Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

Песок и глина под слоем прелой листвы и истлевших еловых веточек были сравнительно мягкими и без корневищ, но Гордей все равно ободрал несколько ногтей и страшно устал. Еще страшнее, во всех смыслах, он устал, извлекая Викторыча из кресла и неся его, все еще удивительно тяжелого, до вырытой ямы, — устал, извозился, обжегся и в итоге впал в беспамятство, из которого вынырнул, когда уже нагребал холмик над зарытой ямой. Он выпрямил ноющую спину, соображая, что сказать — над могилами положено ведь говорить, — и тут рядышком затрещало, земля дрогнула, и валун быстро выдвинулся из стены, совершив пол-оборота. Он вдавил край холмика и замер, почти касаясь шершавым боком ладони, которой Гордей упирался в землю.

Гордей посидел еще, тупо выжидая, убрал ладонь, встал и пошел искать людей.

Только они сами его нашли.

— Смирно лежать, гад, я сказал!

Голос был молодым, подошва сапога, давившего на поясницу, твердой.

Солдатик. Ничего про «Смирно лежать» он до сих пор не говорил, но спорить с таким точно не следовало. Особенно с учетом того, как начался разговор.

Примерно так, собственно, и начался: Гордей хромал по лесу туда, где, если он не запутался, тянулась дорога, чуть не ухнул с высокого берега в какое-то озеро или пруд, судя по нескорому плеску от упавших камней, и принялся обходить его по предположительно безопасной дуге, когда сбоку вдруг хрустнуло, он отшатнулся, а когда крикнули «Стоять!», на всякий случай метнулся в противоположную сторону — и полетел на землю от подсечки.

— Кто такой? — спросил вероятный солдатик.

— Я врач областной эпидстанции, Попов фамилия. У нас авария…

— И что врач областной ночью в лесу делает?

— Я же говорю, мы на самолете летели.

— На самоле-ете? — протянул солдатик с издевательским уважением. — Парашютист, значит?

— Не парашютист, врач. У нас самолет упал, катастрофа…

— А парашют не сработал, значит?

В таком безумном духе диалог продолжался еще с полминуты, причем допрашивающий постоянно светил Гордею в глаза, больно елозил подошвой то по заду и спине, то по ноге и не скрывал растущей злобы. На совсем безумные вопросы типа «И от кого ты нас лечить собрался, товарищ Сунь Хунь Чань?»

Гордей решил не отвечать, а спросил сам:

— Можно я сяду?

Твердая подошва вдавилась в больную ногу так, что Гордей вскрикнул. С другой стороны сказали:

— Э, хорош. Пусть сядет, позырим хоть, кого взяли.

Первый солдатик убрал ногу. Гордей с трудом сел и попытался разглядеть мучителей. Мало что удалось: глаза слепили два фонаря. Двое или трое, точно армейские, а не полиция, решил Гордей и опустил веки, чтобы зря не выжигать родопсин. Авось пригодится. Но для порядка следовало хотя бы попробовать договориться.

— Вот тебе и Сунь Хунь, — сказал Второй. — Русский же.

— Белогвардеец, сучонок, — объяснил Первый. — Я книжку про таких читал. Видишь, одет как?

А может, не армейские, а реконструкторы или там ролевики, понял Гордей.

Заигрались, что ли, или совсем крышей уехали. Мы-то думали, их и не осталось уже, всех отправили мечту сбывать. Или эти как раз по лесам ховаются, чтобы не собой рисковать, а такими вот, как он, случайными гуляками?

— Ребят, вы кто такие вообще? — спросил он. — Представьтесь хотя бы.

Первый пнул его в живот, не очень сильно, но обидно, и осведомился:

— Так понятно?

— А, садисты, — сказал Гордей, и его пнули посильнее.

— Отставить, — скомандовал еще кто-то.

То есть их трое.

— А чего он, — начал Первый.

Гордей перебил, обратив зажмуренное лицо к Третьему, который стоял между фонарями:

— Слушайте, я не знаю, кто вы и чего хотите, но меня зря приняли. Я врач санавиации, с самолета. Самолет упал, пилот погиб, я чудом выжил.

— Погиб, — с непонятным удовольствием сказал Первый. — То есть не только шпион, но и убийца. Сам и прирезал, точно.

— Господи, да что вы несете-то! — воскликнул Гордей, стараясь не всхлипнуть от отчаяния.

— Поставьте его и досмотрите, — велел Третий.

Гордея довольно бесцеремонно подняли и больно, хоть и не слишком умело обыскали. Значит, точно не полиция и не люди с реальным опытом: те бы сразу обшарили на предмет оружия. Впрочем, разницы-то, если все равно искать было нечего: ключи затерялись вместе с телефоном, а пачку салфеток Гордей извел еще в овраге. Зато на время обыска Гордею перестали светить в лицо, и он сумел разглядеть, что захватчиков правда трое, все невысокие, отчаянно юные, в ненастоящей какой-то форме, при погонах и сапогах, зато с настоящими вроде как автоматами.

— Врач он, — бормотал Первый, шаря по складкам и карманам. — Одежка заграничная, с кам-пюн-шончиком, ботиночки вообще хрен проссышь, причесочка буржуйская, а рожа бандитская. Диверсант, каких мало, сразу видно.

Правильно товарищ капитан говорил: враг хитер и коварен, сынков белых недобитков теперь засылает.

— Отставить разговоры, — сказал Третий.

Реально шапочкой потекли, понял Гордей. Ни слушать, ни разумных решений принимать такие не умеют и не хотят. Слушаться их — дело нездоровое, не слушаться — болезненное, а убегать — бесперспективное.

Гордей битый да хромой, а они с фонарями. И лес наверняка знают. Догонят или просто хэдшот оформят и дальше катку погонят. На дерево влезть он быстро и бесшумно не сумеет, а воды здесь…

— Нету, — сказал Первый, вставая и замахиваясь на Гордея. — Вообще ничего нету.

Есть. Только что чуть в нее не свалился. Лучше бы свалился.

— Товарищ сержант, у него ни одной бумажки в кармане, даже монетки не завалялось! Так, что ли, у порядочных бывает?

Лучше бы свалиться.

— Тащим к особистам? — спросил Второй.

— У меня нога сломана, — сказал Гордей, чуть выставляя распухшую ногу.

— Не смогу.

— Смо-ожешь, — протянул Второй. — Только что как зайчик скакал, шустро так.

— Не сможешь — заставим, — поддержал Первый.

Ладно, последняя попытка.

— Ребята, я старше вас, я врач, я по вызову летел, людей спасать. У меня товарищ… погиб. Вон там самолет, проверьте. И вообще — можно по-человечески?..

— Да ты, тварь, еще права качать тут будешь! — рявкнул Первый, хватая Гордея за вырез худи.

Второй предложил:

— Ты докажи сперва, что заслуживаешь по-человечески-то.

А Третий сказал:

— Разберемся. И с самолетом разберемся, и с товарищем, и с тем, кто тебя в контрольную зону вызвал. А сейчас пошел с нами.

— Начальство позовите, — устало сказал Гордей.

— Какое тебе начальство еще, рожа белогвардейская? — привычно психанул Первый.

— А, наконец-то, — сказал Гордей, глядя им за спину. — Здравствуйте.

Солдаты ожидаемо оглянулись, и Гордей бросился бежать, молясь, чтобы вода действительно оказалась там, куда он рванул, и чтобы нога, протыкаемая адской болью при каждом движении, послужила хотя бы полсотни шагов.

Если успеют шмальнуть, точно кабзда, подумал он. Еще сорок пять.

Тридцать.

— Стой, стрелять буду! — заорали сзади.

Двадцать пять.

«Дык! Дык!» — звонко и почти несерьезно пукнуло сзади.

Гордей одновременно обмер, наддал и понял: «Предупредительный.

Двадцать шагов».

— Стой! — надрывно крикнули сзади, и нога Гордея чиркнула пустоту.

В которую он весь и ухнул под звуки прицельных выстрелов.

В него не попали.

А вот он попал.

Он попал в 1967 год — в год, про который не помнил и не знал совершенно ничего. Вообще. В принципе. Никто из его родственников в тот год не родился, ничего судьбоносного или памятного в том году не стряслось, ни в каких рассказах или записях он с этим числом не сталкивался. И шестьдесят лет никогда никакого сакрального значения не имели, и ни одно из чисел июня тоже.

И по какой причине, каким образом и чьим попущением или проклятием все случилось, он не знал — и не смог ни узнать, ни понять, ни догадаться.

Он просто вылетел с малого аэродрома Первомайского 6 июня 2027 года и упал в лесу под соседним поселком Михайловском ровно шестьюдесятью годами раньше, 6 июня 1967 года.