Читать книгу 📗 "Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа"
Но она ничего из того, что я говорил, не слышала, потому что эти слова пылали только в моих глазах и вскоре погасли, когда дом задрожал, оконные стекла затряслись, воздух загремел от взрывов. Из-за этого грома я не слышал крика братьев-близнецов Нуры, но я видел их открытые рты, их глаза, их искаженные лица и их дрожащие от страха тела. К ним прибежала мама и обняла, успокаивая, спросив при этом Нуру, которая подбежала к окну:
— Они пришли?
— Нет. Они начали бомбардировку лагеря.
«Я дала обет, что, как только приедет Халиль, я крикну загруду. Загруду, которую люди услышат и поймут, что она не объявляет о падении погибшего, а символизирует радость. Но Халиль не приехал. Я очень боюсь, что с ним случилось что-то плохое, Юсуф».
И вдруг хаджжа Сурайя вздрогнула, услышав сильный стук по стеклу ее окна.
— Кто там? — смятенно спросила она.
— Это я, Алия! Давай, хаджжа, собирайся, я иду помочь тебе.
— Куда?
Но она не услышала ответа, так как Алия уже шла к двери.
— Вы не слышите гром взрывов? — спросила Алия, заходя в комнату. — Гром подступает все ближе и ближе и скоро достигнет нас, и дома рухнут на наши головы, если мы не убежим сейчас же. Видимо, у них на этот раз жестокие намерения. Давай, хаджжа, мои дети ждут меня. Совесть не позволила мне убежать без тебя. Давай, мы должны найти более безопасное место, пока этот кошмар не кончится.
— Идите, Алия, я никуда не хочу бежать.
— Ради бога, хаджжа, не упрямься.
— Я не упрямлюсь, Алия. Я на самом деле не хочу двигаться отсюда.
Алия ушла опечаленной.
«Я не хочу еще раз оставаться без крова и пережить вторую катастрофу, — говорила хаджжа Сурайя про себя, и продолжала: — Ты слышал Юсуф? Они еще раз пришли. Те же лица. Но они стали более беспощадными и более кровожадными. Собственно говоря, они на самом деле и не уходили. Они просто время от времени жаждут нашей крови. Они не хотят, чтобы от нас остался какой-нибудь след на этой земле, даже если им потребуется для этого полностью уничтожить нас. Им нужна наша полная гибель.
Ты помнишь, Юсуф эту землю? Помнишь ее поляны и сады, помнишь наш дом, который вместе построили? Помнишь наше небо и его дожди? Помнишь наши пшеничные поля? Помнишь наши утра и наши вечера?
От всего этого ничего не осталось, Юсуф, и если ты вернешься, то не узнаешь свою землю, ту землю, которая напиталась кровью. Я даже перестала отличать прошлое от настоящего. В памяти все спуталось, и я не могу понять: случилась эта бойня пятьдесят лет назад, тридцать или десять, или она случилась вчера. Моя соседка Алия смеется надо мной и говорит, что это один из признаков старения, а я говорю себе, что это из-за сходства лет и дней.
Не думай, Юсуф, что я сейчас испытываю страх, как я его испытывала тогда, когда ты меня оставил, сказав, что встретимся вечером. И хотя жизнь погрузилась в ночь, я до сих пор жду того вечера. Я не боюсь, Юсуф, ибо мое еердце, которое боится, умерло. Умерло с тех дней, которые я еще хорошо помню, когда пятьдесят лет назад стояла одна между небом и землей, не имея ничего, кроме беды».
Жизнь тут шла каким-то странным образом. Мужчины выкрикивали лозунги, а женщины загариды, будто они отмечали свадьбу, хотя лица у всех были наполнены печалью.
Я молча и уныло шел рядом с Нурой. Загариды и крики мужчин смешались со звуками выстрелов и громом взрывов, время от времени сотрясающих лагерь. Эти смешанные звуки создавали лихорадочный, диссонансный, безумный шум, от которого тряслись небо и земля.
Воздух был горячим и сырым. Его сырость имела неприятный запах, будто воздух был гнилой. Я посмотрел на небо. Те же облака по-прежнему застилали его. Сквозь них проступало солнце — желтое тусклое пятно с отрезанными крыльями.
Я сказал Нуре:
— Мне кажется, что тут не существует расстояния, отделяющего печаль от радости.
Она мне ответила:
— Это верно, потому что тут нет расстояния, отделяющего жизнь от смерти. Это расстояние укоротилось в течение пятидесяти прошлых лет, пока не исчезло в наших днях. Может быть, для людей, живущих за границей, беда приходит, когда у них внезапно случается смерть. А мы здесь живем рядом с ней бок о бок. Едим, спим и дышим со смертью. Ждем ее каждую минуту и иногда сами обгоняем ее, идя к ней первыми. Можно сказать, что смерть тут, Халиль, равна жизни.
«Нет никакой двери или окна, — подумал я, — которые выходили бы на улицу жизни. Все окна и двери здесь, на этой земле, захлопнулись одно за другим. В итоге человек тут может утонуть во тьме и бессмысленности».
Я чувствовал, что задыхаюсь и не в силах больше дышать этим гнилым воздухом. Нура, будто уловив мои мысли, сказала:
— Это тот же самый воздух, которым люди здесь дышат пятьдесят лет, он входит в их легкие и выходит и легких, не обновляясь.
— Если бы эти облака уплотнились и пролились дождем, то воздух промылся бы и очистился, — сказал я.
— Это невозможно, Халиль, так как эти облака бесплодные, они никогда не уплотняются и не проливают дождей, и никогда не покидают небо. Они не связаны с сезонами. Люди здесь верят в то, что только тем, кто погиб, удается увидеть яркий голубой цвет неба, и ослепительный свет солнца наполняет их глаза, в результате чего испаряется желтизна с их лиц, и кожа у них приобретает розовый цвет, будто они только что родились. Люди верят в это, но я не могу подтвердить, так как никогда не осмеливалась смотреть в лица погибших.
Когда мы вернулись с похорон, Нура мне сказала:
— В центре города есть маленькая гостиница, не знаю, действующая ли. Но в любом случае, в центре ты сможешь решить свою проблему жилья. А может быть, встретишь человека, который сдаст тебе комнату в своем доме. Многие готовы это сделать, потому что все здесь очень нуждаются в деньгах.
Потом она написала мне свой адрес на маленькой бумажке, чтобы я его не забыл. Я взял бумагу и долго смотрел на слова, не прочитав ни одной буквы. Я не помню, о чем я тогда думал. Может быть, я ни о чем не думал, поскольку тонул в волнении и неясности: я хотел, чтобы она осталась со мной, и в то же время я хотел, чтобы она вернулась домой — в тот дом, где нет безопасности. Что делать? Как человеку тут почувствовать безопасность? Могли бы мы поменять направление своего движения, вопреки нашей воле, к сердцу времени, наполненному смертью? И идти в другом направлении, по дороге, приводящей к жизни?
Она протянула мне руку, я протянул свою. Я видел в глазах блеск яркого внутреннего света, света, из-за которого я так волновался, и сердце мое быстро и радостно стучало. Я не занл, что мне говорить или делать, пока держал ее ладонь в своей ладони, и мне казалось, будто я ее держу дуновение жизни и задохнусь, как только отпущу ее. Она убрала свою руку, и я почувствовал, что моя ладонь качнулась в пустом воздухе, словно жизнь испарилась из нее. Однако Нура продолжала стоять на месте, как ия.
— Вернись к нам домой, если не удастся найти жилье. Ведь немыслимо, чтобы ты провел ночь на улице.
— Я, наверно, так и сделаю.
— Ладно! Я должна идти — мама будет волноваться, если меня долго не будет.
Она отвернулась и медленно пошла, а я стоял, провожая ее глазами. Вдруг Нура остановилась, и мое сердце чуть было не выпрыгнуло из груди, когда я увидел, что она идет обратно ко мне.
— Ты не забудь вернуться, чтобы забрать свою сумку, если решится проблема с жильем!
— Я обязательно приду.
— Я просто хотела напомнить.
— Даже если сумка была бы со мной, я бы все равно пришел, чтобы узнать, как у вас дела, и как ты поживаешь, Нура.
Мне показалось, что ее пожелтевшее лицо на миг стало розовым, может быть, из-за волнения и стеснения, и, наверно, поэтому она так быстро отвернулась и ушла, будто убегая от меня. Я тоже пошел, но время от времени останавливался и смотрел, как она удаляется от меня, унося с собой невидимый теплый плащ, который покрывал меня. Я чувствовал, будто остаюсь голым, погружаюсь в холод, который пронизывает мою кожу и кости, заставляя меня дрожать.
