Читать книгу 📗 "Храни её - Андреа Жан-Батист"

Вот, вспомнил! Когда он подведет черту и передаст тысячу ключей своему преемнику, аббат хотел бы съездить в Помпеи. Проехать все Амальфитанское побережье. Фантастические краски, говорят. А вдруг с ним что-то случится? А вдруг он там глупо умрет, бывает же, что человек вышел на пенсию и сразу потом раз — и умер? Он лишится своего круга. Никто не будет бдеть у его одра, держать за руку, никто не поможет уйти. Может, в конце концов он все же останется тут. Не так уж тут и плохо.

Он встает на колени возле кровати. Виталиани еще несколько дней назад выглядел очень неплохо для своих восьмидесяти двух. Меньше чем за ночь щеки запали от агонии, стали видны изношенные шарниры, мотор вот-вот встанет.

— Брат мой, ты хочешь что-то сказать?

Немало людей на пороге смерти вырывают из души заветную тайну. Вот уже несколько десятилетий тайна этого скульптора будоражит кулуары Ватикана, тревожит кардинальский сон. Вдруг его губы шевелятся, они пересохли, хотя послушник периодически смачивает их кусочком льда. Аббат склоняется — голос звучит издалека, как шелест, как эхо. Он выпрямляется и настороженно обводит взглядом келью.

— Разве синьор Виталиани был музыкантом?

— Нет, падре, а что?

— Мне показалось, он сейчас сказал «виола».

Виола. Виола. Виола.

Я спал без задних ног и вдруг во сне почувствовал чье-то присутствие. Тот же аромат флердоранжа, только чуть явственнее. Я заворчал, но оно не исчезало, и я приподнялся на локте. Поздравительная открытка лежала на полу там, куда я уронил ее во сне.

Я вдруг осознал, что натворил. Я заснул в кровати. В кровати, принадлежащей семейству Орсини. И это бы еще ничего. Пустяк в сравнении с тем, что ждало меня, когда я повернул голову.

Это была она. Возле кровати в зеленом шелковом платье стояла вчерашняя юная покойница. Она преследовала меня! Теперь она от меня не отстанет. Я открыл рот, чтобы завопить, но спохватился. Странная какая-то покойница: переодевается в другое платье, пахнет флердоранжем!

— Так это тебя я видела вчера на кладбище, — сказала она, прищурившись.

И еще покойники не разговаривают или, по крайней мере, не говорят самые обычные фразы. Вывод напрашивался сам собой: передо мной не призрак. А девушка, моя ровесница. Я не знал, то ли молить о пощаде за то, что заснул на ее кровати, то ли снова упасть в обморок, на этот раз от радости.

— Ты же не упадешь снова в обморок? Ну и напугал ты меня вчера.

— Это я вас напугал? Я решил, что вы покойница!

Она смерила меня таким взглядом, словно я сумасшедший.

— Я что, похожа на покойницу?

— Сейчас — нет.

— В любом случае это абсурд. С чего бояться мертвых?

— Ну… оттого что они мертвые?

— Думаешь, мертвые развязывают войны? Устраивают засады на дорогах? Насилуют и грабят? Мертвые — наши друзья. Ты лучше бойся живых.

Я смотрел на нее разинув рот. Со мной никогда так не говорили. Впрочем, мне и не доводилось подолгу говорить с девушками, не считая матери, но она все равно не девушка, а моя мать.

— Мне нужно назад, на крышу.

— А что ты вообще делаешь в моей комнате? Как ты сюда попал?

— Через окно.

— Зачем?

— Хотел полетать. Не получилось.

Такой реакции с ее стороны я не ожидал — она улыбнулась, и эта улыбка светила мне тридцать лет, и даже краешек этой улыбки помогал мне перешагнуть через многие пропасти. Девушка взяла из вазы апельсин и протянула его мне:

— Бери.

Я нечасто в своей жизни ел апельсины. Она поняла это с первого взгляда. Вдруг дверь открылась.

— Дорогая, мы ждем тебя обе…

Моя первая встреча с маркизой. Высокая худая женщина с очень черными волосами, уложенными в строгую прическу. Ее суровость нарушалась спадавшей на плечо прядью волос, которая слишком красиво блестела и завивалась, чтобы быть случайной. Маркиза уставилась на меня, и в ее взгляде читалось изумление как самим фактом моего присутствия, так и видом существа, покрытого цементом, потом и известкой, осквернявшего ее дом. Капля крови стекла у меня со лба, разбитого о фасад, и нарочито медленно упала на темный паркет.

— Что он здесь делает?

— Упал с неба, мама. Ну то есть с крыши.

Маркиза потянула за шнур, висевший рядом со шторой.

— Рабочие в дом не допускаются, если только не выполняют внутренние работы. Ему повезло, что вошла я, а не твой отец.

Одна из деревянных панелей — потайная дверь — открылась, и возник слуга в черной ливрее. Маркиза указала ему на меня:

— Этот… юноша заблудился. Он работает на крыше. Скажите Сильвио отвести его обратно.

Когда я проходил мимо маркизы, она выхватила у меня из рук апельсин:

— Отдай немедленно, воришка.

Когда за нами закрылась деревянная панель и мы вступили в лабиринт, огибавший виллу, я услышал уже далекий голос маркизы:

— Боже, что за жуткое маленькое создание!

Ее слова задели меня, а как иначе. Мама всегда уверяла, что я привлекателен, что рост не имеет значения. Но, как говорила одна моя очень близкая подруга, кто же слушает маму!

Когда я вернулся на крышу, дядя Альберто спал, привалившись к дымоходу, изо рта стекала слюна. Абзац уже прилаживал руку статуи. Я поспешил ему на помощь, а то еще покажется, что я отлыниваю. Он плохо замешал раствор, вышло с комками, мраморного порошка мало, а воды больше, чем надо. Пришлось начинать все заново.

— По-моему, я видел твоего брата, — сказал я, гася известью еще одно ведро раствора. — Перед тем, как упасть с крыши. Вроде он бежал за почтальоном.

— А, да. Эммануэле повсюду следует за ним, он без ума от его кителя. Старик Анджело делает вид, что злится, но на самом деле он любит братишку. Иногда даже дает ему доставить несколько писем, если в конце маршрута устают ноги.

Солнце уже садилось, когда проснулся Альберто.

В глотке у него пересохло, он плюнул на черепицу и буркнул, что хочет пить. И исчез, предоставив нам спускать инструменты одним. Еще полчаса ушло на то, чтобы погрузить все на тележку, а потом я вернулся проверить крышу и отцепить веревку, по которой мы спускали оборудование. Я сделал последний обход с задней стороны виллы, повернул назад и вздрогнул: передо мной стояла девушка в зеленом платье. Она обладала забавной способностью возникать ниоткуда. Разрумянившаяся, с веточками в черных волосах, она словно вышла из леса, который начинался всего в нескольких метрах от задней стены виллы.

— Извини, мама не хочет, чтобы я с тобой разговаривала. Приличные девушки не общаются с рабочими. Она сказала, еще повезло, что меня не изнасиловали.

— Но я и не…

— Мы из разных социальных слоев, ты же понимаешь. Мы не можем быть друзьями, и точка.

— Я понимаю.

— Сегодня в десять часов вечера на кладбище?

— Что?

— Встретимся сегодня в десять часов на кладбище? — повторила она с преувеличенным терпением.

— Но ведь ваша мама сказала…

— Кто же слушает маму!

Она повернулась, чтобы убежать, но вдруг остановилась.

— А как тебя зовут?

— Ну… Мимо.

— А меня — Виола.

Я как сомнамбула вернулся к тележке, забрался на нее сзади и всю дорогу не открывал рта. Даже Альберто заметил мое замешательство.

— Что с тобой стряслось? — спросил он нерешительно.

— Ничего.

Но со мной все же что-то случилось, и ее имя крутилось в голове, как одна из тех мелодий, что пели старики после лишнего стаканчика вина и от которых глаза у них молодели и горели, как в двадцать лет.

Виола. Виола. Виола.

В тот вечер, лежа в постели при свете переносной керосиновой лампы, я писал маме. Я писал ей каждый день, рассказывал о своей жизни. А потом сжигал письмо. Я отправлял только одно письмо в месяц. Я не хотел волновать маму, начинавшую каждое послание словами: «Мой мальчик, ты уже большой!» Она и так все время переживала, как я живу, есть ли деньги, сыт ли. Все ее письма были написаны разным почерком. Моя мать, как и отец, была неграмотной и обращалась за помощью к другим.

По последним сведениям, она уехала из Савойи на север Франции и там устроилась на ферму. Хозяева добрые. Скоро я смогу отдохнуть от работы. Я отвечал: дядя обращается со мной хорошо, я откладываю деньги на твой приезд. Мы из любви лгали друг другу.