Читать книгу 📗 "Дьявол во плоти - Радиге Реймон"

Прибыв в Ф…, мы распрощались с Гранжье. Напоследок я пообещал Марте занести ей в ближайший четверг свою подшивку «Острого словца» и еще «Лето в аду»^[3].

Марта рассмеялась.

— Вот отличное название! Наверняка бы понравилось моему жениху!

— Марта, перестань, — нахмурилась ее мать, которую этот недостаток покорности в дочери постоянно шокировал.

Мой отец и братья проскучали все путешествие. Велика важность!

Счастье эгоистично.

На следующий день в лицее я не испытал потребности рассказать Рене (от которого у меня раньше не было секретов) о своем воскресном приключении. Мне вовсе не хотелось терпеть его насмешки из-за того, что я так и не поцеловал Марту. Но удивляло меня другое — сегодня мне казалось, что Рене не так уж сильно отличается от остальных моих сверстников.

Одаривая своей любовью Марту, я отнимал ее у Рене, у родителей, у сестер.

Я весьма надеялся проявить волю и не навещать Марту раньше назначенного срока. Однако уже во вторник вечером, не имея больше сил ждать, я сумел найти для собственной слабости весьма веские оправдания, которые позволили мне отнести обещанные газеты и книгу, не дожидаясь четверга. Я говорил себе, что в этом нетерпении Марта увидит лишнее доказательство моей любви, а если откажется его в нем увидеть, то я без труда смогу ее переубедить.

Четверть часа я бежал как угорелый, пока не достиг ее дома. Потом, из страха побеспокоить ее во время ужина, решил подождать, и торчал перед решеткой минут десять, весь взмыленный. За это время я надеялся унять свое сердцебиение. Оно же, напротив, только усилилось. Я чуть было не повернул назад, но тут заметил, что из окна соседнего дома за мной с любопытством наблюдает какая-то женщина, желая, видимо, узнать, что я тут делаю, притаившись возле двери. Собственно, она-то и подтолкнула мою решимость. Я позвонил. Я вошел в дом. Я спросил у прислуги, «дома ли мадам». Почти тотчас же в маленькой комнате, куда меня провели, появилась и сама г-жа Гранжье. Я вздрогнул, словно прислуга должна была догадаться, что я спросил «мадам» только ради приличия, а на самом-то деле мне нужна «мадемуазель». Краснея, я попросил г-жу Гранжье простить меня за беспокойство в столь поздний час (словно это был уже час ночи), но, не имея, якобы, возможности зайти в четверг, я осмелился занести книгу и газеты для ее дочери сегодня.

— Вот и превосходно, — заявила г-жа Гранжье. — Марта все равно не смогла бы вас принять. Ее жених выхлопотал себе отпуск на две недели раньше, чем рассчитывал. Он как раз вчера приехал. Так что Марта сегодня ужинает со своими будущими родственниками.

Итак, я ушел, а поскольку (как мне казалось) у меня не было никаких шансов свидеться с нею вновь, я старался больше о ней не думать. И как раз в силу этого думал только о ней.

Однако месяц спустя на Бастильском вокзале, выпрыгнув из своего вагона, я вдруг увидел, как она выходит из соседнего. Оказалось, она выбралась в город для похода по магазинам — накупить всякой всячины ввиду своего скорого замужества. Я уговорил ее пройтись со мной до Генриха IV.

— Кстати, — сказала она, — оказывается, в следующем году, когда вы перейдете во второй, вашим учителем географии будет мой свекор.

Задетый тем, что она заговорила со мной об учебе, словно никакая другая тема не годилась для моего возраста, я ответил ядовито, что это будет весьма забавно.

Она насупила брови. Мне тут же вспомнилась ее маменька.

Тем временем мы подошли к Генриху IV, и я, не желая расставаться с ней на этих словах, которые мне самому казались обидными, решил пропустить урок рисования и вернуться в класс часом позже. Я был счастлив, что в этих обстоятельствах и Марта не проявила благоразумия; она не только не высказала ни единого упрека, а наоборот, казалось даже, что она благодарна мне за такую жертву, ничтожную, в сущности. Я также был ей признателен, что она в обмен не предлагала пройтись с ней за покупками, а просто дарила мне свое время, как я дарил ей свое.

Теперь мы находились с ней в Люксембургском саду; часы Сената только что отзвонили девять. Я окончательно решил не ходить сегодня в лицей. К тому же в моем кармане чудом оказалось больше денег, чем имеет лицеист за целых два года — как раз накануне я продал самые редкие из своих марок на Марочной Бирже, той, что за кукольным театром на Елисейских Полях.

Во время нашей беседы Марта обмолвилась, что обедает сегодня у своих новых родственников. Я решил убедить ее остаться со мной. Пробило половину десятого. Марта вздрогнула. Она еще не привыкла, чтобы ради нее бросали все свои дела, пусть даже всего лишь дела школьные. Но, видя, что я остаюсь, как ни в чем ни бывало, на своем железном стуле, она не решилась напомнить мне, что сейчас я должен сидеть совсем в другом месте — за лицейской партой в Генрихе IV.

Итак, мы остались в неподвижности. Таким, наверное, и должно быть счастье. Какой-то пес выскочил из водоема и стал отряхиваться. Марта встала и потянулась, словно человек, пытающийся согнать сон с отяжелевшего после полуденной дремы лица. Она сделала руками несколько гимнастических упражнений. Я решил, что для начала наших с ней отношений это дурной знак.

— Стулья слишком жесткие, — сказала она, словно извиняясь, что встала.

На ней было фуляровое платье, примявшееся за то время, пока она сидела. Я не смог помешать себе представить оттиск плетеного сиденья на ее коже.

— Ну, идемте, проводите меня по магазинам, раз уж вы решили не идти в класс, — сказала Марта, в первый раз намекая на то, чем я ради нее пренебрег.

Вместе мы посетили многочисленные бельевые отделы, где я всячески мешал ей заказывать то, что нравилось ей, но не нравилось мне, например — розовый цвет, который я терпеть не мог, а она обожала.

После этих первых побед надо было добиться от Марты, чтобы она отказалась от обеда у своих родственников. Не рассчитывая, что она солжет им просто из удовольствия остаться в моем обществе, я подыскивал средство, способное и ее решительно склонить к прогулу. Она мечтала побывать в американском баре, но никогда не осмеливалась попросить об этом своего жениха. Впрочем, тот не был охотником до баров. Так я и нашел свой предлог. Судя по ее отказу, отмеченному печатью явного сожаления, я решил, что смогу ее убедить. Однако через полчаса, израсходовав все свои доводы и ни на чем больше не настаивая, я повез ее в такси к родителям жениха, находясь в состоянии духа приговоренного к смерти, который до последней минуты надеется на какое-нибудь чудо. Дом ее родственников все приближался и приближался, а чудо все не происходило. И тут вдруг Марта, постучав в стекло, отделявшее нас от водителя, попросила его остановиться у почтового отделения.

Мне она сказала:

— Подождите минуточку. Я только позвоню свекрови, что нахожусь от них слишком далеко, чтобы поспеть вовремя.

В течение нескольких последующих минут я изнемогал от нетерпений, но, заметив продавщицу цветов, набрал, одну за одной, целую охапку красных роз. При этом мне не столько хотелось доставить удовольствие Марте, сколько вынудить ее солгать сегодня еще раз, когда она будет объяснять своим родителям, откуда взялись эти розы. Наш тайный уговор во время первой встречи сходить в какую-нибудь рисовальную студию, ее нынешняя ложь по телефону, которую она сегодня же вечером повторит своим родителям, и к которой я добавлю ложь насчет своих цветов — все это доставляло мне удовольствие гораздо более сладостное, чем поцелуй. Ибо, целуя раньше губы девочек, порой без особого удовольствия (не сознавая, что удовольствия нет, потому что нет любви), я и теперь не слишком желал губы Марты. Тогда как участие в заговоре, подобном нашему, приключалось со мной впервые.

Марта вышла с почты — сияющая после своей первой лжи. Я дал шоферу адрес бара на улице Дону.