Читать книгу 📗 "Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя"

Нет, не так, дура.

Он не просто все знает. Он… тебя использовал.

С самого начала или, по крайней мере, с того момента, как узнал — вряд ли какой-то из этих вариантов менее болезненный.

Просто пока я отчаянно пыталась выторговать у судьбы еще немного времени рядом с ним — он холодно, методично и выверено сделал меня частью своего плана. Смотрел, как я барахтаюсь в своей лжи, как тону в своих чувствах, и просто наблюдал.

Ждал, когда я сделаю то, что ему нужно.

Боль вонзается в живот, острая, почти физическая. Пронзает насквозь, выжигая изнутри все, что еще оставалось живым. Моя надежда похожа на сбитого котенка — умирает не тихо и мирно, ее просто разрывает на куски.

Остается только рана — глубокая, наполненная отчаянием, которое я глотаю слишком быстро, и просто не успеваю перемалывать.

Но где-то там, на дне этой раны — мое прошлое. Я снова та маленькая девочка, которая прячется под лестницей. Слышу крики, глухие удары. И голос Виктории, молящий о помощи. Она смотрит на меня, тянет руки, и в ее глазах — такая же безнадежность, какая сейчас, наверное, в моих. «Пожалуйста, Кристина, помоги…»

А я молчу.

Я боюсь.

Я ничего не делаю.

Я прячусь, зажимаю уши, и жду, когда все закончится.

Потому что вот так со мной никогда не случится. Потому что когда молишь — всегда становится только хуже.

Когда тебя загоняют в угол, когда отнимают все, остается только одно — гордость. Отчаянная, злая, последняя линия обороны. Я не буду плакать. Не буду умолять. Он не увидит меня сломленной. Не дождется.

Я медленно сажусь в кровати, почти беззаботно поправляю волосы, как будто прическа — это единственное, что меня сейчас волнует. Смотрю на его широкую, напряженную спину. Осознаю, что он все равно не видит, но сука во мне уже включилась.

— Надеюсь, Авдеев, ты не ждешь благодарности за то, что поимел меня во всех смыслах? — Мой голос звучит на удивление твердо. Даже с нотками яда. — Или мне нужно броситься тебе в ноги и поцеловать ботинки за то, что ты оказался таким охуенным стратегом?

Он медленно поворачивается. В его глазах — все тот же лед. Ни тени удивления моей дерзости.

— Я жду, что ты соберешь свои манатки и свалишь из моей жизни, Таранова, — чеканит он, и каждое слово — как удар плеткой. — Рассчитываю, что ты сделаешь это тихо. Без истерик.

— А если я хочу с истерикой? — Встаю с кровати, намеренно позволяя одеялу соскользнуть на пол. Остаюсь перед ним абсолютно голая. Уязвимая. И в то же время — бросающая вызов. — Хочу орать, бить посуду, расцарапать твое идеальное лицо.

Я подхожу к нему вплотную. Задираю голову, смотрю прямо в глаза. В них почему-то отражение меня маленькой. Не вот этой голой суки, у которой сегодня дебют, а испуганной девочки, которая просто не хочет, чтобы ей сделали больно.

— Знаешь, ты так забавно клюнул на ноги, — смеюсь, низко и хрипло, радуясь, что тошнота отступила хотя бы в момент отчаяния. — А потом — на все остальное. Великий хитрый стратег Авдеев — повелся на малолетку.

Ударь меня, Тай. Пожалуйста.

Я отчаянно боюсь боли, но нуждаюсь в ней сильнее, чем в кислороде.

— Повелся, Таранова. — Улыбается так, будто мои слова не царапают даже его броню. — Ебать тебя было классно.

— Жаль, что это не взаимно, — говорю, растягивая слова. Скольжу взглядом по его телу, глотаю адскую резь в горле. Бесцеремонно сую в карман руку, достаю сигареты и бензиновую зажигалку. Закуриваю и вместе с дымом выдыхаю ему в лицо беззвучный ор: «Убей меня!» — Хочешь, отсосу на прощанье?

Давай, Тай. Сделай мне больно. По-настоящему. Чтобы я могла тебя ненавидеть. Чтобы у меня была причина.

Ноль реакции на мой сучий перформанс.

Ноль эмоций.

Я как будто пустое место. Пыль.

Он отворачивается, подходит к креслу, берет пальто.

— У тебя два варианта, Таранова, — говорит, набрасывая его на плечи, даже не глядя в мою сторону. — Можешь побежать к своему благодетелю. Поплакаться, что тебя поимел Авдеев — это правда во всех смыслах. Уверен, он оценит твою жертву. Может, даже кинет тебе кость в виде билета куда-нибудь в Мексику. Или… можешь броситься в ноги Дэну. Попросить его еще раз тебя спасти. Он не против, он реально на тебя запал. Но, боюсь, на этот раз придется дать себя трахнуть, Таранова. За красивые глазки он больше не поможет.

Я стою посреди комнаты, голая, униженная, раздавленная.

Чувствую, как внутри что-то окончательно ломается.

— О, великодушные советы, — я смеюсь. Смех получается каким-то надрывным. — Возможно, воспользуюсь. Всегда хотела поебаться с друзьями.

Я вру. Нагло, отчаянно вру, пытаясь задеть его, уколоть, пробить эту ледяную броню.

Но он даже бровью не ведет.

— Вперед, малыш, — пожимает плечами, и в его голосе ни капли ревности. Только скука. — Ебитесь и размножайтесь.

Он подходит к двери. Его ладонь уже на ручке.

И тут я понимаю, что это — все. Конец.

Он сейчас уйдет.

И я больше… никогда его не увижу.

Не услышу.

Не прижмусь.

Что останется только… адская убивающая боль.

Мамочки, господи… что я натворила? Что я наделала?!

— Тай… — срывается с моих губ. Бегу, хватаю за рукав, тяну, едва не падая, потому что ноги не держат. Из тела словно вынули все опоры, оставили только страх — что он сейчас уйдет. Насовсем. Навсегда. — Тай, нет! Нет, не уходи… все не так…! Все совсем не так!

Он останавливается, еле заметно дергает головой в мою сторону. В синих глазах на мгновение проскальзывает что-то. Не боль. Не сожаление. Что-то другое. Похожее на… усталость?

— Я люблю тебя, слышишь? — Я захлебываюсь, поздно, слишком поздно ощущаю вкус соли на губах. И что этот мерзкий противный вой — на самом деле из моего рта. — Я просто…! Хотела немного времени! Я люблю тебя, клянусь, боже, умоляю, я просто…

Он не дает закончить. Берет за щеки, сдавливает, заставляет поднять голову.

Пальцы — как тиски. Холодные, жесткие.

— Слушай сюда, Таранова, — на меня как будто выливают помои. — Еще раз. Один, блядь, раз ты появишься на горизонте моей жизни, в любом качестве, под любым именем — и я больше не буду таким великодушным. Я сделаю тебе больно. Медленно, малыш, и очень-очень больно. И кайфану от этого. Ты меня поняла?

Я не могу ответить. Просто смотрю в его пустые, мертвые глаза и чувствую, как моя собственная душа превращается в пепел.

— Не слышу ответа, — прищуривается, режет тьмой.

Той, о которой я ничего не знала до сегодняшнего дня.

Я что-то хриплю в ответ — без понятия, что, но он считывает, как согласие, и отпускает так резко, что я едва не падаю.

Разворачивается.

И уходит.

Дверь за ним закрывается с тихим, окончательным щелчком.

Тишина.

Она давит, душит, впивается в уши. Я стою посреди комнаты, и мне кажется, что я сейчас просто умру на месте. Я даже хочу этого.

А потом меня снова скручивает. Тошнота подкатывает к горлу, на этот раз — нестерпимая. Я бегу в ванную, едва успевая добраться до унитаза.

Меня рвет. Долго. Мучительно. До спазмов в желудке, до истерики и темноты в глазах.

Когда приступ, наконец, отступает, я обессиленно сползаю на холодный кафельный пол. Ноги подкашиваются, я падаю на колени, пытаясь ухватиться за край раковины. Рука соскальзывает, сбивая на пол все, что там стояло. Флакончики, тюбики, коробочки…

Пальцы натыкаются на пластиковые палочки.

Я смотрю на них, не сразу понимая, что это. А потом до меня доходит.

Две полоски.

И еще раз — две полоски.

И маленький, но такой отчетливый синий «плюс».

Господи. Мамочка, мамочка…

Я сжимаюсь в комочек на холодном полу ванной, среди осколков и разбросанных вещей. Обхватываю себя руками. И тихо беззвучно вою.

Потому что это — не конец.

Это — только начало моего личного ада.

Глава пятидесятая: Хентай