Читать книгу 📗 "Охота за тенью - Ведельсбю Якоб"

Ну а кроме того, выкуренный косяк словно накидывал покров на мою память и позволял хоть ненадолго отдохнуть от бесконечного самокопания. Мне чудилось, будто мой мозг накрыт стальным колпаком, а снаружи все еще стоял прекрасный день, и я спешил на улицу, надеясь, что свежий воздух принесет мне облегчение. Но этого не происходило…

Я совершенно не уверен, что способен и дальше пересказывать ход своих мыслей так, чтобы это вызывало какой-то отклик. Боюсь, что у меня мания величия и болезненная зацикленность на значимости, которую я ошибочно приписываю своей персоне.

Я закуриваю еще одну сигарету. У нее приятный вкус. Запах дыма напоминает мне о том, как я приехал к отцу, на его фабрику в Хиллерёде, хотел попросить денег в долг, чтобы продолжить снимать серию, начатую в Польше. Отец курил ту же марку. Официально я пришел попрощаться, поскольку фабрику, на которой в молодости и мне пришлось немало потрудиться на самых разных работах, купил немецкий концерн и теперь родители могли насладиться заслуженным отдыхом. Путешествовать, читать, спать, есть, приятно проводить время, петь, играть в гольф и бридж.

Отец приближался ко мне решительным шагом, сигарета торчала у него изо рта. Его переполняли эмоции, мне показалось, он нервничает и сверх обыкновения скептичен: мои профессиональные планы, да и весь образ жизни вызывали у него раздражение. Он все надеялся, что я обзаведусь постоянным местом службы со стабильным заработком и пенсионными отчислениями, и тогда ему не придется выслушивать комментарии от партнеров по гольфу. Мой неуспех казался еще трагичнее на фоне других, удачливых членов семьи. Мало того что мой братец стал преуспевающим адвокатом, так еще и моя младшая сестра Ханна выучилась на повара и стажировалась в одном из лучших ресторанов Лондона. Недавно состоялась ее помолвка с англичанином, и через год она планировала открыть ресторан высокой кухни в Челси. Потом у нее в планах было родить двоих детей, развестись с англичанином, продать ресторан за миллион и вложить деньги в школу кулинарного мастерства в горном городке Ронде на юге Испании.

В тот день отец не стал тратить время на формальности. Мы опустили прелюдию о том, где я был и чем занимался, и чем мне, по его представлениям, следовало заняться, и он сразу энергично перешел к делу. Прежде чем я успел упомянуть проект фильма, отец выложил:

— Сегодня утром произошла удивительная вещь. Я видел собаку в сборочном цехе.

Он вел себя странно.

— Знаешь, я выхожу на работу в понедельник очень рано, тут я прошел, как обычно, в кабинет старшего мастера, поставил кофе.

— Ты все так же поднимаешься ни свет ни заря, папа.

— Совершенно верно. Когда я включил свет в цехе готовой продукции, тень собаки метнулась по стене в сторону парковки. Я взял разводной ключ и побежал за ней, ты же знаешь, там только два выхода: дверь и ворота, и все было заперто. Я исследовал каждый квадратный сантиметр цеха, но пес исчез. Как ты это объяснишь, Петер?

— Реакцией твоих зрачков на неожиданную перемену в освещении. Назови это обманом зрения или как хочешь, — почти прошептал я.

Тут отец всерьез разозлился.

— Ты думаешь, у меня с головой не в порядке?

Хотя я давно уже разменял третий десяток, у меня не было наработанных приемов для подавления отцовского гнева, который проникал внутрь и разбрызгивал свой яд там, где я был беззащитен.

— Там была собака в цехе, слышишь, Петер? Там была собака, черт тебя дери!

Тут он схватился за сердце и стал учащенно ловить воздух. Гневное выражение исчезло с лица, он стоял и покачивался с таким видом, как будто он не здесь, а где-то далеко. Но он был здесь, он упал без сознания на пол, это был его первый инсульт. Я позвонил 112, приехала неотложка, и врач реанимировал его.

Я не стал рассказывать моей матери про собаку, да и сам он больше никогда о ней не заговаривал. Но когда у него несколько лет спустя случилось кровоизлияние в мозг, пес снова стал наматывать круги в моих мыслях, словно искал выход.

Папа теперь с нами и не с нами. Он сидит в своем неизменном кресле в доме престарелых и не может пошевелиться. Не знаю, чувствует ли он что-то, жалеет ли о чем-нибудь. Проще всего предложить ему сигарету или выпивку.

Местность к северу от Копенгагена в сторону Эресунна не для красного словца называют «пояс виски», да и без сигареты в зубах его редко можно было застать. Знаете, если мальчишке в день конфирмации родители дарят трубку и золотистого цвета бензиновую зажигалку с выгравированным именем счастливца, как это было с моим отцом, вряд ли он сможет свернуть с табачного пути. Сигарета все еще дотлевала на ковре, когда моя мама нашла отца на полу гостиной. Он был без сознания, но ей даже не пришлось вызывать скорую. Он терпеть не мог белые халаты и со своими недомоганиями справлялся сам. Когда я приехал, отец уже сидел в постели с затуманенным взглядом. Его голос звучал низко и уверенно, будто ничего не случилось.

— Что с тобой, папа? — спросил я.

— Дай мне зажигалку, Петер, — велел он, и я услышал нотки раздражения и нетерпения, знакомые мне так хорошо, что я почти перестал обращать на них внимание.

Выплескивая раздражение, отец распалял себя, отчего его гнев только усиливался. Потом в дело вступала инерция, путь назад был отрезан, и кульминационной точкой становился настоящий взрыв бешенства, повергавший собеседника в состояние бессилия и подавленности.

Когда мы встречались, он отказывался признавать за мной право на существование. Таким его сделала жизнь за годы ответственной и тяжелой работы на собственном предприятии, экспортировавшем продукцию по все уголки земного шара.

— Он таким уродился, — утверждала мама и на все мои возражения только качала головой. — Твой дедушка из того же теста.

Такими были мужчины в роду — в моем роду. Значительные пространства нашего внутреннего мира мы настолько заполняем гневом, что от него могут возгореться даже кровавые распри, если подпитывать его и давать ему волю. Но, к счастью, часто находились женщины, посвящавшие свою жизнь тому, чтобы воспрепятствовать этому пожару.

Я всегда считал отца эгоистом: его занимали лишь непростые перипетии собственной жизни, и я презирал его за тот след, который он оставил во мне и который вел не туда. Но я и любил его за то, каким он был: никогда не шел на компромиссы, был бесконечно уверен в своей правоте. Он был мужчиной, который взял на себя ответственность за семью, единолично принимал все решения и никаким проблемам и неприятностям не давал выбить себя из седла, считая, что если трудности тебя не убивают, то делают сильнее. Но вот беда: отец ожидал такой же силы характера и активности от своих детей. С детских лет я обязан был знать, на что собираюсь потратить свою жизнь, а если не мог ни представить плана своего будущего, ни обрисовать его в деталях, он злился, и его гнев окончательно лишал меня уверенности.

Там, у его постели, после инсульта, мне хотелось взять его за руку и сказать, что я люблю его, но я этого не сделал. Может, из-за того, что мать сидела совсем рядом, с другой стороны кровати, с глазами, полными слез. Ребенком я не мог выносить вида ее слез. Она никогда не говорила, в чем причина, только качала головой, когда ее об этом спрашивали, поэтому я думал, что это я сделал что-то не так, и изводил себя, размышляя над тем, что же такого мог натворить. Ведь на моей совести всегда что-то было — не одно, так другое.

Я сидел тихо, прислушивался к дыханию отца и перехватил его взгляд, направленный в сторону окна.

— Мне поднять жалюзи? — спросил я.

Он кивнул и поднес сигарету к губам.

— На что ты смотришь, папа? — спросил я чуть погодя.

— Облака, — констатировал он. И снова замолчал. — Ты не мог бы купить мне блок сигарет? У меня закончились.

— Конечно, — я поднялся. — До скорого.

— Да, наверное. Здесь, там или где-то еще, — сказал он и протянул мне зажженную сигарету. — Подержи.

Он поправил подушку под спиной и сел в кровати. В это мгновение его тело дернулось, и он застыл с широко раскрытыми глазами.