Читать книгу 📗 "Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя"

И в этот момент я испытываю злорадное, мстительное удовлетворение. Маленькая, грязная радость.

Получила, сука? Не все в этом мире ведутся на твою фальшивую сладкую идеальность.

Наконец, политический бомонд начинает расходиться. Процесс этот похож на хорошо отрепетированный спектакль. Сначала уходят самые важные фигуры, окруженные свитой помощников и охранников. Потом — те, кто рангом пониже. Зал постепенно пустеет. Я понимаю, что это мой шанс. Мой билет на свободу.

Я прощаюсь с Орловым, который снова бросает на меня долгий, многозначительный взгляд и желает «хорошо отдохнуть». Прохожу мимо Резника, который делает вид, что меня не замечает, увлеченно разговаривая с каким-то депутатом. И иду к выходу. Навстречу холодному, влажному воздуху и спасительному одиночеству.

Дорога домой похожа на путешествие по лабиринту собственных мыслей.

Стеклоочистители монотонно скребут по лобовому стеклу, смывая пелену дождя и отражения ночного города.

В голове — хаос.

Слова Орлова о том, что я — не пешка, что в меня верят, что у меня есть будущее в этой компании, борются с образом Славы и Алины. С этим их молчаливым, интимным прикосновением, которое как будто перечеркнуло… все.

«Возможно, компании пора перестать искать «варягов» со стороны, а стоит присмотреться к своим…»

Слова отца Славы о продолжении знакомства, его пронзительные зеленые глаза, его визитка, которая лежит в моей сумочке и как будто прожигает ее насквозь. Что это было? Просто жест вежливости? Что-то большее? Приглашение в другой мир, в другую игру, где ставки гораздо выше?

Я веду машину аккуратно, почти на ощупь. Руки крепко сжимают руль. Сердце помнит, как он лежал в его ладонях. Уверенно, властно. Вспоминаю ту ночь, когда Дубровский гнал мою «Медузу» по пустым улицам. Как машина ревела под его управлением, как меня вжимало в кресло на поворотах. Как я боялась и одновременно хотела, чтобы это никогда не заканчивалось. Как будто тогда я проживала какую-то совсем другу жизнь — острую, сумасшедшую… но настоящую.

На мгновение вспыхивает потребность выжать педаль в пол, улететь от себя и от своих мыслей.

Но я сдерживаюсь.

Дождь. Скользко. Опасно. Я слишком устала, чтобы рисковать.

Я всегда все контролирую. Всегда выбираю безопасность.

Может, в этом и есть моя главная проблема.

Я паркуюсь у дома, поднимаюсь в свою пустую, тихую квартиру. Сбрасываю туфли, платье, украшения. Вся эта броня, теперь ощущается чужим, нелепым маскарадом. Иду в душ, стою под горячими струями, пытаясь смыть с себя этот день. Но он чертовски сильно въелся под кожу, и одной мочалкой тут явно не ограничится. Даже если я счешу ею всю кожу.

Я как раз успеваю набросить халат, когда резкая, настойчивая трель домофона разрывает тишину.

Вздрагиваю. Кто это может быть в такое время? Нажимаю на кнопку.

— Да?

— Майя, это я. Открой.

Саша. Хотя сейчас его голос звучит странно и незнакомо. Впускаю, не задавая вопросов.

Григорьев стоит на пороге, промокший до нитки. С волос стекают капли дождя, пальто намокло и потемнело. Он смотрит на меня, и в его глазах — целая вселенная боли, отчаяния и… алкоголя. От него пахнет чем-то крепким и сигаретами. Резко и горько.

Он переступает порог и, не говоря ни слова, просто меня обнимает. Бескомпромиссно, отчаянно, как в спасательный круг в шторм. Вжимает меня в себя, утыкается лицом в мои волосы, и я чувствую, как его тело дрожит.

— Она пообещала, — шепчет он, его голос срывается. — Она пообещала все подписать, Пчелка. Если я отдам ей все — квартиру, машину, все счета. В обмен на развод и на право видеться с сыном… На свободу. Она обещала больше тебя трогать…

Я слушаю его рваные признания, и с трудом верю своим ушам.

Он откупился от Юли? Заплатил за свое спокойствие. И за мое?

Господи.

Из груди врывается непроизвольный и слишком едкий смешок, но быстро беру себя в руки. Сашка точно не виноват в том, что Юле просто надоело амплуа «идеальной жены и подруги» и она решила показать свое настоящее лицо. И он точно никак не мог повлиять на то, что она оказалась подходящим инструментом в руках моего разобиженного бывшего.

Бывшего, боже.

До сих пор не могу думать так о Резнике. Сейчас наш короткий роман воспринимается как «А что это вообще было?»

— Юля теперь у меня в офисе, Саш, — говорю я, стараясь снизить градус этой «приятной новости». — Она пришла туда не за карьерой. Она пришла за мной.

Сашка на минуту замирает, потом отстраняется, смотрит на меня сверх вниз, хмурится.

Я хочу рассказать ему все. Про Резника, про Юлю, про то, как они меня растоптали. Но, глядя на его осунувшееся, измученное лицо, понимаю, что не могу. Точно не сейчас.

— Ты весь мокрый, Григорьев, — провожу ладонью по его взъерошенным волосам. — Заболеешь же.

Я тащу его в ванную. Сашка идет послушно, как ребенок. Он пьян, но это другая пьяность. Не веселая, не буйная. Это алкоголь от отчаяния. Помогаю снять мокрое пальто. Сашка начинает расстегивать пуговицы на рубашке, но пальцы его не слушаются. Подхожу ближе, сама выуживаю их из петель, одну за другой. Мои руки касаются его теплой, влажной кожи.

Воспоминания накатывают одно за другим — сначала какие-то хаотичные, обрывистые, а потом сразу — валом.

Как мы были вместе. Как любили друг друга. Как мечтали о будущем.

От этих воспоминаний становится невыносимо больно. Он все такой же. Плечи стали шире, кожа — грубее, мышц под ней тоже заметно прибавилось, но родинка на ключице — та же, на том же месте, где я до сих пор слишком хорошо помню. И пахнет от него точно так же, сильно и до головокружения.

Сашка перехватывает мои руки, прижимает к своей груди.

Его сердце колотится так сильно, что я чувствую его удары своими ладонями.

— Майя… Пчелка… — шепчет и его дыхание обжигает мне щеку. — Я такой дурак. Такой идиот. Я все эти годы… каждый день… думаю только о тебе.

Он тянется ко мне, пытается поцеловать. Его движения слегка вязкие, неуклюжие, пьяные. Ругается сквозь зубы, называет себя мудаком, говорит, что я свожу его с ума. Это так на него не похоже. Так сильно отличается от моего спокойного, деликатного Сашки Григорьева, что в моменте действует отрезвляюще, смывает остроту с воспоминаний. Потому что они как будто про кого-то другого, похожего на него, но не вот этого.

— Я все просрал, Май. Все, блядь, так тупо… проебал. Нашу любовь. Нашу жизнь. Все из-за моей трусости. Но я больше не боюсь. Слышишь?

Я пытаюсь отстраниться, мягко, но настойчиво.

— Ты пьяный, Григорьев.

— Пьяный, — безропотно соглашается. — Но я никогда не был трезвее, чем сейчас. Смотрю на тебя и понимаю, что потерял. А я больше не хочу тебя терять.

Он снова обнимает, утыкается лицом мне в шею.

— Я люблю тебя, Пчелка, — шепчет он, и его голос дрожит. — Люблю. Буду бороться за тебя, можно? Со всем миром. Только скажи, что у меня есть шанс. Хоть один. Скажи, что я, блядь, не все разрушил.

Я с трудом вырываюсь из его объятий.

— Мне… мне нужно… поменять полотенца, — лепечу первое, что приходит в голову, и выбегаю из ванной, оставив его одного, без ответа.

На часах почти десять вечера. Я мечусь по своей пустой квартире, как загнанный зверь. В голове — гул.

Слова Орлова.

Образ Славы и Алины.

Признание Саши. Все смешалось в один безумный, невыносимый ком.

Я не знаю, что делать. Я в панике.

И в этой панике, в этом отчаянии, делаю единственное, что кажется спасением.

Хватаю телефон. Дрожащими пальцами нахожу номер Славы.

Пишу быстро и сбивчиво, не давая себе времени подумать. Пальцы летят по экрану, подгоняемые диким, иррациональным импульсом: «Завтра суббота. Если ты не против, можно сходить в кино. Даже на вечерний сеанс».

Нажимаю «отправить» и замираю, глядя на экран.

Что я наделала? После нашего последнего разговора, после той безобразной ссоры…

Это безумие. Я же сама его оттолкнула.