Читать книгу 📗 "Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя"
Пока я могу это делать. Все еще могу.
Попытка продажи на прошлой неделе сорвалась. Покупатель, солидный мужчина в дорогом костюме, долго ходил вокруг машины, цокал языком, восхищался, а потом, в самый последний момент, просто… передумал. Сказал, что жена против красного цвета. Банальная, нелепая отговорка, за которой, я уверена, скрывалось что-то другое. Но мне было все равно. В тот момент я испытала не разочарование, а острое, почти болезненное облегчение. Еще немного. Еще несколько дней моя выстраданная красная «малышка» будет моей. Она же не просто маленький спортивный монстр, она — символ моей независимости, моей с таким трудом выстроенной жизни. Продать ее — значит вырвать кусок из собственного сердца, чтобы залатать дыру, пробитую чужой безответственностью.
Пакет с деньгами, который привез Саша, так и лежит в верхнем выдвижном ящике кухонного стола. Все сто тысяч евро. Чужие, обжигающие, невозможные. Брать их безвозмездно, просто так, я не хочу. Не могу и не буду. Принять их — значит расписаться в собственной беспомощности. Значит, позволить ему стать моим спасителем, взвалить на себя роль рыцаря на белом коне, который решает мои проблемы. Мне от этого тупо тошно. Он и так делает много… Просто тем, что был рядом в ту ночь. Просто тем, что не задает лишних вопросов. Тем, что что бы ни случилось — никогда не смотрит на меня как на проблему.
Принять эти деньги — значит, навсегда остаться у Сашки в долгу. Не в финансовом — эта сторона вопроса меня, как ни странно, почти не волнует. Я попаду в моральную завязку. А это тяжелее любого кредита. Я не хочу, точно так же как и со Славой, вляпаться в какие-то обязательства, природу которых не до конца буду понимать. Это просто чувство долга? Стыд? Или все же… что-то большее?
Пока стою в пробке, нахожу нашу с Сашкой переписку. Она рваная, короткая, состоящая из моих обрывочных, набранных посреди ночи сообщений — написала их через пару часов после того, как он ушел.
«Спасибо. За все»
«Ты не должен был».
Последнее сообщение, я успела удалить, но помню его на память: «Мне не нужны деньги. Мне нужно было знать, что ты рядом». Сашка, конечно, успел его прочитать. Его ответ был коротким, как выстрел: «Я рядом, Пчёлка. Всегда». И от этого только больнее. Потому его «рядом» и мое «рядом» — это как будто о разном. Но в моей жизни сейчас все так запутано, что даже это я не знаю наверняка.
Я встряхиваю головой, отгоняя непрошеные мысли. Сегодня не об этом. Сегодня — о другом. О том, что нужно, наконец, расставить все точки над «i». Не с Сашкой.
Вечером я паркую «Медузу» у родительского дома. Отец уже неделю в санатории за городом. Я сама нашла это место, сама договорилась, сама его туда отвезла. Подальше от эпицентра взрыва, от слез матери, от истерик Лили. Ему нужен покой. А мне — уверенность, что с ним все будет в порядке, пока я разгребаю завалы, оставленные моей инфантильной, безответственной сестрой.
В квартире пахнет жареной картошкой и аптекой. Наверное, мать как всегда хлещет валерьянку. Лиля и мои племянники теперь живут здесь. Я больше не снимаю для них квартиру. Этот аттракцион невиданной щедрости закончился. Навсегда. Сама мысль о том, чтобы продолжать оплачивать комфорт человека, который систематически разрушает не только свою, но и мою жизнь, теперь кажется дикой и абсурдной.
Я заранее попросила их обеих быть дома. Сказала, что у меня серьезный разговор. Судя по напряженной тишине, которая встречает меня в прихожей, они поняли, что это не просто очередная моя попытка «прочитать нудную мораль».
Они сидят на кухне. Мать — прямая, как струна, с поджатыми губами и знакомым выражением вселенской обиды на лице. Словно это я, а не Лиля, поставила всю семью на уши. Лиля — ссутулившаяся, с красными от слез глазами, но в них уже нет того первобытного страха, который был там еще несколько недель назад — сейчас там только глухая, упрямая злость. На меня. На весь мир. На всех, кроме себя.
Детей, слава богу, нет — наверное, во дворе, еще не очень поздно и в это время на площадке всегда полно малышни и родителей.
Я не раздеваюсь. Просто ставлю на стол сумку, достаю из нее толстую папку с документами и банковскую упаковку с деньгами. Здесь только небольшая часть денег Саши. Ровно столько, сколько нужно, чтобы закрыть самые срочные, самые горящие долги. Чтобы от Лили, наконец, отцепились коллекторы и судебные приставы. Звук, с которым пачка денег ударяется о клеенку, кажется оглушительным в этой вязкой тишине.
— Это, — я толкаю деньги по столу в сторону Лили, — на погашение первоочередных задолженностей. Здесь все расписано, — киваю на папку. — Куда, сколько и в какие сроки. Адвокат подготовил все бумаги. Тебе нужно будет только поехать и подписать.
Лиля смотрит на деньги, потом на меня. В ее глазах вспыхивает что-то похожее на надежду. Или облегчение. Не знаю.
— А остальное? — спрашивает она, и в ее голосе нет ни капли благодарности. Только требование. Как будто я ей должна. Как будто это моя обязанность — разгребать ее дерьмо.
— А остальное, Лиля, — я сажусь напротив, складываю руки на столе, и чувствую, как внутри что-то каменеет, превращаясь в холодный, твердый гранит, — ты будешь отдавать сама.
Мать ахает. Лиля вскидывает на меня возмущенный взгляд.
— В смысле — сама?! Майя, ты в своем уме?! Где я возьму такие деньги?!
— Заработаешь, — отвечаю спокойно, и от этого спокойствия им, кажется, становится еще хуже. Мне, если честно, уже вообще все равно. — Найдешь работу. Любую. Продавцом, кассиром, уборщицей. Мне плевать. Но с этого дня ты начинаешь нести ответственность за свою жизнь. И за жизнь Андрея и Ксении — тоже.
— Но я… у меня же дети! — низко хрипит Лиля свой коронный аргумент, свою индульгенцию на все случаи жизни.
— И у миллионов других женщин тоже есть дети, — парирую я. — И они как-то умудряются работать. И даже не на одной работе. Ты живешь здесь, с мамой. Она присмотрит за внуками, пока ты будешь зарабатывать. Нести ответственность, Лиля. Понимаешь это слово? Или тебе его по слогам произнести? Ра-бо-тать, Лиль. Теперь придется ра-бо-тать.
— Я не могу пойти на любую работу! — взвивается она. — У меня образование! Я…
— Своим «образованием», Лиля, ты можешь подтереть задницу. Оно никак не помешало тебе стать соучастницей в финансовых махинациях — значит, работать не по профилю тем более не помешает. У тебя больше нет права выбора. Ты пойдешь туда, куда тебя возьмут. И будешь благодарна за любую возможность честно заработать хотя бы копейку. Я помогу составить резюме. Но это — все. Это, Лиля, мама, — специально «обвожу» интонацией их обеих, — последнее, что я для вас делаю. Больше никакой помощи не будет. Никаких денег. Никаких «Майя, реши мои проблемы».
Я смотрю на искаженное от злости и обиды лицо сестры, и не чувствую ничего. Ни жалости, ни сочувствия. Только холодную, выжженную пустыню внутри. Почему-то татуировка на руке под свитером начинает зудеть, как будто напоминая: «Ты обещала быть сильной, ты обещала себе жить для себя».
— Ты не можешь так со мной поступить! — вступает в разговор мать, ее голос дрожит от праведного гнева. — Она же твоя сестра! Мы — семья! Как ты можешь бросить ее в такой беде?! Ты же всегда…
— «Всегда» закончилось, мам, — обрываю ее буквально на полуслове, и мой голос звучит так жестко, что она вздрагивает. — Я десять лет была для вас спасательным кругом. Носовым платком, в который можно высморкаться. Банкоматом, из которого можно бесконечно тянуть деньги. Самой ужасной в мире сестрой и самой неблагодарной дочерью. Видите, я поступаю крайне благородно — избавляю вас от тяжкого беремени прислушиваться к моему занудству.
— Майя, ты не можешь…! Да я всю жизнь этот чертов долго отдавать буду!
— Очень на это надеюсь, Лиля. Может хоть так ты увидишь реальную жизнь. Заодно научишься не бросаться на красивые пустые обещания и читать мелкий шрифт в документах, прежде чем их подписывать, пока тебе ссут в уши про золотые горы и сахарные берега.
