Читать книгу 📗 "Шарики патинко - Шуа Дюсапен Элиза"

— Онни, — повторяет девочка шепотом, словно чтобы лучше запомнить.

Тетрадь она ведет тщательно. Тема урока — «Согласование прилагательных». Не зная ее уровня владения французским, я довольствуюсь тем, что прошу читать вслух предложения из учебника, поражаясь, до чего он скучный — слепой, без иллюстраций. Миэко говорит без ошибок и предваряет мои вопросы, так что в конце концов я спрашиваю ее, для чего я вообще нужна.

— Это потому, что я репетировала, — объясняет девочка.

— Как это?

— К твоему приходу.

Я вспоминаю, как за столом она водила челюстью, совершенно синхронно со своей матерью.

Я некоторое время смотрю, как Миэко выполняет задание, потом встаю и начинаю ходить вдоль панорамного окна. Отсюда, сверху, виден вокзал, его центральная часть с четырьмя мостами напоминает насторожившуюся рептилию. Окружающие его ряды зданий и электрические провода тянутся до горы Фудзи, которая угадывается в затянутой смогом дали.

Я просматриваю библиотеку. Руссо, Шатобриан. Статьи по литературе, о романтизме в Швейцарии. Книги по истории. Работы о Французской революции. Оттого, что все они находятся здесь, у меня возникает чувство, будто эти произведения рассказывают не о той истории, которую изучала я, а о другой, параллельной, которая как будто вершилась в то же самое время где-то на другой планете.

К часу дня госпожа Огава поднимается к нам в спортивном трико, обтягивающем мельчайшие складки ее тела, чтобы напоить нас королевским молочным чаем с корейскими витыми пончиками из магазина Family Mart.

Когда она снова уходит, я спрашиваю Миэко, почему ее мама носит обувь в квартире, это удивительно для японки.

— Она говорит, что ей важно слышать свои шаги. Но я не имею права об этом говорить.

Мы перекусываем, сидя бок о бок. Этикетка бутылки с Дональдом и Дейзи в купальных костюмах на пляже гласит, что это специальная летняя партия. Я думаю о токийском Диснейленде. Можно было бы повести туда Миэко. Но она, скорее всего, не из тех, кто любит парки аттракционов.

— Куда именно ты хотела бы пойти в ближайшие дни? — спрашиваю я.

Девочка смотрит на потолок, потом на меня, хочет что-то сказать, но останавливается, пожимает плечами и в конце концов отвечает: она не знает, это как я пожелаю. «Могла бы и помочь мне», — с досадой думаю я.

Закончив задание, Миэко интересуется, что ей делать дальше. Я больше ничего не подготовила и придумываю упражнение, чтобы занять время.

Разница во времени еще чувствуется. Я ложусь вздремнуть на диванчике. Вентиляция работает плохо, покрытое конденсатом оконное стекло зрительно уменьшает пространство. Я крупнее, чем жители этой квартиры. Одно неосторожное движение — и я могу все переломать.

Провожая меня к лифту, госпожа Огава вручает мне конверт и со смутным облегчением, что я ухожу, благодарит. Она в пеньюаре и с влажными волосами. Я не попрощалась с Миэко, которая все еще выполняет задание, но автоматические двери снова закрываются.

Я сажусь в поезд до Ниппори. Кусочек пончика застрял у меня в зубах, и я стараюсь вытолкнуть его языком. В конце концов я его проглатываю, но чувствую во рту привкус крови.

Я нахожу бабушку в гостиной на ковре в окружении коллекции игрушек Playmobil. Она лишила их волос. Пустоголовые создания улыбаются.

— Ты где была?

Раздраженная плаксивым тоном, которым она каждый раз встречает меня, я не отвечаю. Она прекрасно знает, где я была. Бабушка копается среди париков, выбирает одну косу и одну прическу с пучком, надевает на двух кукол-женщин и поднимает их к своим ушам.

— Какая тебе больше нравится? Мне надо идти к парикмахеру.

Я смотрю на нее. Заостренный нос; упругий, как у детеныша тюленя, живот.

— Пучок.

— Пойдешь со мной?

Я соглашаюсь, уже стоя на кухне. Кипячу воду для риса, кладу в кастрюлю черную фасоль. Мы едим в одиннадцать часов вечера, после того как дедушка закрывает салон патинко и возвращается домой. Несмотря на преклонный возраст, он продолжает ходить туда каждый день и остается там с утра до вечера. Я снова иду в гостиную открыть окно, чтобы вышел пар.

Ниппори. Это бледно-зеленый квартал, как поезда на линии Яманотэ, которая пронизывает его на подвесных путях. Рестораны корейской кухни, китайской лапши, клубы сумо, большое кладбище Янака на холме и, кроме прочего, салоны патинко. «Бриллиант» и «Мерриталь» делят улицу в части, прилегающей к Ниси-Ниппори, а заведение моего дедушки, «Глянец», находится ближе к Угуисудани.

Наш домик, вклинившийся между двумя многоэтажками, находится через дорогу от «Глянца». Салон можно видеть из окон кухни и гостиной. Фасад пестро выкрашен в краснобелый цвет, как лицо клоуна. Время от времени двери проглатывают одних посетителей и выплевывают других вместе с клубами табачного дыма.

«Глянец».

В противоположность тому, на что указывает название, салон не такой уж кричащий. По крайней мере, не настолько, как «Бриллиант» или «Мерриталь». Чтобы зазывать клиентов, дедушка нанял женщину-сэндвич. Она, должно быть, примерно моя ровесница. С картонными щитами в цветах заведения на спине и на груди она ходит поблизости, от стоянки такси до лестницы, ведущей к станции. Ее скороговорка смешивается с музыкой, доносящейся из круглосуточного супермаркета Family Mart, примыкающего к «Глянцу».

Еще в заведении работает Юки. Профессиональный игрок, тщедушный, в розовом свитере, сутулый, он должен рано утром ждать под дверью, когда заведение откроется, а потом садиться у ближайшего к окну автомата, создавая впечатление оживленной атмосферы в салоне. «„Глянец“ — очень популярное место, заходите!» — как бы говорит его присутствие.

И кроме того, у стойки с камерами наблюдения сидит охранник. На эту роль взяли местного полицейского, вышедшего на пенсию. Японское правительство не предусматривает пенсий для служащих. Те старики, у кого нет накоплений или родных, которые будут о них заботиться, вынуждены трудиться до самой смерти. Почти все салоны патинко нанимают бывших полицейских пенсионного возраста для работы за пультом видеонаблюдения.

Мы едим за низким столиком в гостиной. Дедушка медленными движениями трясущейся рукой отправляет ложку в рот и наконец быстро вдыхает, как будто все старательно положенное в рот может испариться. Время от времени он кладет ложку и наливает стакан соджу. Делает он это осторожно, рука дрожит, но ни капли не проливается. Бабушка, склонившись над своей миской, энергично хлебает, порой поднимая голову и спрашивая у меня:

— Is good? Is good? [1]

Я шепотом отвечаю:

— Йе, мащыссоё, да, очень хорошо.

При них я заставляю себя есть так же медленно, как дедушка, оттягивая окончание трапезы, поэтому молчание между нами становится все более тягостным.

Со времени моего приезда они ни разу не упомянули о нашей поездке в Корею. Ее нужно организовывать, покупать билеты. Я не знаю, как завести об этом речь. Корейский полностью выпал у меня из памяти, пока я учила французский. Поначалу дедушка меня упрекал, но теперь он ничего не говорит. Мы общаемся при помощи языка из простых английских или корейских слов, жестов и утрированной мимики. На японском — никогда.

Когда они включают телевизор, я под предлогом, что хочу спать, удаляюсь в свою комнату на первом этаже, возле ванной. Нужно спуститься по узкой лестнице, такой же, как у Миэко, с той лишь разницей, что пол здесь из дерева, а стены обиты бархатом горчичного цвета. Бабушка с дедушкой хранят там белье и бамбуковые циновки, сложенные в полутьме, которые в детстве представлялись мне гигантскими кузнечиками.

Мебель простая: кровать, письменный стол, несколько коробок с вещами моей матери. В одной из них лежит наша старая «Монополия» в швейцарском варианте, которую мама купила, чтобы дать своим родителям представление о стране, где мы живем.