Читать книгу 📗 "Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа"

— Если хочешь умереть, то дело твое, но я не хочу видеть, как твой труп будет разлагаться перед моим домом, ибо никому еще не удалось похоронить погибших, которые падали на улицах. У меня не будет возможности тебя похоронить.

Через оконное стекло, замутненное паром горячих дыханий, было невозможно что-либо разглядеть.

Но стекло через некоторое время разбилось от осколков снаряда. И комната хаджжи Сурайи, где спрятались пятнадцать человек, смотрела открытым окном на развалины и смерть.

Тревожно хаджжа Сурайя вытянула шею, выглянув в окно. На углу улицы, проходящей посреди всеобщего разорения, она увидела Юсуфа. Живого Юсуфа, идущего к ней. Она смятенно искала в душе радость, чтобы встретить его, но вскоре вспомнила, что ее лицо искажено страданием, а сердце рассеяно на чужбине лет. К тому же небо было устлано грустью. Она подумала, что зря растерялась: он не увидит ее лицо, потому что оно затоплено мраком.

«Это ты, Юсуф?»

«Да. Это я.»

«Ты видишь меня, как я тебя вижу?»

«Нет. Я тебя не вижу, Сурайя.»

«Почему остановился, Юсуф?»

Он не ответил и рассеялся, как туман.

— Ты стонала, хаджжа, тебе плохо? — спросила одна девушка.

— Я устала.

— От чего?

— От тяжести печалей, дочка.

Одна из женщин закрыла окно одеялом — «чтобы дети не видели больше страха», — сказала она.

Крики страха, которые издавали дети, сотрясали воздух, эхо этих криков звучало в сердцевине вещей, пробуждая в них странный страх.

Случилось это, когда руки солдат сорвали одеяло с окна, и лица солдат показались в окне. Затаив дыхание от страха, дети смотрели, как смерть смотрит на них.

— Заставьте их замолчать, иначе мы это сделаем своим оружием! — закричали солдаты, теряя терпение. Дети замерли от ужаса, а тела их не переставали дрожать. Хаджжа Сурайя тоже затаила дыхание. Она не боялась смерти, но боялась быть свидетельницей новой бойни перед тем, как умрет. Она подняла голову и посмотрела в окно. Ее глаза встретились с глазами одного из солдат. Ее тел онемело, по нему побежали мурашки. Она поняла, что смотрит в мертвое лицо. В те малые доли секунды хаджжа Сурайя открыла для себя ту страшную правду, в которую раньше не могла поверить: она убедилась в том, что человек, находящийся в этом теле, — мертв.

Вместо его глаз она видела два болота, из которых истекала тьма, и учуяла густой запах гнилой души, запах, который исходил из его дыхания, будто он выпускал дым смерти.

В это время те, кто прятались у нее, побежали к двери.

— Поспешите! Они ушли, но скоро придут обратно! Только Бог знает, что они с нами сделают, — сказала одна женщина, стоя у двери, чтобы остальные не толпились у выхода.

Потом она подошла к хаджже Сурайе и сказала:

— Дайте руку, чтобы я вам помогла подняться.

Хаджжа Сурайя не ответила ей. Она сидела неподвижно. Она была охвачена страхом. Это был тот морозный страх, который парализует конечности, заглушает дыхание, охватывает сердце, проникает глубоко в душу и сотрясает ее так, что человек чувствует себя падающим в бездну.

— Я вас прошу, встаньте быстрее, — попросила женщина. Не получив ответа от хаджжи Сурайии, женщина вскоре ушла вслед за другими. Не прошло и несколько минут, как хаджжа Сурайя услышала крики, потом услышала выстрелы, взрыв снаряда — и вновь близкие громкие крики.

— Их убили, — сказала она, продолжая пораженно смотреть в одну точку.

Мы не переставали слышать гром взрывов и лавину смерти. Мама Имада прислонилась к двери, чтобы понять, кому из ее соседей принадлежит потрясший воздух крик. Отходя от двери, она грустно проговорила:

— Не могу различить. Все голоса одинаковые.

Бомбардировка и артиллерийский огонь не прекращались. Иногда они гремели далеко, а иногда рядом. Их тон то повышался, то переходил в низкий, но никуда не исчезал, как будто шум войны вошел в структуру времени и заменил собой стук минут. Как будто само время не переставало стонать и кричать.

Ночью, как только гасили свет, лицо Нуры проникало в мое воображение, и возбуждало во мне желание жить. Нура смотрела на меня своими добрыми глазами. Она глядела на меня изумительным, безоблачным взглядом — словно рассвет отражался в ее глазах. Ее лицо было румяным, в нем не осталось никакого следа от прежней желтизны. Мне казалось, что время в те моменты становилось прозрачным, и Нура смотрела на меня из будущего сквозь множество дней, которые я был не в силах сосчитать. Я начал верить, что мы встретимся и что нас ничто не разлучит.

Но однажды ночью, как только я начал сплетать мечты из ниток спокойного времени и из мира, светящегося в лице Нуры, — сердце мое вдруг сжалось. Я вскочил, чувствуя, что тоска и страх единой хваткой душили меня. Я вонзал ногти в стену, стараясь сопротивляться сокрушительной буре отчаянья и печали, которые чуть не вырвали из меня душу. Внутри меня звучал уверенный громкий голос:

— Они убили Нуру.

«Они оккупировали наш дом, Халиль. Они здесь. Их тяжелые шаги раздаются по дому. Они шагают туда-сюда, и я переворачиваюсь в постели. Я вспоминаю, как убили отца. Тогда мне было десять лет, тогда я тоже переворачивалась в постели. И моя мама стонала. И много людей ходило по дому, и ночь не кончалась, и мама говорила мне, что они убили отца, и он больше не вернётся. И я долго переворачивалась в постели, стараясь понять смысл смерти.

Но их шаги сейчас не похожи на шаги людей тогда. Те мне сильно мешали и рассеивали мои мысли, а эти шагают по мне.

Я переворачиваюсь в постели и стараюсь вспоминать тебя, Халиль, будто я знаю тебя с давнего времени. Будто ты где-то отсутствовал, а потом вернулся. Будто мы с тобой были в разлуке и встретились. Может быть, поэтому меня сильно волновало, что я потеряю тебя, и мы вновь разлучимся. У тебя было такое же чувство? Где мы были раньше, и как были вместе, и когда расходились и как мы смогли переносить боль разлуки — не знаю.

Они ходят туда-сюда. Я слышу, как они ходят по коридору, потом заходят в комнаты и выходят. Немного отдаляются, потом приближаются. В ночи не остается ни одной пустой ниши, которая не была бы наполнена их шагами.

Я еще слышу напряженное дыхание воздуха, когда ты приблизился и протянул руки, чтобы обнять меня. Я еще храню вкус твоих губ, будто день меня поцеловал — светлый, кипящий жизнью день. Я слышу, как они приближаются. Их шаги вызывают дрожь в моем теле. Будто они толкают меня в небытие. Иногда кажется, что они идут ко мне. Когда я тебя увидела на улице, мое сердце словно встрепенулось, потому что я нашла тебя после того, как устала искать. Язык мой запутался, пока я тебя звала, будто звала радость. Ты посмотрел назад, и я услышала звук твоих шагов, когда ты шел ко мне. Но они сейчас стирают то глубокое звучание твоих шагов своими тяжелыми сапогами.

Без конца я их слышу за дверью комнаты, где нас закрыли. Ходят туда-сюда по остальным комнатам, по коридору, по кухне, по всем углам нашего дома. Ступают по нашему полу, по нашему воздуху, ступают по моему телу. Ходят по нему и раскалывают мою голову, входят в нее и уничтожают все, что в ней есть, кроме них самих. Они рассеивают мои печальные и светлые воспоминания. И одни продолжают ходить туда-сюда в моей голове. Продолжают ходить туда-сюда в моей голове. Продолжают ходить туда-сюда в моей голове. Ты меня слышишь Халиль?»

— Они унесли все продукты из кухни, Нура, — сказала ее мама, при этом ее лицо не было грустным, ибо грусть, и радость, есть прекрасное чувство, истекающее из сердцевины жизни. Ее лицо было мрачное, наполненное зеленой горечью, черпаемой из смерти.

— Представь себе, они кричали на меня, когда я выразила недовольство их поступком, и один из них добавил: «Замолчи и иди в комнату, иначе мы разрядим автоматы в твою голову». Потом закричал другой: «Видимо, вы не очень-то оцениваете нашу любезность — мы все-таки оставляем вас в живых». Представь себе их жестокость и наглость — упрекают нас, будто они хозяева нашей жизни.