Читать книгу 📗 "Шарики патинко - Шуа Дюсапен Элиза"
Когда мы выходим, дождь усиливается. Мы ждем у магазина сувениров. Какой-то мужчина предлагает двум сыновьям выбрать плюшевую игрушку. Акцент австралийский. Оранжевый неопреновый свитер напоминает мне о Матьё. Матьё уже начал заговаривать со мной о детях. В этом парке их мало, в основном молодые пары. Мужчина замечает мой взгляд и улыбается мне. Наверняка думает, что я тоже родительница. Я отворачиваюсь.
Миэко разглядывает головную повязку с ушами Минни Маус.
— Купить тебе уши? — спрашиваю я.
Она мотает головой. Интересуюсь, не хочет ли она пить. Тоже нет. Я поправляю плащ. А вот я хочу. Пусть подождет меня здесь.
В кафе напротив, в «Пещере Али-Бабы», отдыхает Минни. Она сняла накладную голову и большие лапы. Я не спешу, отдыхая в отсутствие Миэко. Я бы хотела ее развлечь. Порадовать. Я бы хотела подергать девочку за уши, натянуть кожу ей на висках, наклониться к ней и настойчиво попросить: повеселись.
Австралиец следует за мной. Он сажает мальчиков недалеко от меня и идет делать заказ. Прибегает официантка, дает ему меню на английском, как и паре французов, и молодым китаянкам. Но только не мне. Меня считают японкой, хотя я никогда еще не чувствовала себя настолько иностранкой, как нынешним летом в сопровождении этого ребенка.
Отец возвращается с подносом, нагруженным булочками с корицей, которые его отпрыски принимаются уплетать, как голодные волчата. Я бегу к Миэко.
Она гладит фигурку Бемби.
— Тебе нравится Бемби? — с надеждой спрашиваю я.
Она кивает.
— Хочешь, чтобы я тебе его купила?
— Нет, не надо.
— Если он тебе нравится, я тебе его подарю. Мне это будет в радость.
— Но я не хочу. Его мама умерла, а папа в конце уходит неизвестно куда.
— Это потому, что он старый. Ему нужно найти укромное место, чтобы умереть.
— Я знаю, — насмешливым тоном говорит девочка.
Мне приходят в голову еще какие-то подробности этой истории. Не люблю эту сказку Уолта Диснея, нахожу ее раздражающей, поскольку олененок всего боится.
— Я не хочу! — повторяет Миэко, когда я направляюсь к кассе с фигуркой в руках.
— Я куплю его для своей бабушки.
Миэко таращит глаза. Заплатив, я кладу фигурку на дно сумки, которую защищаю от дождя рукой. Миэко не спускает с меня глаз. «Король Лев», «Русалочка», «Спящая красавица» — я привозила видеокассеты из Швейцарии в Японию, и мы с бабушкой целыми вечерами смотрели их.
— Это просто сувенир, — говорю я. — Все дети играют со своими бабушками…
— А я нет, — шепчет Миэко, опустив голову.
Тогда я меняю формулировку. Собственно говоря, мы с бабушкой не то чтобы играли, скорее это был способ вместе провести время; кроме того, я не часто виделась с ней, только на каникулах. А дедушка всегда работал в салоне патинко с утра до вечера.
— Патинко, — прерывает меня Миэко. — Вот куда я хотела бы пойти.
Я смеюсь. Она хотя бы знает, что это такое? Девочка поднимает глаза к небу: разумеется, все знают, что такое салоны патинко, они повсюду. Она никогда там не была и просит отвести ее туда.
— Понимаешь, это место не для детей, и…
— Знаю.
Она пристально и серьезно смотрит на меня. Дедушка, конечно, не увидит большой беды в том, чтобы я показала девочке «Глянец». Это проще и дешевле, чем ездить в Диснейленд, расположенный далеко от центра города. Тем не менее я выражаюсь неопределенно:
— Ну, тогда как-нибудь… Можно будет, да.
Миэко улыбается. Наконец-то, думаю я, она похожа на ребенка.
В ресторане квартала «Звездные войны» она выбирает омлет и рис, а я корзиночку с земляникой. Мы садимся около окна. Шествие началось. Ариэль, Золушка, Минни, Микки Маус, Дональд Дак идут вереницей, размахивают в зажигательных танцах руками и поют под фонограмму «Страну счастья». Все широченно улыбаются, даже артисты, привязанные шнурами к повозке Аладдина (рабы?), все выплясывают с довольным, ну просто невероятно счастливым видом.
Миэко равнодушно жует.
— Вкусно?
— Сытно.
Я рассматриваю свою корзиночку. Земляника сверкает на кремовой подушке. Компактно, резиноподобно. Мне приходится отрезать кусок ножом. Во рту вкус сливочного масла. Я выплевываю на салфетку. Земляника слегка помялась под тонким слоем желе.
Дедушка орудует ложкой быстрее обычного. Он опрокидывает стакан соджу и отталкивает полотенце, которое я ему протягиваю.
Накануне, пока я была в Диснейленде, бабушка ездила на поезде на Син-Окубо, корейскую торговую улицу. Она хотела купить длинную лапшу, но пропустила остановку, и ей пришлось бесконечно кружить по линии Яманотэ. Дедушка думал, что я отправилась с ней, и не сразу начал волноваться. Вернувшись, я позвонила в полицию, где нам посоветовали набраться терпения: старики непредсказуемы и сумасбродны. Наконец сотрудник компании «Японские железные дороги» привез бабушку домой — он нашел ее спящей на диванчике для пожилых людей.
— И все это ради лапши? — ворчит дедушка.
— В следующий раз я поеду с ней, — шепотом обещаю я.
— Я и сама могу добраться, — протестует бабушка.
Она уже вышла из-за стола и теперь делает вид, будто читает на диване журнал.
Я ошеломленно смотрю на них. Они живут, словно в монастыре, ограниченном периметром салона патинко. Их социальная жизнь сводится к обмену шариков на всякую всячину: сто шариков — вода в бутылках, тысяча шариков — шоколад, десять тысяч шариков — электробритва, нет шариков — утешительный приз, жвачка. Они не смешиваются с корейской общиной Японии — дзайнити, депортированными во время японской оккупации или бежавшими, как они сами, от Корейской войны.
— Нужно готовиться к поездке, — тихо произношу я. Я еще не заказывала билеты.
Дедушка возражает, что не может покинуть салон в разгар сезона. Я напоминаю ему, что мы собирались поехать на неделю в начале сентября. Он раздумывает. Поговорим об этом завтра. Сейчас время мессы. И согласно установившемуся ритуалу дедушка и бабушка отодвигают низкий стол и кладут две подушки перед телевизором, настроенным на корейский канал KBS World, который транслирует еженедельную протестантскую мессу. Сидя в позе лотоса, с Библией в руках, они внимательно следят за службой. Когда начинается пение гимна, бабушкин звучный голос и дедушкин дрожащий сливаются с хором. Бабушка смотрит вверх, дедушка водит указательным пальцем в такт мелодии. В это время они не обращают на меня никакого внимания.
Наши три миски стоят на столе, образуя рисунок лица: бабушкина и дедушкина — глаза, моя — рот, круглый, как будто удивленный. Я убираю их. Вымыв посуду, я беру пиво и спускаюсь в свою комнату. Говорю себе, что скоро уже не смогу оправдывать свои отлучки разницей во времени.
Я получила письмо от мамы. Мой юбилей через две недели, но она хотела убедиться, что я прочитаю поздравление вовремя. Они сильно меня любят, я их цыпленок, они меня крепко обнимают.
К письму прикреплен аудиофайл — отрывок из радиопередачи из Вербье, транслирующей фестиваль классической музыки. В церкви играет орган. Фрагмент, которого я не знаю. Кода. Финал. Под аплодисменты орган вдруг начинает играть «С днем рожденья тебя». Застигнутый врасплох, организатор быстро бормочет, что, очевидно, сегодня у кого-то из прихожан праздник, и все радуются за неизвестного счастливчика. Аплодисменты усиливаются. Кто-то кричит «Ура!».
Также к письму прилагается фотография. Отец со спины, играет на органе, мама на первом плане, селфи. Она улыбается, лицо искажено неправильной перспективой, двойной подбородок, слишком большой рот и слишком узкий лоб.
Я рассматриваю снимок и скорее отправляю его в архив.
Матьё тоже прислал мне пару слов. Он спустился в деревню, чтобы написать мне. Я по нему скучаю, мне бы понравился домик, где с кровати виден Дан-Бланш. Он спрашивает, получается ли у дедушки работать поменьше, волнуется о здоровье бабушки. Он думает о нас, просит обнять их от его имени.
