Читать книгу 📗 "Храни её - Андреа Жан-Батист"
Теперь все толпились в бальном зале. На эстраде маркиз с маркизой присоединились к маленькому бритоголовому человечку, которого я видел в компании Стефано. Его супруга, худощавая женщина на голову выше его, стояла рядом. Между ними стоял мальчик моих лет, с костлявым лицом, обезображенным всеми проблемами подросткового возраста. Одетый в точно такой же костюм из плотного твида, как и у отца. Слуга позвонил в колокольчик, и воцарилась тишина.
— Дорогие друзья, — объявил маркиз, — какая радость видеть вас всех на вилле Орсини в день рождения нашей дочери Виолы.
Аплодисменты. Виола без кровинки в лице поднялась на эстраду. Теперь на ней было кремовое бальное платье.
— Красивое платье, не правда ли? — шепотом спросил Франческо.
Он возник рядом со мной, в своей любимой позе, заложив руки за спину. Двадцатилетний молодой человек, не поражавший ни красотой, ни какими-то изъянами, но банальность черт ежесекундно отменялась на редкость живым блеском голубых глаз. Мне редко доводилось такие видеть. Они смотрели ласково и мягко. Я так и не понял, специально ли он научился так смотреть на людей, или делал это искренне, или просто так казалось из-за длинных ресниц, роднивших его с сестрой.
— Нет, — ответил я. — Ее платье ужасно.
До сих пор не понимаю, с чего я это ляпнул. Может, во мне уже зарождалось эстетическое чувство. Виола была худенькой девушкой, юной дикаркой, а вовсе не куском кремового торта, появившимся на сцене. Она бы наверняка со мной согласилась, иначе зачем пичкала меня трактатами о платье и моде, объясняя, что не существует понятия низкого жанра, что все можно возвести в ранг искусства. Вместо того чтобы обидеться, Франческо рассмеялся, затем посмотрел на эстраду, нахмурил бровь и снова взглянул на меня:
— Полагаю, ты прав. Это платье ей не идет.
Так родились причудливые отношения, что будут связывать нас долгие годы.
— Моя дочь уже не маленькая девочка, — продолжал маркиз. — И сегодня вечером мы счастливы объявить о предстоящем союзе двух великих семей. Через полгода мы отметим помолвку Виолы с Эрнстом фон Эрценбергом!
— Нет… — прошептал я.
Под крики «виват!» юноша в твиде неуклюже шагнул вперед и протянул руку Виоле. Виола уставилась на него, тяжело дыша, и в панике оглянулась на толпу. Мне хочется верить, что в тот момент она искала меня. Отец с ласковой улыбкой подтолкнул ее к юному Эрнсту, который все еще протягивал ей руку, но как-то без особой радости. Виола взяла руку, не глядя на ее владельца.
— Этот союз тем более ценен, что он сделает будущее поколение, детей наших детей, одним из влиятельнейших семейств в стране, судьба которой слишком часто оказывается в руках людей некомпетентных.
Я обратился к Франческо:
— Но вы же не заставите ее выходить за него замуж?
— А почему бы и нет?
— Ей всего шестнадцать! Ей еще столько нужно совершить!
— Извини, но ведь ты, мне кажется, знаешь ее только с сегодняшнего утра, или я ошибаюсь?
— Нет. Я ее не знаю. Просто у меня… такое впечатление.
— Я понимаю. Виола всегда производит сильное впечатление.
— Благодаря этому союзу, — еще громче провозгласил маркиз, — и как символ наших общих высоких устремлений, станет возможным еще один великий проект! Я с огромной радостью сообщаю вам, что не позже чем через два года в Пьетра-д’Альба придет электричество!
В других обстоятельствах меня, возможно, позабавил бы контраст между слугами, которые слушали разинув рты, и гостями, которые встретили объявление вежливыми хлопками. Они в большинстве своем были жителями крупных городов, а для таких людей выключатель уже не казался чудом. Они не понимали, как невероятно сложно технически подключить такую отдаленную местность, как наша, — скорее всего, потому что по сути ничего не понимали в электричестве.
— Бог хранил и приумножал богатства наших семейств, дабы и мы отдавали взамен, — подытожил маркиз. — Чтобы мы освещали путь, и не только метафорически, всем тем, кто вверен нашей опеке…
— Еще немного, и отец возомнит себя Богом, — прошептал мне Франческо и подмигнул.
— Итак, через два года в этих самых садах загорится первый уличный светильник. А пока пейте, танцуйте и веселитесь в честь нашей дочери Виолы и юного Эрнста! Сегодня вечером прославленная семья Руджери дарит вам фейерверк.
Я вышел в сад и сел на скамейку. Из гостиной доносились чуть приглушенные звуки оркестра, всплески вальса.
Скотская, тошнотворная балаганная музыка с дунайских берегов звучала в честь семьи, упакованной в твид. Значение союза с ними совершенно не поддавалось моему разумению. Но одно было ясно: Виола не пойдет учиться в университет. Не будет летать. Или ходить слушать мертвых. Не будет держать меня на плаву, толкать вперед, все дальше, к тем уже близким берегам, где нас с ней встретят и будут чествовать, как королей. Я уже шел ко дну.
Ночь опустилась на плато, тьма легла на стены поместья. Я никогда не был так близко от комнаты Виолы, за исключением того дня, когда туда шлепнулся. Ее окно возвышалось тремя этажами выше, черное и пустое.
— Простите, падре, — сказал я, когда мимо меня снова прошел Франческо. — Вы не видели Виолу?
— Я еще не падре, я всего лишь семинарист. И нет, я с тех пор не видел сестру. — Он жестом подозвал управляющего: — Сильвио, вы видели синьориту Орсини?
— Нет, сударь. Полагаю, что она с вашими родителями.
Я прочесывал гостиные, твердо решив поговорить с ней начистоту, когда окна содрогнулись от взрыва. Наступила испуганная тишина, а потом, когда в небе распустился первый огненный цветок, раздался восторженный гул. Начался фейерверк. Все хлынули в сад, невольно увлекая за собой меня. Руджери, самые известные в мире производители пиротехники, расцвечивали тьму пламенными грезами, светящимися цветами с пурпурной пыльцой, синими, красными и зелеными тычинками, и затмевали звезды при помощи того же черного порошка, которым они же всего год назад начиняли пушки. И вдруг, после одного особенно эффектного снопа ракет, чей-то голос воскликнул:
— На крыше человек!
Следующая вспышка высветила фигуру. Такую знакомую и любимую. Виола стояла чуть ниже конька, облаченная в самый экстравагантный вечерний наряд, какой когда-либо видали люди, он соединял в себе все оттенки зеленого, и его огромный шлейф местами переливался и вспыхивал от небесных взрывов. Это было летающее крыло, которое она непонятно когда успела забрать в сарае, наверное накануне. Последний и единственный шанс утереть нос всем этим людям, объяснить им, что ей, Виоле, уготована необыкновенная судьба.
Гости в смятении переглядывались. Повсюду витал дух беспокойства и пороха. Раздался голос маркиза:
— Виола, спускайся неме… — Но фразу оборвал еще один золотой взрыв.
Виола крикнула что-то неслышно и побежала вниз по крыше. Веревки натянулись, парус заскользил по черепице вслед за ней. Он не был рассчитан на такую небольшую высоту, метров пятнадцать максимум, ну, может, двадцать, с учетом естественного уклона земли перед зданием, но тут мистраль, под сурдину дувший с утра, вдруг усилился, помогая мужественной пионерке воздухоплавания. Полотно раздулось. Виола поставила ногу на цинковый желоб и прыгнула в пустоту. Парус вдруг раскрылся у нее над головой, под охи и ахи гостей, решивших, что происходящее — часть задуманного спектакля. Виола плыла под зеленым парашютом среди огненных сполохов, между кометами и ракетами — пиротехники, казалось, ее не видели. Она парила в ночи, даже немного набрала высоту и поплыла над молчаливой толпой. Ее прыщавый жених провожал изумленным взглядом эту странную бабочку, сотканную из лоскутов льна, бархата и атласа. У меня по щекам скатились две слезы радости, почти сразу высушенные порывом крепчавшего мистраля. Тот же порыв встряхнул Виолу, мотнул ее от одного крыла здания к другому и вдруг закрутил вокруг оси. Несмотря на высоту, мы услышали крик. Крик не страха, но гнева. Что-то хлопнуло, как будто из простыни на утреннем ветру вытряхивали ночь. Стропы крыла сплелись, и в следующую секунду полотно вспыхнуло.
