Читать книгу 📗 "Храни её - Андреа Жан-Батист"
— Тринадцать.
— И мне. Ты в каком месяце родился?
— В ноябре тысяча девятьсот четвертого.
— О, я тоже! Представляешь, а вдруг мы родились в один и тот же день? Тогда мы космические близнецы!
— Это как?
— Мы связаны сквозь время и пространство неведомой силой! Она выходит за рамки нашего понимания, ее ничто и никогда не сможет разорвать. Я считаю до трех, и на счет «три» мы вместе объявляем наш день рождения. Один, два, три…
И мы хором выкрикнули:
— Двадцать второе ноября.
Виола подпрыгнула от радости, обхватила меня руками и пустилась в пляс.
— Мы космические близнецы!
— Все-таки это невероятно! Тот же год, тот же месяц, тот же день!
— Я знала это! До скорой встречи, Мимо.
— Ты же не заставишь меня ждать два месяца?
— Космического близнеца не мучают ожиданием, — серьезно сказала Виола.
Она пошла направо, я налево. Ее счастье делало мой шаг легким, проясняло ночь, и я меньше корил себя за то, что солгал. Я родился седьмого ноября. Но я вдруг вспомнил дату на поздравительной открытке, которую несколько раз прочел, прежде чем заснуть у нее в комнате. Маленькая ложь, от которой всем хорошо, — вовсе и не ложь, считал я. Возможно, стоило признаться в этом дону Ансельмо. Отличный повод для исповеди.
Уходя, я не забыл обернуться — трижды. Один за прошлый раз, один за этот и последний раз, потому что очень хотелось.
Работы в церкви закончились, и для нашей артели снова наступили тяжелые дни. Заказов было мало, и Альберто в их поисках снова колесил по окрестным долам и весям. Он даже закинул удочку Орсини, и те через управляющего передали ответ: к его услугам прибегнут в случае необходимости.
Не загруженные работой, мы с Абзацем занимали себя как могли. Запас камня у дяди иссяк, остался только кусок великолепного цельного мрамора, который он берег для крупного заказа. Я забавлялся тем, что вырубал в породе всякие барельефы — там, где камень выходил наружу и куда дотягивалась рука. Возможно, некоторые из этих пробных работ еще видны, и какой-нибудь путник может обнаружить их на повороте тропинки. Абзац тем временем чинил старую мебель, которую приносили жители деревни. В нем обнаружилось призвание: он был так же талантлив в столярном деле, как плох в скульпторе. Весной 1918 года я видел Виолу трижды, и все там же, на кладбище. Несмотря на все ее усилия, я не соглашался участвовать в некроманиакальных экспериментах и не ложился на могилы. Да и ей мертвецы ничего не рассказывали. Заговори они по-настоящему, я бы смылся в ту же секунду.
Виола была младшей из четырех детей семейства Орсини. Старший, Вирджилио — единственный, которого она, казалось, любила безоговорочно, — погиб в возрасте двадцати двух лет в той самой железнодорожной катастрофе. Жаль, что я не успел узнать его. «Вы даже немного похожи, — сказала она мне однажды. — Если я что-то говорила, он верил».
Следующим шел двадцатилетний Стефано. Виола всегда говорила о нем как-то странно щуря глаза, как будто он вот-вот появится из-за куста. Стефано был любимец матери, высокий, шумный, увлекался мотогонками и охотой. Последнему из сыновей, Франческо, едва исполнилось восемнадцать. Это был молодой человек с бледным серьезным лицом, которого я несколько раз встречал в церкви, работая там после Рождества, тогда я еще не знал, кто он. Он часто беседовал с доном Ансельмо или подолгу молился перед Пьетой — той самой, которая вызывала у меня столько нареканий. Виола, казалось, питала к нему некоторую нежность, но почти всегда заземляла ее циничным замечанием «этот далеко пойдет!».
К великой радости родителей, Франческо готовил себя к церковному поприщу. Он действительно пошел далеко, хотя и споткнулся о меня.
Маркиз и маркиза, со своей стороны, присутствовали в жизни Виолы как тени. Двое взрослых, далеких от ее увлечений и живших с ней в одном доме, они иногда встречали ее в коридорах и говорили с ней на языке, которого она не понимала. «Они не плохие», — объясняла она. Они никогда не поднимали на нее руку, даже после самых опасных выходок. В десять лет она чуть не сожгла виллу в ходе неудачного эксперимента: изобретала собственные духи на базе дистиллята мимозы. По невыясненной причине смесь взорвалась. Виола убежала и спряталась в пристройке, а шторы продолжали гореть. Потушив пожар, слуги отыскали ее и привели к отцу, который с того дня просто запретил ей доступ в библиотеку: именно оттуда она взяла книгу химических опытов, которые привели к катастрофе. Виола поклялась отцу не нарушать запрета, а себе — непременно нарушить. Тем более что эксперимент частично удался! Из-за взрыва (опалившего ей брови) она неделю пахла мимозой. То есть все дело в дозировке, зачем же останавливаться на правильном пути?
— Ты можешь сочинить духи для меня? — спросил я однажды вечером, пока она лежала на могиле какого-то знатного генуэзца.
— О, духами я больше не занимаюсь. Перешла к другому. Двигатели внутреннего сгорания, электричество, часовые механизмы, основы медицины. И искусство, конечно. Я хочу быть как люди Возрождения, которые знали всё и обо всем.
— А когда все узнаешь?
— Займусь тем, чего люди еще не знают.
Судьба наградила Виолу злосчастной способностью запоминать все, что она читала, слышала или видела, сразу и навсегда. Родители поначалу сочли это забавным. В пять лет ее среди ночи вытаскивали из постели, чтобы продемонстрировать подвыпившим гостям. Что за прелесть эта худышка с огромными глазами! Декламирует наизусть только что прочитанные стихи Овидия! Проблема возникла, когда Виола вошла во вкус и захотела понимать все больше и больше. Для этого надо было больше читать. Одна книга тащит за собой другую — это какая-то дьявольская спираль, говорила ее мать, — и кульминацией стал взрыв духов из мимозы. Маркиза, которой теперь этот запах неизменно напоминал о шторах, пожираемых языками пурпурного пламени — внутри него она явственно увидела бесовские рожи, — приказала выкорчевать в парке все мимозы.
Постепенно поток книг увеличивался. Иногда я находил в дупле по три томика и в ответ набивал его тем, что прочел на предыдущей неделе. Я глотал их перед сном, запоминая имена, даты, заглавия, теории, понятия, впитывал, как губка, брошенная в воду после долгого пребывания на солнце. От Абзаца я скрывал свои отлучки, но он был вовсе не глуп. Как-то вечером он застал меня за чтением сложнейшего трактата по инженерному делу. Верный данному обещанию, я читал все от корки до корки. Удивительно, но даже из самого сложного трактата я всегда что-то узнавал. Виола мудро чередовала легкие и сложные произведения, с иллюстрациями и без. Иногда даже подсовывала мне романы, выявив у меня острую нехватку воображения.
— Что это ты читаешь? — спросил Абзац.
— Трактат о расширении порта Генуи, написал инженер Луиджи Луиджи, родившийся в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году.
— Так вот на что ты тратишь вечера? А то Эммануэле ломает голову, отчего ты перестал ходить на кладбище. Не знал, что ты собираешься строить порты.
— Не собираюсь, нет. Эту книгу мне дала почитать Виола.
— Виола? Какая Виола? — И тут он побледнел. — Виола Орсини?
— Да.
— Виола Орсини?
— Да. Мы дружим.
— Девчонка, которая оборачивается медведем?
Абзац уже не раз развлекал меня многочисленными легендами об Орсини. По слухам, Орсини были настолько богаты, что даже чихали золотой пылью, слуги потихоньку пытались украсть потом носовой платок. Но эту историю я слышал впервые. И если прочие легенды как будто вызывали у него восхищение или улыбку, эта ввергала в ужас.
— Ты не должен видеться с этой девушкой.
— Почему?
— Потому что она ведьма. Спроси кого угодно. Спроси в деревне.
Позже я действительно обнаружил, что жители деревни избегают Виолу, по крайней мере, насколько это позволяет почтение к семье. Все началось несколько лет назад. В деревню заехала группа охотников-чужаков. Чужаками тут называли любого, кто не родился в Лигурии, Пьемонте или Ломбардии. В зависимости от расовых и религиозных фобий рассказчика, охотники могли быть хорватами, неграми, французами, сицилийцами, евреями или, еще страшнее, протестантами. Во всяком случае, все сходились в том, что охотники действительно существовали и сильно хулиганили: каждый вечер пили, давали волю рукам и хватали девиц из Пьетра-д’Альба. За день до отъезда только двое из них смогли отправиться на охоту. В лесу они наткнулись на Виолу, которая гуляла одна, и даже чуть не подстрелили ее, приняв за оленя. Из любопытства стали за ней наблюдать. Виола собирала камушки, выбирала круглые, смотрела на свет. Они покрались следом — просто так, без злого умысла, девчонка-то хорошенькая. Один из охотников так и сказал под конец: «А она смазливая, да?» Другой осадил его: «Погоди, да ей лет двенадцать-тринадцать, не больше!» Первый ответил, что хватит и этого и она наверняка сама не прочь развлечься, раз гуляет по лесу одна. Он напрыгнул на девочку, та закричала от страха. «Заткнись, не ори, я тебе плохого не сделаю», — сказал он ей самым обнадеживающим тоном, расстегивая штаны. Виола чудом вывернулась и скрылась в зарослях. Второй охотник захихикал: «Не хочет, прямо как твоя жена». Первый нырнул в заросли вслед за Виолой, визжа: «Ну я тебе покажу, мерзавка» — и одной рукой удерживая штаны. Выскочил на поляну и вдруг завопил так, что, должно быть, слышали и в Савоне. Он столкнулся нос к носу с медведицей. Зверюга встала на задние лапы — она была на голову выше человека — и издала оглушительный рев, из открытой пасти летела слюна и воняло убоиной.
