Читать книгу 📗 "Воин-Врач II (СИ) - Дмитриев Олег"
По лицу Рыси было видно, что за судьбу подводной твари он переживал искренне, всем сердцем. По гостям было заметно, что они окончательно запутались, где правда, а где брехня. По князю же было понятно, что суета и изматывающая нервотрёпка последних недель, как и мучительное ожидание, подходили к концу. И Чародей был этому очень рад.
Глава 20
Череда неожиданностей
Сперва на двор влетел насмерть загнанный конь, с мордой в кровавой пене. За ним на верёвках тянулась лодка, простая долблёнка-плоскодонка, которую с обеих сторон придерживали до мяса потрескавшимися на морозе руками двое Гнатовых. В трёх лыжах на двоих. У того, что страховал лодку слева, лыжа, видимо, сломалась в ходе дикой скачки. И, кажется, вместе с ногой. Звали его так же, как и сотника копейщиков, Жданом.
— Отходит, княже, спасай! — сипло заорал он, падая на утоптанный снег. Показывая на того, кого примчали в лодке. И вряд ли обратив внимание, что его левая нога согнулась при падении не в том месте и не в ту сторону.
— Всех четверых бегом в лазарет! Дара, ко мне! — рявкнул я с крыльца и метнулся туда первым.
Это им, пациентам, всех-то и дел, что добраться да помереть на столе, а врачам мороки не в пример больше: пока намылся, пока переоделся. Потом резать, после шить и ещё бумажек чёртову гору писа́ть. Хотя, с последним в этом времени проблем не было, и это очень радовало. Но этот плюс я не глядя поменял бы на рентген или УЗИ.
Лодку двое Ждановых подняли, как щепочку, и потащили следом за мной. Ещё один взял охнувшего нетопыря со сломанной ногой — видать, опомнился тот чуть, догнала боль. Надо постараться теперь, чтоб травматический шок догнать не успел. Второго лыжника и всадника, которых ноги не держали вовсе, подхватил подмышки, как снопы, третий богатырь. За спиной его мелко дрожали копыта околевшего коня.
— Всем, кроме Кузьки, по кружке всеславовки, Ждану с маковым настоем вторую сразу! — я уже стоял у стола и сортировку раненых проводил оттуда.
Наученные бойцы близко не лезли, складывали раненых-битых-помороженных на хитрые высокие лавки с колёсами, чтоб можно было легко прикатить пациента уже без одежды и частично даже мытого туда, где светлыми полотнами, натянутыми на рамы-ширмы, была отгорожена операционная. Поближе к окнам и к масляным светильникам, схему работы которых я вспомнил совершенно внезапно. В одной из тех книжек, что слушал за забором Лёша-сосед, какой-то ушлый мужик, попавший, кажется, во времена Ивана Грозного, на таких масляных лампах сделал приличные деньги. «А я чем хуже⁈» — как говорила одна домомучительница.
Больные, кто был в сознании, на вид операционной реагировали абсолютно одинаково, что днём, что ночью. При свете бело-бежевые перегородки казались им райскими вратами, а я в них — каким-нибудь архангелом или апостолом. Ночью же, при свете десятка ламп, что запускали по стенам и потолку тревожные тени, виделись им врата ада. Ну и я был в другом амплуа. Но оба этих варианта вызывали панику, близкую к истерике, потому что из-за ворот, что одних, что других, обычно никто не возвращался. Поэтому упирались больные до последнего. И даже рассказы выздоравливавших, что, мол, ничего бояться не надо, князь с княгинюшкой крепко знают, что делают, не помогали никак.
— Федос, Кузьку на стол! Ждану руки и морду обработать первому, остальных следом! — продолжал командовать я.
Инок Феодосий, лучший ученик настоятеля Антония и практически соучредитель их ведомственной клиники в Лавре, давно привык к тому, что в острые моменты становился Федосом, а в критичные — и вовсе Федькой. И не обижался. Диагност из него обещал получиться великолепный. Но вот хирургия не давалась монаху категорически. Ну, или он — ей.
Ждановы великаны, услышав привычное мне «на стол», спешно заторопились на выход, предсказуемо образовав в двери пробку. Выручила Дарёнка, что вбежала, едва не раскидав их оплеухами. Врач, спешащий сделать свою работу, спасти чью-то жизнь — он как мать, защищающая своего ребёнка, или паровоз на полном ходу, на пути не стой.
Жена, ничуть не стесняясь, скинула всё до нижней рубахи и потянулась за халатом, прожаренным в бане. Ждановы захлопнули глаза так, что это, кажется, было слышно. Отвернулись к двери, каждый положил руку на плечо стоявшего впереди, и из двери дисциплинированно вышли цепочкой, как нищие-лирники, слепые бродячие певцы. Это было хорошо.
А вот Кузя был плох.
Глаз, само глазное яблоко, кто-то заправил в орбиту, видимо, сломанную, вместе с верхним веком. Налитый кровью, с прилипшими шерстинками и какими-то опилками, он выглядел жутко. И, кажется, загнил. Кровь, засохшая в ушах и ноздрях, много, вонючая слизь на бороде. Черепно-мозговая, тяжёлая. Ох, Кузя-Кузя…
— Не смотри, Дарён, — хмуро предупредил я. Она сглотнула, кивнула и отвернулась. Не убирая рук с висков умирающего. Что непонятно как всё ещё продолжал дышать. Значит, очень хотел жить. И я обязан был помочь.
Руки ей пришлось убрать. Гнат с Варом споро обрили голову и лицо, внимательно, чётко и быстро выполняя мои распоряжения. И замерли, ожидая следующих. Не глядя вниз, на стол, как и Дарёна.
Вероятно, это был удар палицей. Или чем-то похожим. Как пишут в заключениях криминалисты, «тупым тяжёлым предметом». Результат, видимый и без рентгена — перелом орбиты, височной, лобной и скуловой костей. А дальше — посмотрим.
На этот раз лоскут кожи был больше, чем у Аксулу, и снял я его с черепа не вперёд, а вниз влево, закрыв им левое ухо. И прихватив зажимом прямо к холстине, что накрывала пациента под самый подбородок, освободив руки Гнату. Работы предстояло много, и лишних рук не было.
Вынимая осколки костей из твёрдой мозговой оболочки, вспоминал, за что отвечали участки мозга под ней. Что разучится делать Кузя, если останется жить? Слышать, видеть, говорить, дышать или глотать?
— Свена мне, быстро!
Немой вылетел за дверь, кажется, не успев дослушать приказ. И вернулся необъяснимо быстро. Видимо, северянин-кузнец на удачу оказался на княжьем подворье.
— Возьми бересты кусок и подойди ближе, — прервал я его вежливое приветствие. Мне было вообще не до политеса.
— Бери серебро и сделай мне пластину вот такой формы и вот такого размера, — поглядывая на рану, чертил я на светлой коре окровавленным краем пинцета. Время от времени макая его за ухо Кузьмы, куда натекло немного крови. — Вот такой толщины.
Окровавленный палец указал на участок пинцета, где в нём было миллиметра два-три. Свен гулко сглотнул и кивнул.
— Постарайся соблюсти углы и изгибы, вроде как шлем делаешь. Вот здесь и здесь пробей отверстия, размером меньшие, чем толщина пластины. Края загладь-заровняй, зашлифуй «в зеркало», чтоб ни задира, ни заусенца не было. Нужно очень быстро.
Кузнец вылетел за дверь, неся в руках кровавый чертёж импланта, кажется, поминая всех своих северных Богов. А я продолжил чистить рану, выбирая всё новые и новые осколки.
Когда-то давным-давно старший сын сказал:
— Я стану врачом, как и ты, пап!
Я обрадовался. Мы даже обсуждали несколько вечеров подряд анатомию и техники некоторых операций. Перешли и к задачкам.
— Смотри: привезли тебе пациента. И рядом с ним — руку его, вот тут отрезанную, — я коснулся пальцем предплечья сына, и он вздрогнул. — Твои действия?
— Обработаю края раны, совмещу кость, сошью сосуды, нервы и ткани, — почти верно ответил он.
— А как ты поймёшь, что с чем сшивать?
— Так чего там понимать-то? — искренне удивился сын, раскрывая мой старый атлас анатомии. — Они ж все разного цвета! Нервы жёлтые, вены синие, артерии красные!
