Читать книгу 📗 "No pasaran! Они не пройдут! Воспоминания испанского летчика-истребителя - Пельисер Франсиско Мероньо"

— Зато следующая наверняка наша! — говорю я.

«Фиу!.. фиу!.. бум!., бум!..»

— Упали в саду, сегодня нас обделили.

— А-а!.. — Звук упавшего тела — и молчание.

— Кто-то упал с крыши... Сбросило взрывной волной!

— Держись крепче за трубу!

Мы уже оглохли от взрывов фугасных бомб и грохота зенитных снарядов. Вдруг на нашу крышу падает дождь из зажигательных бомб. Разгораясь, они шипят и плюются огнем на манер верблюдов: «пшить!.. пшить!..»

Мы с криками бежим к месту падения бомб: в руках щипцы, пустые ведра, лопаты... Только когда последняя зажигалка погасла в ящике с песком, мы вздыхаем с облегчением. «Прилипший» к потолку чердака дым потихоньку опускается и выходит через люк, пока не выветривается совсем.

И опять начинает стрелять «Фелипе». Объятый пламенем «Юнкерс» штопорит за Серпуховской площадью. До нашей крыши долетают возбужденные голоса людей, идущих по улице. Стучат по мостовой солдатские сапоги; ноющий звук моторов немецких самолетов удаляется в ночь. Светает. Мы стоим обнявшись и тихо разговариваем сорванными, охрипшими голосами. Наступила относительная тишина. Защитники города подбирают раненых и убитых. Дежурство продолжается — мы ждем следующего налета...

Мы находимся на крыше высокого дома, в котором живем целую неделю. Мы — это испанские летчики, приехавшие совсем недавно с подмосковной станции. Там мы проходили военную подготовку. Кажется, будто прошла целая вечность с тех пор, как мы вышли дежурить на крышу. Всех нас тоже тревожат сводки о положении на фронтах: немцы все больше углубляются на советскую территорию, а мы сидим без дела.

— А что, если поговорить с полковником? — предлагаю я своим друзьям.

И вот вдвоем с Бланко мы заходим в кабинет полковника.

— Может, вам что нужно? Вам здесь хорошо? — спрашивает он.

— Извините, товарищ полковник, но нам ни к чему эта спокойная жизнь, когда фронт приближается к Москве!

— Вы, наверное, думаете, мы не знаем, что делаем? Не волнуйтесь и не торопитесь. Наберитесь терпения. Придет и ваш час.

Мы выходим из кабинета с унылым видом — разговор с полковником ничего не прояснил. И все же на следующий день результат встречи с начальством не замедлил сказаться: нас вызвал майор Хомяков: летчик, воевавший в Испании, в Мадриде. Валентин Иванович тепло беседует с нами.

— Товарищ майор, какое задание мы будем выполнять?

— Всему свое время. Единственное, что я могу сказать, — вами интересуется лично товарищ Сталин, — это он сообщает почти шепотом, по секрету.

На третий день мы получаем летное обмундирование по списку, который приносит Валентин Иванович, и покидаем дом, на крыше которого мы пережили первый воздушный налет немецких самолетов на Москву.

...На аэродроме имени Чкалова мы совершаем тренировочные полеты: сначала — на самолетах Як-1, затем — на Як-7. Все рвутся в воздух. Каждый стремится как можно меньше быть на земле и как можно больше — в полете.

— Сколько же времени вы не летали? — интересуется Валентин Иванович.

— Больше двух лет.

— А почему?

— Сначала, после Испании, находились в лагерях во Франции, затем работали здесь, в Москве, на автозаводе.

На четвертый день полетов нас ожидал на аэродроме транспортный самолет. Майор Хомяков сообщил новость: будем летать на других типах самолетов. Мы занимаем места пассажиров и летим над густыми лесами. Первым нарушает молчание Ариас:

— Куда мы летим?

— Кто знает...

Приземляемся. Повсюду дымят высокие заводские трубы; вдали синеют отроги Уральских гор. Аэродромное поле занято самолетами, типы которых мы не знаем.

— Это наш конечный пункт или полетим дальше? — спрашиваем мы майора Хомякова.

— Поживем здесь несколько дней.

На следующий день, ранним утром, когда солнце еще не успело разогнать туман, мы едем на автобусе на другой аэродром. На опушке леса замечаем силуэты знакомых нам по Испании самолетов: «Мессершмитт-109», «Дорнье-215» и «Юнкерс-88». В памяти всплывают яркие эпизоды войны с франкистами — воздушные бои с немцами над Мадридом, Эбро, Валенсией, Барселоной...

— Ваша задача, — объясняет майор Хомяков, — научиться летать на этих самолетах. Чем раньше вы этого добьетесь, тем скорее попадете на фронт.

— На этих самолетах полетим на фронт?

— На этих самых!

— И что там будем делать на них?

— Выполнять задачи по разведке территории, занятой врагом.

Несколько типов самолетов мы должны освоить за считаные дни: мы изучаем вражеские самолеты, летаем на них, а в минуты отдыха пытаемся поговорить по душам с майором Хомяковым.

— По-моему, вы уже можете сказать нам что-нибудь более определенное о наших задачах, — говорит Бенито майору.

— Больше терпения! Ваши полеты в будущем — выполнение специального задания. Это личная идея товарища Сталина. Нужно хранить это в секрете. Так лучше будет для всех. Вы же видите, как к вам все здесь хорошо относятся!

Это действительно так, но мы чувствуем себя неловко: идет война, и такая забота о нас нам кажется излишней.

— В Испании вы ведь тоже заботились о нас, советских летчиках, — говорит Хомяков.

— В Испании была другая война! Вы тогда приехали к нам, чтобы защищать наше дело, а мы теперь являемся советскими гражданами.

В последние дни октября мы заканчиваем тренировки. Не обошлось и без неприятностей — в авиации это бывает. В один из последних полетов на «Юнкерсе» в кабине находились пилот Мануэль Леон, командир экипажа майор Опадчий и бортмеханик Хосе Агинага. Пилот неправильно рассчитал взлет, а летное поле было весьма ограничено по своим размерам. При взлете пилоту не хватило опыта: «Юнкерс» оказался для него весьма сложной машиной. Самолет подскочил и, ударившись о землю, упал на крыло. Самолет охватило пламенем. Бортмеханику со сломанными ногами удалось выбраться. Вот из охваченной пламенем машины появился дымящийся Опадчий. Однако летчик Леон все не выходил из горящей кабины. Вот-вот взорвутся бензобаки. Федор Федорович Опадчий, несмотря на пламя и опасность взрыва, бросается в самолет и вытаскивает из кабины Леона. Оба они получили значительные ожоги. Едва мы успели оттащить их всех от самолета, как взорвались бензобаки. Раненых увезла санитарная машина...

А фашистские орды все приближаются к Москве. Каждый день, проведенный в тылу, мы считаем потерянным. Майор Хомяков и комиссар капитан Капустин пытаются нас утихомирить: придет, мол, и наш черед.

— Что нам здесь делать? Москва в опасности! Мы тоже москвичи и должны ее защищать.

Я запомнил, что в те дни становилось все холоднее и холоднее. Ударили настоящие морозы, все покрылось белой пеленой. Ветры на Урале сильные, пронизывающие насквозь...

* * *

Наконец прибыл состав, собранный из разных вагонов — товарных и пассажирских. Он шел с Дальнего Востока с частью, направлявшейся на фронт. К этому поезду прицепили и наш вагон. И вот мы едем к фронту; нас сопровождает капитан Капустин. Мы тепло прощаемся с майором Хомяковым, крепко обнимаемся, похлопываем друг друга по плечу; у некоторых из нас на глазах слезы.

В нашем вагоне сравнительно свободно, и вскоре к нам перебираются несколько солдат из других вагонов. В вагоне нестерпимая жара. Иногда мы выходим в тамбур подышать свежим воздухом.

После долгого пути, 7 ноября наш поезд прибывает в столицу. Из репродуктора на перроне слышатся удары курантов.

— Десять часов! — говорит Ариас и смотрит на свой хронометр, который он получил, когда был командиром эскадрильи в Испании.

По радио передают речь И.В. Сталина.

— Ур-ра! Ур-ра! — несется из всех вагонов. Русские солдаты обнимаются с нами. — Парад на Красной площади!

— Ты что плачешь? — спрашивает меня Паскуаль.

— Это слезы радости! Парад на Красной площади, и мы в Москве!

Ноябрьский холод дает о себе знать. Термометр на вокзале показывает 20 градусов ниже нуля.

— Что будем теперь делать? — спрашиваем мы капитана Капустина, выгрузившись из вагона.