Читать книгу 📗 "Развод. В плюсе останусь я (СИ) - Ясенева Софа"

Когда поднимаемся в квартиру, Вадим открывает её своими ключами и проходит первым, по-хозяйски распоряжаясь:

— Давай сядем на кухне. Кофе сделаешь?

— Да, секунду.

Кофемашина стоит на привычной полке, серебристый отсек испачкан отпечатками пальцев. Я подхожу, заливаю воду в контейнер, слышу, как помпа качает, щёлкаю кнопками, повторяя утренний ритуал. Руки немного дрожат, и в момент, когда наливаю кофе, одна капля соскальзывает и расплёскивается на столе. Стараюсь не смотреть на потёкшую коричневую дорожку.

Вадим же абсолютно невозмутим. Холоден так, что пробирает до костей. Делает глоток обжигающе горячего кофе, лицо не меняет выражения.

— Садись уже. Хватит суетиться, — говорит ровно, без тени раздражения в голосе. Но в нём слышится приказ.

Дожидается, пока я устроюсь поудобнее, и спрашивает, как будто начинает допрос:

— Скажи мне, Карина, ты когда в Балтмед уходила, зная, что они прямые мои конкуренты, зачем это сделала?

Мне хочется вернуть ту простоту, с которой когда-то обсуждались карьерные шаги, но сейчас всё иначе. В его тоне не желание понять, а требование объясниться.

— А почему вопросы у тебя появились только сейчас, спустя полгода?

— Этим я с тобой обязательно поделюсь, но позже. Так что? Хотела мне насолить?

Его взгляд поверх чашки не сулит ничего хорошего. Насколько я знаю Воронцова, сейчас он в бешенстве. Мне становится холодно, и я ощущаю, как малыш в животе откликается на это.

— Хотела спокойно работать, не встречая тебя каждый день.

— Мало в городе других частных клиник? — в его голосе слышится ирония.

— С таким уровнем оборудования, операционными мало, ты и сам знаешь. Я ведь не простой участковый офтальмолог, просто сидя на приёме день за днём я бы с ума сошла за месяц, — говорю обычными фактами. Но вместо сочувствия получаю следующую волну упрёка.

— Ну и как, нравится тебе там?

— Нормально, — отвечаю коротко.

Отчего-то делиться своими тревогами расхотелось. Терпеть не могу такую пассивную агрессию: будто я главная виновница всех бед.

В груди растёт раздражающее ощущение несправедливости: я не искала конфронтации. Почему теперь мне приходится оправдываться?

— Я не из праздного интереса спрашиваю, Рина, — говорит он, опуская чашку, и голос его становится ниже. — Я же хочу понять: это твоих рук дело, слухи о том, что из Альфамед уходят хорошие специалисты, что у нас проблема с оборудованием и цены завышены? Ты настолько меня ненавидишь, что решила отомстить?

Живот схватывает внезапным, острым спазмом, будто что-то внутри сжимается в тугой узел. Он каменеет, и я машинально кладу ладонь, поглаживаю, пытаясь успокоить себя и малыша. Сердце колотится так, что отдается в висках.

То, что Вадим говорит, просто ужасно. Я бы никогда не опустилась до такого. Даже в самых худших мыслях, даже в моменты, когда ненавидела его.

— Нет, конечно. Я никаких слухов не распускала.

— Рина, если ты мне сейчас врёшь…

— Хватит! — срываюсь, не выдержав его тона.

— Не ори на меня! — рявкает в ответ.

— Ты издеваешься? Серьёзно думаешь, что я способна на такую подлость? — кричу, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. — Ты вообще-то отец этого ребёнка! В моих интересах, чтобы у тебя было всё хорошо!

— Тогда какого чёрта я видел твою подпись на документе?!

Я моргаю, не сразу понимая смысл услышанного.

— Каком ещё документе? — растерянно спрашиваю, глядя ему прямо в глаза.

Он скептически поджимает губы.

— Решила в дурочку сыграть? Хорошо. Давай покажу тебе.

Достаёт телефон, пролистывает что-то быстро, пальцы двигаются уверенно, будто он готовился. И спустя пару секунд на экране вспыхивает фото.

Моё сердце уходит куда-то в пятки: там, внизу, действительно стоит моя подпись. Я вглядываюсь в буквы. Строки расползаются перед глазами.

Документ — официальная бумага, где черным по белому написано, что в Альфамеде практиковались фиктивные договоры, серые схемы оплаты и не соблюдались стандарты внутренней работы.

— Нет... — выдыхаю еле слышно. — Это не может быть правдой. Я не подписывала ничего подобного…

Голова начинает раскалываться резко, будто в ней что-то лопается. Пульсирует в висках, дыхание сбивается. Мне нужно успокоиться. Нужно. Ради ребёнка.

Но Вадим, кажется, меня больше не слышит. Взгляд режет, будто нож.

— Я не знала, — выдавливаю сквозь слёзы. — Клянусь тебе, я не знала, что подписываю!

Он молчит, только тяжело дышит. В кухне становится душно. Я поднимаюсь, чтобы налить воды, хоть как-то привести себя в чувство, но в этот момент живот пронзает резкая боль. Воздух вырывается из груди судорожным всхлипом. Ноги подкашиваются.

— Ох… — выдыхаю и оседаю прямо на пол.

Передо мной тут же оказывается Воронцов. В его глазах паника. Настоящая, не притворная. Он опускается на колени, держит меня за плечи.

— Рина? Где болит? Скажи!

— Живот… — шепчу, собрав остатки воли, потому что боль становится невыносимой. В глазах темнеет.

— Держись, я сейчас! — он резко встаёт, хватает телефон. — В скорую позвоню!

Я слышу, как он лихорадочно что-то говорит в трубку, потом ругается. От боли меня тошнит. Мир вокруг становится вязким, расплывчатым.

Молюсь, чтобы только с ребёнком всё было в порядке. Пусть со мной что угодно, только бы не с ним.

Краем уха слышу, как Вадим вскрикивает, в голосе паника:

— Твою мать… кровь идёт!

Звуки начинают гаснуть, будто кто-то убавил громкость мира. Перед глазами темнеет, и последняя мысль, что успеваю ухватить, — только бы он успел… И проваливаюсь в чёрноту.

Глава 31 Вадим

Понятия не имею, чем сейчас помочь Карине. Всё, что могу, держать её за руку и смотреть, как под ней расползается алое пятно. Крови становится всё больше, и это значит одно: всё плохо. Очень-очень плохо. Слишком плохо, чтобы оставаться в здравом уме.

Твою мать…

Никогда ещё я не чувствовал себя таким беспомощным. Никогда не ощущал себя таким законченным уродом. Мы ругались, я давил на неё, кричал… И вдруг накрывает мысль, от которой меня выворачивает наизнанку: если бы я держал себя в руках, она сейчас не лежала бы на полу в луже крови? Сглатываю, но ком в горле стоит намертво.

Сижу рядом, раскачиваясь взад-вперёд, будто это хоть как-то способно удержать её сознание здесь, со мной, и молюсь, кому угодно, чтобы всё обошлось. Чтобы с ней и ребёнком было всё в порядке. Слышу только собственный стук сердца и её слабое, неглубокое дыхание.

Да где там эта скорая? Почему всё так медленно?!

Карина выглядит пугающе бледной, почти прозрачной. На лбу выступили бисеринки пота, волосы прилипли к вискам, ресницы чуть подрагивают. Её руки ледяные, словно она лежит уже не в моей квартире, а в какой-то реанимационной палате. Я постоянно прислушиваюсь к её дыханию, будто могу потерять его, если отвлекусь хоть на секунду. Дышит. Пока дышит.

— Рина… — голос срывается, я даже не пытаюсь это скрыть. — Ты только не бросай меня… я вас… очень люблю…

Она не слышит. Или слышит, но не может ответить.

Когда раздаётся звонок домофона, я подпрыгиваю так резко, словно меня ударило током. Несусь к двери бегом, спотыкаясь о собственные ноги.

— Рассказывайте, что случилось, — без лишних приветствий говорит врач, едва шагнув в квартиру.

Он не тратит ни секунды: не снимает обувь, даже не оглядывается по сторонам, только быстро идёт за мной на кухню.

Первым делом он опускается на колени рядом с Кариной и проверяет пульс на её шее. Я стою сбоку, сжимаю кулаки до боли, не в силах дышать.

— Мы разговаривали… ругались… — голос дрожит, но я продолжаю. — Она вскрикнула, осела на пол. Потом потеряла сознание. Я увидел кровь и сразу позвонил.

Врач кивает, лицо становится ещё более сосредоточенным.

— Срок какой?

— Тридцать шесть недель.

В этот момент второй фельдшер заносит в кухню носилк, грохот металла об дверной косяк звучит так громко, что хочется зажать уши.