Читать книгу 📗 "Храни её - Андреа Жан-Батист"

— Ну наткнулся мужик на медведя, — сказал я, подняв глаза к небу, — это еще не значит, что она обращается в зверя.

— Погоди, я тебе не все сказал.

Чего мне не сказал Абзац и что напугало охотников даже больше, чем сама медведица, так это то, что на чудовище еще было порванное платье Виолы. Рядом на ковре из хвойных иголок валялась шляпка девочки. Медведица снова громко зарычала. Охотник, так и держась одной рукой за портки, другой потянулся к кинжалу. Но Виола — а кто же еще? — только махнула лапой и разорвала ему горло. Он изумленно выпустил брюки, кровь горячими толчками хлынула на грудь.

— Так и умер голышом, — заключил свой рассказ Абзац.

Напарник бросился наутек и, ополоумев от страха, прибежал назад в деревню, чтобы все рассказать. Сначала ему не поверили, тем более что от пропавшего охотника не нашли ничего, кроме пустого ботинка. Однако ужас на лице уцелевшего вызвал пересуды. Никто не мог просто изобразить такой страх, даже профессиональный актер, даже такой великий актер, как Бартоломео Пагано, знаменитый генуэзец, восхищавший всю Италию в роли Мациста. Выживший не мог придумать такую историю. Плюс состояние Орсини все же возникло очень загадочно, и разве не красовался у них на гербе медведь? Тут пахло колдовством. Поэтому при виде Виолы любой на долю секунды замирал и пытался скрыть дрожание губ, чтобы не обидеть синьора и синьору Орсини, кстати и не знавших о том, что их дочь обращается в медведицу. Семейство было крупнейшим работодателем в регионе, поэтому все сочли, что лучше замять инцидент.

Я посмеялся над Абзацем, но он как будто твердо верил слухам. К нам присоединился Эммануэле — в гусарском ментике, распахнутом на голом теле, колониальном шлеме и парусиновых штанах, обрезанных по колено. Брат призвал его в свидетели. Эммануэле воодушевился и произнес длинную речь, из которой я не понял ни слова, но в конце Абзац посмотрел на меня победительно:

— Понятно? А я что говорил.

Нигде не доводилось мне видеть таких сладостных весен, как в Пьетра-д’Альба: нескончаемая заря длилась целый день. Ее розовизну впитывали камни деревни и одаряли ею все вокруг: розовела черепица, любая металлическая ручка, блестки слюды в обнажениях породы, чудотворный источник и даже глаза жителей. Розовый цвет угасал, только когда засыпал последний человек в деревне, потому что даже с наступлением темноты при свете фонарей он еще вспыхивал во взгляде, которым какой-нибудь мальчик смотрел на девочку. И назавтра все началось снова. Пьетра-д’Альба, камень зари.

Дядя Альберто отсутствовал две недели, потом вернулся; такая схема повторялась и в последующие годы. Он добрался до Акви-Терме, в самом сердце Пьемонта, тщетно заходя во все деревни по пути. Никто не искал каменщика. Зато ему не раз предлагали вступить в армию и отправиться на защиту родины. И только на обратном пути, в Сасселло, он повстречал удачу. Пусть и хиленькую, но удачу — в скудные времена все лучше, чем ничего. Приход Иммаколата Кончеционе поручил ему отреставрировать четырех ангелов и две декоративные урны, а также экс-вото. Так что дядя прибыл с грузом падших ангелов, сложенных в тележке, и отказался от помощи в разгрузке. Он сразу приступил к работе. В тот же вечер подправил первого ангела, а потом полночи пил — так был доволен своей работой. На следующий день ее пришлось подхватить нам с Абзацем, потому что дядя слег. Он неделю ничего не делал, большую часть дня валялся в мрачных размышлениях, извергая их на наречии, понятном разве что обитателям задворков генуэзского порта. Удивительно, но в такие периоды он оставался трезвым. Могу с уверенностью предположить, что дядя Альберто пил прежде всего, когда был счастлив. И где-то в середине запоя это счастье начинало таять, змеями наползали мрачные тени. И тогда он бил меня. Я научился уворачиваться и, поскольку он бил меня машинально, без причины, не сильно переживал. Ну пара лишних синяков, у кого их нет?

На то, чтобы закончить ангелов, мне понадобилось два месяца. Абзац взялся сделать экс-вото, испортить которое было практически невозможно. Он сумел расколоть его на две части, и работу пришлось начинать заново.

Дядя со всех сторон осмотрел моих ангелов, когда я их ему представил, очень гордясь результатом.

— Твое имя — проклятие, — сказал он мне. — Ты мнишь себя Буонарроти, но на самом деле ты всего лишь pezzo di merda и ваяешь, как pezzo di merda. Пока он награждал меня новыми тумаками, я, забившись в угол, невольно вспоминал: «Микеланджело Буонарроти, 1475–1564».

Я вырос в мире, где люди в основном могли что-то буркнуть друг другу. Разговоры были роскошью или заигрыванием. Буркнуть что-то в благодарность или от удовлетворения, буркнуть, чтобы просто побурчать. Или объяснялись взглядом, жестом: махнул рукой — «передай соль», чего тут говорить. Таким был мой отец, таким был дядя. Мужские дела. Виола часто говорила «впрочем», «соответственно» и «невзирая на это». Она открыла мне мир бесконечных нюансов. Если я говорил «поднялся ветер», она поправляла: «Не просто ветер, а либеччо». Виола знала названия всех ветров.

Двадцать четвертого июня 1918 года она назначила мне встречу на кладбище — по случаю Иоаннова дня. Лучшая ночь, чтобы увидеть блуждающие огоньки. Она вышла из леса, как всегда, из такого места, где, клянусь, не было тропы! Я приходил туда среди бела дня и не нашел прохода. Я сразу же сказал ей, что не хочу охотиться за огоньками, особенно если это неприкаянные души. Виола прикрыла мне рот рукой, хотя я еще говорил.

— Забудь об огоньках. Я сделала необыкновенное открытие.

— Правда?

Виола научила меня, что если ты не хам, то нельзя говорить «да ну?».

— Я обнаружила, что могу путешествовать во времени! — воскликнула она. — Я только что явилась из прошлого.

— Как это?

— Ну что ж, я пришла из времени секунду назад. Если Т — это настоящий момент, то секунду назад, в Т — 1, меня здесь еще не было. И теперь я здесь. Следовательно, я перенеслась из Т — 1 в Т. Из прошлого в настоящее.

— Ты не можешь по правде путешествовать во времени.

— Могу! Вот же, я только что сделала это снова. Перенеслась на секунду вперед.

— Но ты не можешь туда вернуться.

— Нет, потому что прошлое бесполезно. Именно поэтому мы путешествуем из прошлого в будущее.

— Ты не сможешь перенестись на десять лет вперед.

— Да конечно могу. Давай встретимся здесь через десять лет, двадцать четвертого июня тысяча девятьсот двадцать восьмого года, в это же время. Вот увидишь, я буду на месте.

— Вот только тебе потребуется десять лет, чтобы добраться.

— Ну и что? Когда ты приехал из Франции, какая разница, сколько шел твой поезд — минуту или день. Ты ведь перенесся из Франции в Италию, верно?

Нахмурившись, я искал слабое место в ее рассуждениях. Но у Виолы не было слабых мест.

— Точно так же я буду здесь двадцать четвертого июня тысяча девятьсот двадцать восьмого года и при этом перенесусь в будущее. ЧТД. Пошли, нас ждут мертвецы.

— А правда, что ты можешь превращаться в медведицу?

Она сделала несколько шагов в сторону кладбища. И вдруг вернулась ко мне, очень серьезная.

— Кто тебе это сказал?

— Абз… Витторио.

— Брат Эммануэле?

— Да.

— Вот удивительно. Мы же играли вместе, когда были маленькими. До пяти лет дворянин может играть с кем угодно, это не считается нарушением этикета. Что еще он тебе сказал?

— Что охотник пытался… тебя… тебя…

— Да, я знаю, что он пытался сделать, — прервала она, внезапно посуровев.

— Так это правда? История с медведицей? Я имею в виду, я знаю, что это невозможно, но…

— Я скажу тебе правду, потому что я никогда тебе не солгу. Дай слово, что и ты никогда мне не солжешь.

— Обещаю.

— И что это останется нашей тайной.

— Обещаю.

— Я не очень люблю, когда люди рассказывают обо мне истории. Но в данном случае Витторио прав.

— Ты можешь превращаться в медведицу.