Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

— Как СПИД? — уточнил Сабитов.

— И как грипп, — ответил Коновалов, помедлив. — Агрессивнее и уж точно скоротечнее. Первые симптомы проявляются через пять — десять часов после заражения, полная потеря дееспособности наступает еще через пять — десять часов.

— А потом?

Коновалов пожал плечами.

— Никакого «потом» еще нет, только «сейчас». Наблюдаем, пытаемся облегчить состояние. Пока не получается.

— А лечить не пробовали? — поинтересовался Сабитов.

Коновалов неподвижно смотрел на него. Сабитов потер загривок, в который, кажется, насыпалось полкило талька из костюма химзащиты, жестом показал, что был неправ, и спросил как мог мягко, но деловито:

— А этот единственный, который выздоровел, как умудрился?

— Выясняем. Может, вопрос в молодости и другом гормональном фоне, это подросток. Может, другой способ заражения. Может, вообще другая болезнь со схожей симптоматикой.

Сабитов покивал, соображая, ничего путного не сообразил и брякнул то, что давно напрашивалось:

— Товарищ майор медслужбы, а это не оружие часом?

Коновалов, поколебавшись, признал:

— Не исключено. Лис могли и специально разносчиками сделать.

— Прекрасно. По нам применено оружие, а мы наблюдаем и ждем, пока все передохнут?

— Я доложил руководству, — с усталым раздражением признался Коновалов. — Трижды. Мне приказано продолжать наблюдения и докладывать об изменениях.

Сабитов кивнул, глядя майору в глаза, надел фуражку, козырнул и удалился.

Целое утро Райка занималась все более причудливыми делами. Она вымыла полы, протерла электроплитку и листья цветов, которые такое позволяли, опрыскала остальные из пульверизатора, пересадила две фиалки в горшки попросторней, намешала подкормку на месяц вперед, хотя вообще-то в «Нашем саде» такое не рекомендовали, а еще сплела и растянула держатели для декоративного винограда и лимонника, чему баба по каким-то замысловатым причинам сопротивлялась с осени — а теперь вот велела сделать, да погуще.

Едва Райка, управившись с очередным заданием, подходила к двери или к окну, баба набегала с новым поручением: перебрать картошку в погребе и лук, грустно теснившийся в старых чулках, просеять зажучившуюся, кажется, муку и распустить сто лет назад продранные шерстяные носки. И не было этому конца.

Зато хоть причина была вполне прозрачной. А стала и четко объясненной, когда Райка, разминая поясницу после возни с нитками и иголками, каковые требовалось распутать и разложить по обломанным гнездам старой пластмассовой шкатулки, замерла у окна.

За окном неприкаянно бродил по своему дворику Серега. То есть он сперва отнес к курятнику здоровенную миску с чем-то — понятно с чем, овсяной кашей на куриных головах и лапах из бачка, стоящего в погребе, — и Рекс принялся ругаться из-за того, что братан где-то шлялся, а теперь еще и не кормит, потому что еда, видите ли, должна прогреться на солнышке. Братан, не обратив на него внимания, проволочил ноги к калитке, постоял там лицом на юго-восток, куда утром увезли тетю Валю, пошаркал к дому, замедляя шаг, да так и замер, будто потеряв разбег, силы и смысл, на полдороге с безвольно висящими руками.

— А ну-ка отошла оттуда! — гаркнула баба, появляясь из кухни, откуда все гуще распространялся запах жареных карасей, выменянных у кого-то в сыром, понятно, виде. — Нечего пялиться! Иди-ка лучше!..

— Куда? — выждав секунду, зло спросила Райка.

— Куда-куда… Делом займись, куда!

— Да что ты меня дергаешь все время! — крикнула Райка, пытаясь не заплакать. — Я тебе эта, машинка, что ли, по разным углам гонять, только чтобы ездила, а не стояла, а зачем, непонятно?! Дергаешь, сама дергаешься, все нервы уже измотала, я уж не говорю, что руки все стерла и спина болит!

— Я ей нервы?! — начала баба, почти с восторгом набирая полную грудь воздуха для обстоятельного возражения на весь поселок.

Райка сжала кулаки и растопырила локти.

Баба медленно и с легким присвистом, как во сне, выпустила изо рта воздух и побрела, бормоча, в свою комнату. Бормотала она почти неслышно, но не для Райки, которая давно привыкла ловить и опознавать даже шорохи и ультразвук.

— Потому что боюсь за тебя, балду таку, — бормотала Антоновна, дошаркивая до кровати, плюхаясь на нее со скрипом и с таким же скрипом принимаясь плакать, шмыгать, сморкаться и сопеть, не прекращая бормотания:

— Потому что никого у меня во всем мире не осталось, кроме тебя, балды такой, кровиночки моей, и я тебя, балду, тебя, кровиночку единственну, уберегу, дочь не смогла, а тебя всяк уберегу, хоть сдохнуть для этого придется, хоть всех перебить, да хоть весь мир взорвать, поняла?

— Поняла, — шмыгнув, сказала Райка, уже некоторое время стоявшая рядом, с чуть меньшим скрипом присела рядом и обняла бабу.

— Что опять ты там поняла, балда? — спросила баба, отворачивая зареванное лицо. — Что ты вообще понять…

Она затряслась и тоже обняла Райку, крепко, почти больно. От Антоновны пахло землей и цветочной подкормкой, жареной рыбой, залежавшимися вещами, немножко брагой, но в основном бабой, родной и единственной. Райка уткнулась ей в шею и облегченно заревела в голос. Баба с готовностью подхватила, и дальше они плакали спокойно и облегченно, не обращая внимания на мир вокруг, все более горький запах сожженной рыбы, заволакивающий комнату под шипение с кухни, и счастливое буханье Рекса в соседнем дворе.

— Ты точно не взбесился? — строго спросил Серега, воздвигнувшись вплотную к курятнику.

Рекс, только что в ускоренном темпе переправивший себе в пузо миску овсянки, громко возмутился такой постановкой вопроса.

— Ты не будешь меня кусать?

Возмущение подняло Рекса на задние лапы. Голос и глаза пса были полны праведной обиды.

— А врагов кусать будешь? — спросил Серега.

Рекс ударил передними лапами и носом по сетке, которая едва не опрокинула его на спину. Рекс ловко удержался на своих четырех и принялся, порыкивая, бродить по курятнику. Кабы не рык, свист хвоста, набравшего почти пропеллерную скорость, наверняка звучал бы пронзительно.

— А меня от врагов защищать? От шпионов, а?

Рекс охотно согласился и с этим.

— Волка ножом, шпиона топором, а ты без плетки обойдешься, понял? — сурово спросил Серега и принялся вытягивать из кармана самодельный поводок.

Через несколько минут соседи, боязливо поглядывавшие в окна в ожидании чего-нибудь совсем страшного, увидели, как по улице в направлении военного городка решительно маршируют щуплый лохматый мальчик с крупной лохматой собакой на хлипком поводке. Собака не скрывала счастливого задора, но из последних сил воздерживалась от резких скачков и спуртов, способных оборвать поводок. Мальчик же в левом кулаке, на который был намотан конец поводка, держал ручку покореженного чемодана, а в правом сжимал небольшой топор.

В другое время подобная картина воззвала бы соседей если не к гражданской активности, то к возмущенному обсуждению того, как низко пали молодежные нравы и уровень воспитания. Но теперь жители Михайловска просто опускали занавески и отходили от окна, не пытаясь открыть ни его, ни тем более дверь.

Неподходящий момент был для активности, тем более героической.

Чреватый ущербом и потерями.

Нитенко еще раз с сожалением посмотрел на Сабитова, вздохнул и согласился:

— Ну пойдем.

Сабитов нахмурился. Нитенко, тяжело вставая, объяснил:

— Селектор не работает сто лет, а ты же коллегиального, так сказать, участия хочешь, по громкой. Придется от дежурного.

Они вышли в приемную, и Нитенко скомандовал дежурному:

— Соедини нас сейчас с райисполкомом по громкой и выйди.

— С Вадимом Капитоновичем? — уточнил дежурный, дождался кивка и еще раз уточнил, оценив, видимо, мрачность лиц офицеров: — С райкомом не надо?

Нитенко скривился, подумал и сказал:

— Это уж они сами, если захотят.

Дождался, пока дежурный после третьего переключения с неизбежным представлением и краткими пояснениями: «Да, из Михайловска, из части, товарищ Нитенко просит лично связать, да, прямо сейчас», — добрался до Пахомова, включил динамик и вышел.