Читать книгу 📗 "Храни её - Андреа Жан-Батист"

— Ну, есть дела и в других местах, дом сам работать не будет. Ciao a tutti!

Махнув нам рукой с кольцом, она вернулась к машине. Я бросился открывать ей дверь, пока водитель крутил ручку стартера, заводя «зюст». Мамуля улыбнулась, нагнулась ко мне и прошептала:

— Какой галантный кавалер! Будешь в Генуе, заходи. Я уж найду, кому тобой заняться. Мамуля угощает.

Как только машина исчезла, блеснув последним бронзовым бликом, дядя обернулся к нам и протянул руку. Мы отдали ему деньги, подаренные мамулей.

А Виола тем временем витала в облаках. Она ничего мне не рассказывала, но выглядела все более рассеянной, какой-то отчужденной. Она уже не перебивала меня вопросами, на которые тут же сама и отвечала, иногда в наших разговорах даже возникали паузы. Я боялся, что опять сделал что-то не так, и старательно оборачивался каждый раз, когда мы расставались. Мы виделись все чаще, иногда по два-три раза в неделю. Мы стали неразлучны. Меня поражало, что она так легко, без спросу уходит из дома, но на вилле на нее не обращали внимания. Отец маниакально занимался управлением поместья, ситуация осложнялась надвигающейся засухой. Он смотрел какие-то темные метеорологические выкладки, каждый день направлял запросы в Геную, даже вспоминал древние ритуалы вызова дождя, а ведь сам всегда высмеивал крестьянские суеверия! Мать же Виолы всю жизнь была занята тем, что фиксировала, отслеживала и оценивала продвижение рода Орсини на шахматной доске главных семей Италии. Стефано, ставший теперь старшим сыном, был одной из ее пешек. Он разъезжал по стране, останавливался погостить в «дружественных семьях», встречался с «важными людьми», ведь война — это не навсегда и надо думать о том, что будет дальше. Франческо, младший, учился в семинарии в Риме. Все эти люди скорее отсутствовали, чем присутствовали, и Виола передвигалась как заблагорассудится. Единственное, чего она боялась, — это что ее застанут врасплох в библиотеке, отцовской вотчине.

Однако книги продолжали поступать. И вместе с ними ширилась вселенная. Впервые в жизни, когда я ваял, я ловил себя на смутной мысли, что у меня есть предшественники и каждый мой жест — не сирота. Он отполирован тысячами других, работавших до меня, и будет еще совершенствоваться тысячами идущих следом. Каждый удар молотка по резцу пришел издалека и будет звучать еще долго. Я пытался объяснить это Абзацу. Он вытаращился на меня и сказал, что я, видимо, попробовал ягоды красавки.

Перемена настроения у Виолы сначала смущала меня, потом стала пугать. Ради отпущения своих неведомых грехов я в конце лета согласился лечь на могилу. Она как будто удивилась и засмеялась так же беззаботно, как раньше. Она отыскала нам две соседние могилы, достаточно близкие, чтобы можно было держаться за руки. Я еле заставил себя лечь, охваченный суевериями, иррациональными страхами — а вдруг я так накликаю собственную смерть? Потом меня поглотило небо и кипарисы, похожие на кисти, брошенные в звездную лазурь. Рука Виолы уютно устроилась в моей. Я периодически выпускал ее ради того, чтобы снова с удовольствием отыскать.

— Страшно? — спросила меня подруга после долгой паузы.

— Нет. С тобой мне не страшно.

— Точно не страшно?

— Да.

— И отлично. Потому что ты держишь не мою руку.

Я завопил и вскочил с могилы. Виола хохотала до слез.

— Очень смешно! Разве нельзя просто радоваться тому, что мы вместе, быть как все? Зачем вести себя так странно?

Слезы продолжали течь по ее щекам, но Виола больше не смеялась.

— Что с тобой? Прости, я не хотел, это правда было очень смешно! Ты видела, как я подпрыгнул? Вот я дурак! Ты меня подловила!

Она несколько раз глубоко вдохнула и подняла руку.

— Ты тут ни при чем. Дело во мне.

— Как это?

Она вытерла глаза тыльной стороной рукава и села на могиле, обхватив колени руками.

— У тебя нет мечты, Мимо?

— Отец сказал: что мечтать без толку? Мечты не сбываются, поэтому их и называют мечтами.

— Но ты ведь о чем-то мечтаешь?

— Да. Я бы хотел, чтобы отец вернулся с войны. Вот это моя заветная мечта.

— А еще?

— Стать великим скульптором.

— Разве это не осуществимо?

— Посмотри на меня. Я работаю на мужика, который пьет. Сплю на соломе. У меня никогда не было денег. Большинство людей вообще не может смотреть на меня без смеха.

— Но у тебя дар.

— Откуда тебе знать?

— Дон Ансельмо сказал это моему брату Франческо. Это ты выполняешь в мастерской всю работу, и он в курсе.

— Как?

— Витторио говорит всем.

— Ну и болтун этот Витторио.

— Дон Ансельмо говорит, что ты очень одарен. Что ты маленький самородок.

Ну вот, меня впервые похвалили, назвали самородком, и надо же было добавить слово «маленький»!

— У меня планы на твой счет, Мимо. Мне хочется, чтобы ты сотворил что-нибудь прекрасное, как Фра Анджелико. Или Микеланджело, раз уж ты носишь его имя. Мне хочется, чтобы твое имя стало известно всем.

— А у тебя есть мечта?

— Я хочу учиться.

— Учиться? Да зачем?

Виола достала из кармана листок бумаги и протянула его мне, она как будто весь вечер ждала этого вопроса.

Статья до сих пор лежит у меня в чемодане, под окном, между страницами не вышедшего номера FMR. Бумага пожелтела, я давно не брал ее в руки, возможно, она рассыплется в прах от первого прикосновения. Это статья из «Ла Стампа» от десятого августа 1918 года. Накануне Габриэле Д’Аннунцио довел 87-ю эскадрилью с названием «Серениссима» до Вены. Невероятный по тем временам перелет длиной более тысячи километров и продолжительностью семь часов десять минут застал австрийцев врасплох. Вместо того чтобы бомбить город, Д’Аннунцио разбросал листовки, призывающие его жителей капитулировать: «Мы, итальянцы, не воюем с детьми, стариками, женщинами. Мы ведем войну, против вашего правительства, врага национальных свобод, вашего слепого, упрямого, жестокого правительства, которое не способно дать вам ни мира, ни хлеба и питает вас ненавистью и иллюзиями».

Д’Аннунцио был поэтом и авантюристом, но не пилотом. Тому, что он благополучно долетел до цели и вернулся живым, он обязан великому летчику Натале Палли. Через несколько месяцев Натале Палли заснет в снегах на склоне горы Мон-Пурри после аварийной посадки и попытки спуститься в долину пешком. И уже не проснется. Он войдет в легендарную когорту тех, кто первым вырвался из тисков земного притяжения. Виола просто хотела сделать то же самое.

С раннего детства Виола хотела летать.

— Ты хочешь летать?

— Да.

— На крыльях?

— Да.

— Я никогда в жизни не видел самолета. Я никогда не видел, чтобы человек летал. С чего ты думаешь начать?

— Я собираюсь учиться.

— Родителям говорила?

— Да.

— И они согласны?

— Нет.

Виола вызывала у меня досаду. Странные облака усеивали небо, их призрачные тени как пальцы шарили по кладбищу.

— Ну и как ты полетишь, если надо учиться, а родители не хотят?

— Мои родители старые люди. Я не возраст имею в виду. Они из другого мира. Они не понимают, что завтра все мы будем летать на самолетах так же легко, как сегодня ездим на лошадях. Что женщины будут носить усы, а мужчины — украшения. Мир моих родителей мертв. Ты вот боишься ходячих мертвецов — тебе стоило бы бояться их. Человек мертв, но продолжает ходить, потому что никто не сказал ему, что он умер. Вот почему этот мир опасен. Он рухнет и погребет под своими обломками других.

— Ты не хочешь уйти куда-нибудь? Тучи какие-то странные.

— Это не тучи, это высококучевые облака. Я не буду убеждать родителей отпустить меня в университет: мольбами их не возьмешь. «Я вот не училась, — сказала мне мама, — и посмотри, где я сегодня». Она родилась баронессой, а закончила жизнь маркизой. Вот такие высокие мечты. Нет, я должна им показать. Доказать, что я серьезно. Я хочу летать сейчас. Во всяком случае, как можно скорее.