Читать книгу 📗 "Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег"
— Поправь меня, Егор, если я ошибаюсь. Ты ввалился ко мне в дом. Обвинил меня в том, что мои люди украли твоего дьяка. Не имея свидетелей, не видев того своими глазами. Так ли? — вслед за младшим братом отпил из корчажки и Рома, шумно сглотнув. Никто и головы на него не повернул — все смотрели на то, как бледнел и сдувался на глазах митрополит, один из трёх, ну, максимум, пяти самых авторитетных и могущественных людей Киева. Буквально до позавчерашнего дня.
— А почему здесь, за столом твоим, калека?— попробовал резко переключить внимание со своего очевидно проигрышного положения Георгий.
— Потому что нищих духом есть царствие небесное, Егор. Потому что плачущие утешатся, ослабленные исцелятся, ибо на то есть воля Божья, верно? —старики вытаращились на Всеслава. Они не читали ни Ибсена, ни «Поднятой целины» и не знали, что врага надо бить его же оружием. Князь же откуда-то знал. Или догадывался. Ошарашенный митрополит только кивнул, услыхав такие знакомые фразы.
— Но горе, как сказано во Святом Евангелии, богатым и пресыщенным! Ибо отстоят они от утешения своего. Ибо чем больше получают, тем больше хотят, и нет ни мира, ни покоя душам их. И вот они уже места в храме, куда идёт люд хвалу Господу вознести, за серебро продают, да, Егор?
Теперь Всеслав говорил едва ли не с искренним сочувствием, как хороший следователь или особист. Георгий сунул дрожащую руку за пазуху. Князь, прикрыв глаза, поблагодарил Вара, который «помог» митрополиту вынуть ладонь значительно медленнее. В ней лежали чётки и распятие из дорогого нездешнего чёрного дерева.
— И ладно бы, только так. Начинают пресыщенные брата на брата наводить, народ на народ. Делая так, чтобы души десятков и сотен людей невинных, угодных Богу, может, больше вас, попов, отлетали к апостолу Петру, к вратам райским. А некоторые, Егор, вовсе уж страшные дела творят именем Господа, — продолжал князь. И голос его становился ещё опаснее, ещё злее. Напряглись сотники, волхв и Ставр, и так смотревшие на митрополита, как на ядовитую змею.
— Один священник, Егор, привёз речному разбойнику Щуке и ватажникам его три сотни гривен серебра задатку. И посулил втрое больше, когда те дело сладят. А делом тем было подстеречь возле пристаней лодку одну. Забросать её стрелами. Поджечь да утопить, как пойдёт, но чтоб живых не осталось на лодке той.
Всеслав, не имея сил больше сдерживать опалявшую нутро ярость, поднялся над столом, уперев в него добела сжатые кулаки. Сидевшие рядом отодвинулись, будто тот внутренний жар его почуяли кожей.
— И у них бы, может, и сладилось дело, Егор. Да Бог не попустил. Потому как на насаде том плыли мои жена и сын! — сорвался-таки на рык князь.
Георгий повалился на колени. За стеной, за той дверью, откуда он входил, что-то сдвоенно стукнуло негромко, будто куль с телеги упал. Два куля. Рысь удовлетворённо кивнул этому звуку. Надо думать, два крупных инока, что сопровождали везде митрополита, два грека с лицами и, пожалуй, душами и навыками убийц, на помощь ему не кинутся. У них сейчас поважнее дела: как очнуться поскорее, дышать да ходить заново научиться. Князь по потешным поединкам-тренировкам помнил, что каждый из Лютова десятка, даже Клим, что росточком был ниже Глебки, что рукой, что ногой бил так, как не всякий норовистый конь может.
— Рысь! Вели, пусть внесут Афоньку, паскуду и изувера! — продолжал рычать Всеслав. Неожиданное определение «внесут» спокойствию Георгия тоже не поспособствовало. Но когда втащили на какой-то рогоже то, что не так давно, вчера буквально, было диаконом Афанасием, ему стало ещё хуже. Стоявшего на коленях архипастыря заколотила крупная дрожь. И отвести глаз от доставленного он не мог. Только, пожалуй, всё равно успел заметить, как неспешно уезжали с видимой отсюда части дверного проёма два высоких красных сапога, с подрясником, укрывавшим голенища. Охрана его, видимо, неожиданно для сана любила покрасоваться, франты — куда деваться.
Я порадовался, что Дарёнка с Волькой и Домной этого не видели. Пожалуй, перестарались Гнатовы заплечных дел мастера. Афанасий, как сообщала Всеславова память, был смазлив, высок ростом, смугл, с длинными густыми чёрными волосами, характерным носом и курчавой бородой. Очень похож на Георгия. Был.
У лежащего на рогоже куска мяса в рясе не хватало бо́льшей части зубов, волос и, кажется, одного глаза. Или двух, тут и вблизи не разберёшься. Пальцы, те, что оставались, смотрели в стороны под разными углами, природой не предусмотренными. Но для воодушевления и тонкой настройки собеседника на нужный искренне-лирический лад картинка подходила вполне.
— Тати Щукины, что в ближнюю ватагу не вхожи были, знали только то, что дело атаману поручили Изяслав и Всеволод. Но чудом Божьим нашёлся и с ближней дружины разбойник. Явился ему архангел Михаил с мечом пылающим да повелел признаться в увиденном, снять грех с души, — оригинально трактовал вчерашний экспресс-допрос князь. Но сомнений ни у кого не возникло. — Он-то и поведал, при видоках да тиуне, что слова те записал, о том, как пришёл к ним в корчму, не забоявшись, монах из Святой Софии, да привёз серебра почти четыре пуда. Твоим именем, Егор.
— Не-е-ет! — завизжал Георгий, с которого спесь слетела вся, напрочь, давно. — Наговор! Ложь! Сам измыслил! Он сам от Вселенского патриарха наказы получал!
Да, момент был тонковат, но сработало всё вместе: и легкий гипноз, и красиво, как по нотам, разыгранная постановка. Ну и наведённая правильно паника, от которой митрополит путался и забывал слова что в заутрене, что на обедне. Поди-ка припомни всё, когда доносят, что ближнего верного соратника найти не могут днём с огнём? Да вчера довелось разругаться с проклятым Чародеем. Который потом разговаривал с Богом, стоя с прямой спиной и гордо поднятой головой, единственный на всём Днепровском берегу. Да и на целом свете, пожалуй. И народишко тревожил, что тот разговор передавал из уст в уста на каждом углу, с такими деталями, будто бы едва ли не о скором Страшном суде речь шла, о падении Рима и Царьграда. Не мог знать грек, что людишки те были проинструктированы и расставлены Рысью так, чтоб ни единой возможности мимо пройти у него не было. Потому, видать, и влетел он в горницу уже в расстроенных чувствах. А тут уж и вовсе опечалился, вон, видно по нему.
— Нам, дикарям лесным, Егор, вы все, чужеземцы, на одно лицо, — продолжал дожимать Всеслав. — Я на тебя не подумал только потому, что точно знал, где ты в то самое время находился. Это хорошо, что к страшным доказанным грехам Афоньки ты не причастен.
Митрополит часто кивал и сглатывал, стараясь не возвращаться глазами к мычавшему дьяку.
— Да срубить ему башку, да и всех делов! — оскалился Рысь, встав так, чтобы Георгию было его хорошо видно. И меч потащил. Медленно. Как и договаривались.
— Думаешь? — с сомнением повернулся к нему Всеслав. Будто бы и вправду раздумывал об этом.
— Чего тут думать-то? Веру предал? Князей развращал алчностью и блудом? С народа последние резаны выжимал? Ну и всё, мне хватит! Давай-ка его мне, княже! — на лице Гната, и так особенно приятностью не поражавшем, проступило уж и вовсе страшное выражение. Георгий заскулил высоко и неожиданно тонко, засучил ногами в таких же, оказывается, красных сапогах, и пополз было на заднице к двери. Но наткнулся на ноги Гарасима, что перетёк от правой стены. И поднял плечистого и крупного грека над полом, как тряпку.
— Отдай его мне, княже! — зарычал он раненым медведем, брызгая слюной из ощеренной пасти на пастыря.
— Тебе-то он на кой? — будто бы и впрямь удивился Чародей. Этого в сценарии не было.
— Сожру-у-у! — рык Гарасима, пожалуй, сбил бы с ног и коня-тяжеловоза. Обладая нужной долей фантазии или древних дремучих суеверий средневековья, можно было бы и заметить, как вытягивается из косматой головы медвежья морда, кривя губы над страшными клыками людоеда.
