Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

— Рот закрой!

— Можешь наручники надеть или связать!

— Тебя напинать, что ли, а, чтобы успокоился?

— Вперед!

Доскин зарычал и забренчал связкой ключей на поясе, но, вспомнив приказ начальства, вернулся, топая, в дежурку.

Бич продолжал орать удивительно настырно и пронзительно, так, что крики его долетали сквозь коридор, сквозь пальцы, которыми Доскин заткнул уши, и сквозь кроссворд в «Огоньке», в который ефрейтор попытался углубиться.

Впрочем, вопли сменились слабыми ударами и невнятным шумом. Бич, видимо, пинал дверь и молотил по койке. На здоровье.

Доскин вздохнул, поежился, выгоняя из головы капитана Сабитова, принимающего от него раскулаченный противогаз, и погрузился в чтение «Огонька».

Мрачный Коновалов пробился к Ларчиеву и сказал негромко, но и не шепотом:

— Потапова умерла. Тоже с фермы.

Ларчиев, кивнув, ответил в тон:

— Сразу на вскрытие, я подойду по возможности. Результаты по первому готовы?

— Ожидаем.

— Хм. Все вокруг ожидают, хорошо устроились. Вирус только ждать не хочет.

Коновалов, оглядевшись, рявкнул:

— Освободить лабораторию от посторонних!

Гаплевич с коллегой решительно двинулись на ребят, издали примериваясь кривыми хирургическими ножницами.

Доведенный до отчаяния Серега выдернул из кармана смартфон, а другой рукой ухватил со стола пробирку и заорал:

— Да что же вы тупые такие! Их лиса покусала, она ядовитая, а Гордый вот тут лекарство сделал уже!

Ларчиев, уточнявший у Цыренова, действительно ли Семаков до сих пор не готов доложить о результатах биопсии, замер. Доктора с ножницами тоже.

— Эт-то еще что такое? — удивленно спросил Земских и попытался отобрать у Сереги смартфон.

Серега поспешно убрал руки за спину.

— Чего стоим? — раздраженно осведомился Коновалов. — Посторонних вон, я сказал, и за работу!

Гаплевич двинулся к Райке. Та отмахнулась, зацепив перчаткой кончик ножниц. Резина звонко лопнула. Вокруг охнули. Гаплевич выругался.

— Стоп, — скомандовал Ларчиев.

Все оглянулись. Он повторил:

— Стоп. Отменяю последние приказы как… — он усмехнулся, — неподготовленные. Все успокоились, давайте разберемся.

Коновалов мрачно взглянул на него и хотел что-то сказать, но заметил Тамару, сигналившую ему от двери. Он показал, что подойти не может, подумал и задрал вверх три пальца. Тамара, сообразив, поспешно закивала.

— У нас третий, похоже, — сказал он Ларчиеву.

Слишком громко сказал.

— Кто? — спросил Серега, вскинув голову. — Кто еще умер?

— Нет-нет, — поспешно начал Коновалов, осекся, снова посмотрел на Тамару, которая уже собиралась убегать, и крикнул: — Здесь сын Валентины Викторовны!

Тамара показала удивление, недоумение, возмущение, потом сообразила и вскричала ровно как он секунды назад:

— Нет-нет, не Валя, а!.. Сережа, это не она! Жива она!

Потопталась, убеждаясь, что новых вопросов от начальства не ожидается, и исчезла — видимо, поспешила на пост.

— Мама жива, слышишь? — напористо сообщил Коновалов, набрал воздуху в грудь и выпустил, потому что дальше следовало обещать, что мама обязательно поправится и все будет хорошо, но давать необоснованные обещания он не привык, а оснований совершенно не просматривалось.

Серега судорожно дышал, повесив голову. Райка, не разжимая кулака, осторожно коснулась его локтя. Он покосился на нее и задышал ровнее.

Ларчиев мягко отодвинул Коновалова в сторону и спросил:

— Сережа, да? Я академик Ларчиев, Леонид Степанович, из области, специально сюда прилетел, чтобы люди перестали умирать. Ты про лекарство говорил — это его ваш… друг сейчас делал, вот здесь?

Он указал на стол. Серега мрачно кивнул.

— Могу взглянуть? — продолжил Ларчиев.

Серега с Райкой одинаково насупились и прижались плечами, как кронштадтские матросы. Ларчиева это не смутило и даже не развеселило. Он мягко уточнил:

— Вы же хотите, чтобы его труд не пропал, правильно? Значит, надо кому-то показать. Раз лекарство, лучше медикам. А по медицинской части никого главнее меня тут нет, Константин Аркадьевич подтвердит.

— Подтвержу, — буркнул Коновалов, который как раз достиг успеха в выковыривании циферблата часов из-под тугой резиновой манжеты.

Серега с Райкой, переглянувшись, мелкими шагами сместились влево.

— Благодарю, — сказал Ларчиев, ловко протер окуляр и корпус микроскопа мгновенно раздобытой где-то проспиртованной ваткой и прильнул к визиру.

Прильнул всерьез. Сереге даже показалось, что невысокий академик случайно или нарочно передразнивает Гордого, который тоже как влип глазом в стеклышко, так почти и не отлипал от него с полчаса.

Академик, насколько позволяли ребятам судить неудобно вывернутые шеи, вел себя примерно так же, только ерунды не болтал. Он молча подкручивал верньеры, менял предметные стекла, лишь на полсекунды поднимал голову, чтобы что-то капнуть, смешать или поскрести, и снова вжимался глазницей в трубку микроскопа. И руки у него порхали без остановки, как у Гордого.

Толпа завернутых в резину людей за его спиной покорно ждала, распространяя жар и запахи воздушных шариков и пота. Было страшно тихо, если не считать приглушенного респираторами сопения и холостого гула блока питания у Серегиной кроссовки, ну и чей-то костюм иногда пронзительно скрипел складкой.

Наконец Ларчиев выпрямился, прищурился, вспоминая, и спросил:

— Сережа, тот прибор вроде калькулятора — он тоже ведь вашего друга?

Можно на него взглянуть?

Серега, поколебавшись, протянул ему смартфон. Ларчиев, хмыкнув, повертел его в руках, изучил вспыхнувшие на экране вычисления и сказал:

— Товарищ майор. Пожалуйста, срочно верните коллегу, которого только что удалили.

Нитенко с Земских недоверчиво переглянулись. Ларчиев, длинно выдохнув и вдохнув, пояснил:

— Это действительно японское бактериологическое оружие, разработанное против нас. Давно, во время войны. Я искал средство против него пять лет и не нашел. А этот… клошар, похоже, нашел. Живо его сюда, каждая секунда дорога.

Нитенко кивнул.

— Рузиев, задержанного сюда с гауптвахты! Срочно! — рявкнул Земских.

— Есть! — рявкнули от двери, и топот унесся по коридору.

Лес, снятый с высоты птичьего полета, был бескрайним, разнообразно зеленым и очень четким. Ларчиев нечаянно убедился в этом, пытаясь убрать фото, выскочившее на экран вместо поразивших его вычислений, — изображение не исчезало, а увеличивало тот или иной фрагмент, не теряя удивительной тонкости деталей: можно было разглядеть не только отдельные ветки, но даже темную птичью спину на границе тени.

Любоваться птичками Ларчиеву было недосуг. Он досадливо потыкал пальцами по экрану. Лесная панорама ушла, но вместо нее появилось не белое подобие листочка с уравнениями, а другая фотография. Ларчиев нацелился убрать и ее, всмотрелся и отвел пальцы.

На снимке была незнакомая, но вполне четко идентифицируемая палата инфекционной больницы. Судя по койкам и оборудованию, больница была заграничной и суперсовременной. Судя по переполненности и состоянию пациентов, борьбе с эпидемией это не слишком помогало: койки стояли вплотную, больные явно умирали, а в углу собралось несколько двухэтажных каталок с накрытыми простынями телами.

Ларчиев, поймав нужные движения, пролистал галерею до конца — и рассмотрел лучше, чем собирался, перекошенные в улыбках мертвые лица, таблички «Въезд запрещен» — на русском вполне языке, под русской вполне табличкой «Первомайский», — людей в костюмах биозащиты, поливающих здания из огнеметов, дым над выжигаемым поселком, дым над выжигаемым городом, полыхающий лес.

Под самым ухом звонко спросили:

— Вы точно не шутите и не обманываете?

Ларчиев вздрогнул и опомнился. Мальчик смотрел на него требовательно и отчаянно.

Ларчиев отложил прибор на стол экраном вниз и принялся как мог веско и коротко убеждать мальчика и девочку, так и застывших рядом, будто герои недоброй сказки, пойманные совсем не добрым пауком, успокоиться и идти домой, потому что они молодцы, вдолбили тупым взрослым, что делать, и теперь взрослые будут делать, что давно было надо.