Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"

Кошечка все же взяла сверток и стала расхаживать вдоль фасада часовни, раздумывая, как быть. Чуткие пальцы непроизвольно ощупывали сквозь ткань острые хрустящие края документа. Впереди Кошечку ожидали горы Хаконэ и самая грозная из всех правительственных застав. Подорожная могла помочь беглянке.

— Я доведу тебя до ближайшего города — Фудзисавы, — сказала она Касанэ. — Оттуда ты должна будешь пойти своим путем.

— Спасибо, господин, спасибо! Пусть улыбнутся вам с небес боги! — Касанэ низко поклонилась, затем торопливо принялась убирать остатки завтрака и упаковывать вещи.

ГЛАВА 27

Этот огонь любви

В Фудзисаве, кажется, ликовали все, кроме Хансиро и его вчерашнего собутыльника Мумэсая — художника, расписывающего бумажные фонари. Хансиро полностью сосредоточился на том, чтобы не морщиться, когда кто-нибудь из шумной толпы в очередной раз толкал его. Боль в голове воина пульсировала в такт буханьям огромного барабана. Она вспыхивала с каждым ударом барабанных палок толщиной в человеческое запястье и вибрировала вместе с эхом удара. Ко всем этим мукам добавлялось гнусное бурчание живота, вызывавшее горькую отрыжку — разливавшаяся желчь поднималась толчками по пищеводу ронина. У Мумэсая по-прежнему было перевязано лицо. Судя по виду художника, он чувствовал себя так же плохо, как и Хансиро, если не хуже. Фудзисава и в обычные дни была переполнена верующими, добирающимися до святого острова Эносима, отделенного от селения только приливной отмелью, а сегодня городок веселился по поводу ежегодного праздника, приходившегося на каждый день Петуха одиннадцатого месяца. Нет, сегодня Фудзисава была совсем неподходящим местом для двух людей, страдающих от похмелья.

Хансиро больше не мог отличить гул дурацкого барабана от гула в своей голове. Возможно, этот инструмент и не являлся самым громким барабаном в мире, но он, судя по всему, мог бы с успехом бороться за это звание и к тому же находился в непосредственной близости от страдальца.

Барабан стоял на массивной деревянной телеге, которую увлекал за собой самый терпеливый на свете бык, так, по крайней мере, предполагал Хансиро. Но виден воину был только огромный горбатый верх этого монстра от музыки, который медленно плыл над морем людей и флагов. Казалось, шумная толпа молящихся сама несет барабан и барабанщиков на своих плечах.

Красная с черным эмблема празднично развевалась над головами двух музыкантов, напоминавших молотобойцев, ибо только набедренные повязки облегали их мускулистые тела. Они стояли лицом друг к другу и поочередно ударяли колотушками по туго натянутой коже, поддерживая ритм, простой и размеренный, как биение сердца. На худых угловатых лицах атлетов застыло выражение отрешенности, словно их гипнотизировал отбиваемый ими пульс. Голые тела барабанщиков блестели от пота. Мышцы спин вздрагивали при каждом ударе.

Стуку барабана аккомпанировали металлический звон колокольчиков, плач флейт и пронзительное гнусавое пение тысяч паломников. Большинство верующих били в маленькие бубны из барабанной кожи, натянутой на круглый каркас с ручкой, за которую бубен держали, как круглый веер. Другие обитатели Фудзисавы заполонили все выходившие на залив балконы вторых этажей домов и лавок, обрушивая дополнительный поток шума на раскалывающуюся голову Хансиро.

И вся эта огромная людская масса двигалась или следила глазами за алтарем, который покачивался впереди повозки с самым терпеливым в мире быком. Шесты, к которым был подвешен алтарь, нес на плечах большой отряд молодых мужчин, которые, распевая молитвы, шли зигзагами, переходя с одной стороны дороги на другую. Они прокладывали путь через плотную толпу, наклоняя алтарь так, что он едва не переворачивался, и занавески из пурпурного шелка, раскачиваясь, хлопали в воздухе. Хансиро мог определить путь носильщиков святыни по тому, как расступалась и снова смыкалась толпа, и по движению изящной позолоченной фигурки феникса, украшавшей верх алтаря.

Хансиро и Мумэсай замедлили шаг, позволяя шествию обтекать их со всех сторон. Когда они оказались в арьергарде людского потока, Хансиро поднял над головами толпы сложенный веер и махнул им в сторону чайного дома «Вид на Фудзи». Оба стали молча пробираться туда через редевшую толпу.

Собутыльники раздвинули короткие занавески, заменявшие чайной лавке переднюю стену и свисавшие чуть ниже уровня глаз, сняли сандалии, шагнули на деревянный пол и стали усаживаться. Хансиро расстелил на татами шелковый платок и положил на него свой длинный меч и ножны так, чтобы они были под рукой.

Мумэсай прислонил шест с фонарями и дорожный сундучок к боковой стене, потом также положил рядом с собой меч. Оба двигались очень осторожно, чтобы не усиливать боль, бившуюся в их головах. Собутыльники медленно опустились у низкого столика и скрестили ноги.

Со своих мест они видели искрящуюся синюю воду залива и высокие отвесные скалы острова Эносима с наброшенным на них толстым ковром из деревьев и зелени. Вдалеке парила над горизонтом окутанная дымкой вершина горы Фудзи в своем ничем не нарушаемом покое, и рядом с ней вся остальная панорама казалась ничего не значащей. Вершину священной горы покрывал легкий налет снега. Она походила на застывшую волну с белой пеной на гребне.

Шествие свернуло за угол, и звон колокольчиков стал удаляться. Но Хансиро и Мумэсай продолжали слышать гул толпы, который то усиливался, то затихал по мере того, как алтарь двигался по боковым улицам Фудзисавы. Его весь день будут носить по сельским окрестностям города с частыми остановками — носильщики должны отдыхать и подкрепляться.

В передней части чайной лавки на большой скамье из утрамбованной земли сидели три самурая. Они разговаривали между собой, смеялись и пили чай. На рукавах и спинах их курток не было опознавательных меток, но Хансиро знал, что это люди Киры или Уэсудзи: он вычислил их по выговору жителей Эдо, покрою одежды и развязным манерам.

Хансиро пришел сюда не случайно: он сумел, улучив момент, отстать от Мумэсая на достаточное время, чтобы расспросить, где можно найти самураев из Эдо, и без большого труда узнал, где они находятся: даже в таком переполненном людьми городе воины из Эдо и цель, с которой они пожаловали сюда, стали предметом пересудов и сплетен.

— Добро пожаловать! — Служанка появилась перед ними словно по мановению волшебной палочки. Девушка опустилась на колени и поклонилась.

— Будьте добры, чай и суп с лапшой, — буркнул Хансиро.

— Мне тоже, — пробормотал Мумэсай.

Действие выпитого накануне вечером сакэ прекратилось, и в его сломанном перевязанном носу опять возникла ноющая пульсирующая боль. Эта боль заставила художника прикрыть глаза, когда до его слуха долетели удары приближающегося барабана.

У этого инструмента тон был высокий, его удары звучали зло и настойчиво, словно гудение большого рассерженного насекомого. Колотил по нему один из двух танцоров, укрытых зеленой тканью, разрисованной сложным красно-оранжевым узором в виде стилизованных языков пламени.

Ткань была прикреплена к покрытой красным лаком маске из папье-маше, изображавшей голову разъяренного льва. Задний танцор бил в барабан, а передний пел и двигал поворачивавшуюся на шарнирах челюсть маски. Лев скалил клыки, мотал головой и потрясал веревочной гривой. Маскарадный костюм почти полностью скрывал танцоров, из-под него виднелись только сандалии, гетры и, во время прыжков, зеленые штаны в обтяжку.

Весельчаки остановились неподалеку от чайного дома, выбрались из «чрева» своего льва и положили маску возле одного из домов с плотно закрытым фасадом. Черные иероглифы на вертикально висящем белом полотнище сообщали, что это баня и что, как и большинство бань, она откроется через два часа — в час Обезьяны. Это обстоятельство не смутило танцоров.

С уверенностью завсегдатаев они толкнули маленькую боковую дверь и крикнули в образовавшуюся щель:

— Тетушка, мы пришли выпить вашего сакэ и взобраться на парочку ваших самых красивых вершин.