Читать книгу 📗 "Некровные узы (СИ) - Инфинити Инна"

— Ну пускай в детском доме побудет, пока тебя не выпустят. Потом сама ее заберешь, — говорил мне пьяный в трубку.

От отчаяния и безысходности мне хотелось рвать на себе волосы и лезть на стену. Время шло, его становилось все меньше. Прошло уже два месяца, как моя Машенька в доме малютки. И я не видела ее с того дня, как родила. Ночами я представляла, какая она сейчас. Держит ли головку? Начала ли улыбаться? А за игрушкой следит? Я очень боялась, что за дочкой не будет должного ухода, что к ней будут относиться пренебрежительно и, не дай Бог, бить.

До суда, на котором у меня могут окончательно забрать дочь и лишить меня родительских прав, оставалось четыре месяца. Моя ситуация осложнялась тем, что у меня больше не было адвоката. У отца не стало денег ему платить, и адвокат отказался мне помогать. А сама я своих прав не знала, и дать совет мне никто не мог.

Я отчаянно старалась попасть к начальнице тюрьмы, но меня не пускали. Наконец-то мне разрешили зайти к ней на пять минут.

— Ну чего? — сходу вызверилась на меня и стала еще больше похожа на бульдога.

— Я насчет своей дочки, — робко произнесла. — Можно мне к ней съездить?

— Это еще с какой стати?

Слезы жгли глаза, я старалась сдержать их изо всех сил. Бульдожка ненавидела плачущих заключенных. Она считала, что слезами они пытаются давить на жалость, поэтому если кто-то начинал плакать, Бульдожка становилась еще яростнее.

— Я не видела дочь с того дня, как родила.

— А я тут при чем?

— Можно мне, пожалуйста, съездить к ней хоть на десять минут? — быстро затараторила. — Под конвоем и в наручниках. Я не сбегу! Обещаю! И… Я ведь хорошо работаю, у меня нет конфликтов ни с другими заключенными, ни с надзирателями. Пожалуйста…

— Нет! — отрезала. — Если ты за этим ко мне пришла, то можешь идти обратно.

Она демонстративно опустила недовольное лицо в какие-то бумаги на столе.

— А можно мне хотя бы поговорить по телефону с воспитателями дома малютки? — взмолилась я.

Со вздохом а-ля «как ты меня достала» Бульдожка снова подняла на меня лицо.

— У тебя есть возможность звонить по телефону. Бери и звони.

— Я не знаю номера. Пожалуйста, только один телефонный звонок. Буквально несколько минут. Я только узнать про свою дочку.

— Жива и здорова твоя дочка.

— Да? — уцепилась я как утопающий за соломинку. — Вам из дома малютки передали?

— Нет, но если б твоя дочка померла, уже бы сообщили. А раз никто не связывался с нами, значит, жива и в порядке.

Такой ответ меня мало утешил.

— Пожалуйста, только один звонок, — прошептала я.

Она закатила глаза.

— Испытываешь мое терпение, Олевская, — с этими словами она вытащила из ящика стола большую телефонную книгу и принялась листать страницы, смачивая пальцы слюной. Затем взяла трубку стационарного телефона и начала крутить диск, набирая на нем номер.

Я стояла и не дышала, боясь, что Бульдожка передумает. Должно быть, у нее сегодня хорошее настроение, раз она согласилась позвонить в дом малютки. Ну или она правда лояльна к тем, кто сидит за ненасильственные преступления. Я знаю случаи, когда Бульдожка не просто отказывала заключенным в просьбах о помощи, а еще и наказывала их за то, что посмели отнять у нее время своими просьбами.

— Алло, Галина Ивановна? — заговорила Бульдожка в трубку. — Это Лариса Крутова… Да-да… Извините, есть минута у вас?.. Спасибо, у вас девчонка должна быть, дочка нашей заключенной, два месяца назад к вам поступила… Да-да, Олевской… Тут мать очень беспокоится о девчонке, но к вам пустить ее не могу, сами понимаете… Ну да, ну да… Мать поговорить с вами хочет о девчонке, одну минуту буквально… Хорошо, передаю трубку…

Бульдожка молча протянула мне телефон. Я счастью своему поверить не могла. Тут же схватив трубку, я затараторила:

— Алло, Галина Ивановна? Это Алла Олевская, мама Маши Олевской.

— Да, я поняла. Слушаю вас. Что вы хотели?

Голос женщины был сух. У меня сложилось ощущение, что она или раздражена, или куда-то торопится, а я отнимаю у нее время своим глупым звонком. И тем не менее, я не собиралась капитулировать. Это не тот случай, когда можно сказать «Я перезвоню вам позднее». Позднее мне уже никто не даст перезвонить.

— Я хотела узнать, как моя дочь. Все ли с ней в порядке?

Галина Ивановна фыркнула в трубку:

— Сначала бросаете детей, а потом переживаете, как они там. Да уж без вас, нерадивых мамаш, всяко лучше, чем с вами.

Я опешила от таких слов. Но поняла одно: она принимает меня за классическую преступницу, которой не нужен ребенок. И у меня есть всего пара минут, чтобы переубедить ее. Иначе ведь и к моей девочке отношение будет, как к ребенку преступницы.

— Галина Ивановна, я не бросала свою дочь. Ее должна была забрать моя мама, но она умерла за день до того, как я родила. А папа не может забрать мою дочку, поэтому мне пришлось написать отказную. Но это временно, я что-нибудь придумаю. У меня же еще есть время.

— Все вы так говорите, чтобы на жалость надавить. А потом выходите из тюрьмы и за старое беретесь. Тебя за что хоть посадили?

— Я сижу за ненасильственное преступление! — воскликнула так громко, что Бульдожка недовольно на меня зыркнула. — Я подделала налоговую отчетность. Я никого не убивала! И я не алкашка и не наркоманка! Я порядочная девушка. У меня высшее образование, я работала главным бухгалтером. Начальник не хотел платить много налогов и очень просил меня как-то их снизить, поэтому я пошла на преступление против государства. Я очень раскаиваюсь. Я не убийца, не воровка. Я из приличной семьи. У меня мама была учительницей истории, а папа инженер…

На том конце провода повисло пугающее молчание. Но я слышала тяжелое дыхание Галины Ивановны в трубку, поэтому продолжала убеждать ее в том, что я не верблюд:

— Моя мама приехала сюда, когда меня этапировали в колонию. Она сняла квартиру и ждала, когда я рожу, чтобы забрать мою девочку. Но сердце мамы не выдержало. У нее было больное сердце, — мой голос дрожал. Бульдожка сверлила меня недовольным взглядом. Я понимала: если пущу слезы, она нажмет на кнопку и сбросит звонок.

Я замолчала всего на миг, чтобы перевести дыхание, и не дать волю слезам. В эту секунду Галина Ивановна спросила неожиданно смягчившимся голосом:

— То есть, у твоей девочки хорошая генетика?

— Да! — заорала я так громко, что Бульдожка вздрогнула. — У моей дочки прекрасная генетика! У нас в роду нет ни наркоманов, ни алкашей. У нас даже не курит никто! Клянусь вам, я из приличной семьи, у меня приличные родители! — про то, что папа внезапно начал пить, я, конечно, молчала.

— А отец у девочки кто?

— Он тоже приличный! Просто… Он был женат. — Призналась виноватым голосом. — Он обманывал меня, говорил, с женой у него все плохо, а я верила…

— Это случайно не он тот твой начальник, который попросил сделать так, чтобы меньше налогов платить?

— Он…

Я подумала, что, должно быть, директор дома малютки, как и наша Бульдожка, лучше относится к тем, кто сидит за ненасильственные преступления. И если мне удастся убедить Галину Ивановну, что я приличная девушка, которая оступилась по неопытности, то она будет лучше относиться к моей девочке. Поэтому ее вопросы совсем не казались мне подозрительными.

— Все понятно, — подытожила она.

— У моей дочки очень хорошая генетика, — затараторила я. — У нас ни алкашей, ни наркоманов, и я не убийца. Я из приличной семьи. Мои родители не богаты, но они очень интеллигентные люди. Пожалуйста…

Я не успела договорить, потому что Бульдожка нажала кнопку и сбросила звонок.

— Олевская, — зарычала на меня. — Ты отняла мое время, чтобы что? Чтобы рассказывать, какая ты прекрасная и замечательная?

Страх волной окатил меня с макушки до пят.

— Она стала обвинять меня в том, что я бросила свою дочку…

— Пошла вон отсюда!

Я вздрогнула. Но испытывать терпение Бульдожки больше не стала. Развернулась и пулей вылетела из ее кабинета. Меня сопроводили в мою камеру и заперли там. Игнорируя сокамерниц, я рухнула на свои нары. По телу в три ручья тек пот. Я молилась только об одном: чтобы Галина Ивановна хорошо отнеслась к моей дочке. Надеюсь, у меня получилось убедить ее, что я приличная девушка, а у моей Машеньки хорошая генетика.