схватила с вешалки в прихожей висевшее там пальто и выбежала во двор — переждать, пока непрошеные гости уберутся. Но они, вероятно, для того и явились, чтобы плотно покушать. Госпожа Бродерс потом рассказывала, что сразу выставила на стол пару бутылок самогонки, закуску, а те самые свиные ножки, что нашли в квартире, завернула им с собой. Мужики в тепле и при хорошей закуске разомлели и никуда не торопились. Собираться начали только через пару часов.
Все это время я стояла в дверном проеме со стороны двора на том самом сталинградском морозе, который добрался тогда и до нас. На мне была коротенькая юбчонка и пальто едва до колен, по моде того времени; ноги голые, разве что байковые тапки чуть потеплее. В тот вечер ноги себе я испортила па всю жизнь. Обморожение задело глубокие ткани, кровеносные и лимфатические сосуды. Обе ноги, особенно правая, вскоре покрылись жуткими гнойными язвами, которые не хотели заживать, а потом затянулись твердыми узловатыми шрамами. Те, в свою очередь, давили на кровеносные и лимфатические сосуды и еще годами в мороз раскрывались. С болезнями ног я борюсь и по сей день. Если бы была возможность немедленно обратиться к врачу, последствия, вероятно, не оказались бы столь тяжелыми, но такое было невозможно. Единственные мази, которые я применяла, — хозяйские добрые деревенские продукты, масло и сметану. Вскоре начался и авитаминоз, который мешал заживлению. Хорошо еще, что благодаря тапкам ступни остались целы.
Утешала я себя тем, что могло быть и хуже: еще час-другой на морозе, и я стала бы беспомощным инвалидом .
Вскоре после этого меня ждал, если так можно сказать, более теплый, более благоприятный во всех отношениях климат. Я переселилась на другой берег Даугавы, в так называемое Задвинье.
Эмилия меня отвела к старой интеллигентной русской даме Анне Ивановне. Она жила в бельэтажной квартире одного из деревянных домов Агснскалнса. Меблировка состояла в основном из книжных шкафов. Хозяйка казалась поседевшей гимназисткой, — она жила в мире представлений и идеалов своей молодости, мне знакомом разве что по дореволюционным русским романам. Совершенно непрактичная, не приспособленная к жизни, — в результате мы с ней жили очень бедно, по все же не голодали по-настоящему. Здесь я попала в близкую мне духовную среду. Мы беседовали о философии, этике, литературе и временами забывали, что происходит за стенами нашего дома.
Именно здесь я залечила свои раны от обморожения. Вначале ведь казалось, что все несчастья этим и закончатся. Шрамы выглядели некрасиво, но в то время меня это мало волновало.
В каждом месте, где я жила, объявлялись причины, по которым я редко могла там оставаться дольше одного-двух месяцев. Соседям меня обычно представляли как родственницу, приехавшую в Ригу по каким-то надобностям. Пока еще гноились мои обмороженные ноги, самым достоверным основанием была необходимость посещения рижских врачей. Но я не могла подвергать людей риску слишком долго и отправлялась дальше. И от Анны Ивановны, где я чувствовала себя хорошо, вынуждена была уйти, — а вскоре после этого она умерла...
Так уж получилось, что почти все время, остававшееся до ухода немцев из Риги, я провела в Задвинье. От Анны Ивановны прямиком, как говорится, из рук в руки, меня передали в семью русских староверов Левитиных в 'Горня-калнсе, опять в совершенно новые для меня условия. Меня встретил покосившийся старый двухэтажный деревянный домишко с огородом, клетками для кроликов и поленницей. Старообрядцы жили в Латвии поколениями уже со времен Екатерины Второй, так как православная церковь, нетерпимая к раскольникам, да и государство их рьяно преследовали. В прибалтийских губерниях, где православие не было доминирующим и действовали свои, принятые балтийскими немцами правила, их никто не трогал.
Семья Левитиных уникальной оказалась потому, что жена по происхождению была еврейка. Перед замужеством она, разумеется, поменяла веру, крестилась и приняла имя Мария. Мария Борисовна стала столь же верной старообрядчеству, как и муж. Для обеих семей этот брак был столь драматичным событием, что последствия сказывались даже по прошествии многих лег, когда у Левитиных уже росли двое детей. Сами они были счастливы, хотя и жили бедно. Трогательной была их взаимная любовь и привязанность. Муж, высокий, видный мужчина, верующий искренне, но без фанатизма, работал кровельщиком. Он соблюдал все ритуалы и предписания старообрядцев, по вечерам брал почерневшие книги и читал мне труднопереводимые тексты. Мария замуж вышла в ранней молодости, и в мое время они прожили вместе уже больше двенадцати лет. Дети, поздно родившиеся, были еще маленькие. Они родились перед войной, как раз вовремя, потому что по введенным гитлеровцами расовым законам Мария Борисовна была стерилизована уже в начале немецкой оккупации. Старообрядческая община знала о происхождении Марии Борисовны, но не придавала этому никакого значения. И сама она, казалось, полностью вжилась в эту среду.
Именно здесь я выучилась шить, к тому же не какой-нибудь там фартук или ночную рубашку, а сразу детское зимнее пальто. Во время войны простой кровельщик купить ничего не мог, поэтому мы пороли и перешивали то, что в доме было. Женщины наловчились старую одежду комбинировать таким образом, что выходили новые, красивые наряды.
Мне выдали плюшевую штору малинового цвета и серую вату, предназначавшуюся для утепления окоп на зиму. На подкладку Мария отдала поношенную блузку из серого шелка. Времени у меня было предостаточно, я основательно изучила одно уже готовое пальто и взялась за работу. Вначале приготовила теплую подкладку, нашивая вату на куски от блузки, потом шаг за шагом сделала все остальное. Мария сама шитьем не занималась, и швейной машинки у нее не было, так что все швы мелкими, как бы машинными стежками я прошила на руках.
Венном всего стала шкурка съеденного нами кролика, серая с белым, послужившая материалом для воротника и муфты. Пальтецо получилось красивым, трех- или четырехгодовалая Ляля в нем выглядела чудесно. И опять я более чем гордилась проделанной работой. Главное, я хоть чем-то могла отплатить людям, делившим со мной драгоценный кусок хлеба и крышу над головой. Позднее я многое шила и себе и своему ребенку, и все — только руками. Работать на машинке я не пробовала.
