Читать книгу 📗 "Охота за тенью - Ведельсбю Якоб"

— Может, какой-нибудь другой сотрудник администрации сможет ответить на наши вопросы? Как зовут начальника исследовательского отдела?

— Ничего не получится. Он в рождественском отпуске и вернется только десятого января.

— Скажите, как его зовут, чтобы я мог ему написать.

— Хорошая мысль, — соглашается начальник охраны с явным облегчением.

Он достает из кармана металлический чехол, копается в визитках и протягивает мне одну из них.

— Юлия — координатор исследований, и после отпуска она сможет проинформировать вас о людях, которые вам нужны. Сожалею, но больше ничем не могу помочь. Прошу меня простить.

Он отвечает на звонок по мобильному, пожимая нам с Йоханом руки, не отнимая трубку от уха, проходит мимо охранников и направляется к квадратно-стеклянному зданию административного корпуса, отражающему солнце и проплывающие облака.

Из ресторана «Лазаро» открывается красивый вид на горы и море. Кофе здесь варят крепкий и вкусный, а Йохан ест пасту с осьминогами. Мы ждем сумерек и, когда мир окунается в голубовато-зеленоватые тона, снова проезжаем мимо «Рейнбоу медикалс» и стеклянной будки с теми же самыми охранниками. Йохан незаметно снимает все на камеру через боковое стекло, а цвет неба тем временем мгновенно меняется на черный. Мы останавливаемся у дороги, оставляем машину на площадке для отдыха и, подсвечивая себе путь купленными фонариками, спускаемся по тропинке вниз к морю. Мы движемся на север, пока не достигаем ограждения, которым обнесена территория предприятия. Прямоугольные четырехэтажные комплексы, окна только на первом этаже, выше — глухие стены. По-моему, производственные помещения находятся в нижней части, а лаборатории наверху. Мы останавливаемся, Йохан примеривается снять здания в режиме ночной съемки, такие кадры словно населены привидениями — специфический киноэффект со светлыми пятнами и угрожающими тенями. Но не успевает он включить камеру, как один за другим раздаются несколько громких хлопков, одновременно на территории завода вспыхивают прожектора. Прямо к нам несутся две собаки. Псы заходятся лаем, белая пена брызжет из пастей, они бросаются на сетку и рвут ее, клацая обнажившимися клыками.

— Дежавю! — восклицает Йохан, не прекращая съемку, пока мы отступаем в сторону моря.

Чей-то голос кричит: «Аларма! Аларма!»

— Надо сматываться, — решаю я.

Йохан перестает снимать и перебрасывает камеру через плечо.

Мы бежим по тропинке обратно к машине, прыгаем в нее и быстро отъезжаем. Машина летит по шоссе на юг.

С удивительной синхронностью мы замечаем придорожную гостиницу и одновременно указываем друг другу на вывеску «Инес». Свободных одноместных номеров не осталось, но ничего страшного, мы постепенно привыкли спать на соседних кроватях. Мы устраиваем налет на мини-бар и около одиннадцати валимся спать.

Снова мы на шоссе, над нами голубое небо, я разглядываю склоны гор — они поросли хвойными деревьями и кажутся издали покрытыми мхом. Не советуясь с Йоханом, я решил ехать в Ронду — быть может, нам повезет провести Новый год у моей сестренки. Понятия не имею, дома ли она, но, если нет, поищем какое-нибудь подобие гостиницы.

Вдоль узкой дороги на плато, заканчивающемся обрывом, бродит стадо коз. Видны каменные ограды и металлические заграждения, разбросанные по горному склону, местами серому, местами красноватому, коричневому и белому: их задача не дать обломкам скальной породы и комьям земли скатиться вниз на шоссе. Я замечаю слегка выступающую линию на склоне, там, где обрывается полоса деревьев. Это поднимающееся над скалой солнце, отражающее ее ничем не поросшие, гладкие, органичные формы.

Ронда словно материализуется из воздуха между горами, и мы паркуем машину неподалеку от центра. Йохан слышал, что в городе есть арена для проведения корриды, и непременно хочет туда попасть, и мы идем вниз по пешеходной улице, выложенной квадратиками белой и голубой плитки. Я снова и снова глубоко вдыхаю прохладный горный воздух, он намного свежее, чем тот, к которому мы привыкли, живя в Копенгагене, Берлине или Париже. Улочка вскоре приводит нас к вымощенной брусчаткой площади. Вот она, старая арена, где еще Хемингуэй и другие корифеи были завсегдатаями. Они курили сигары, надирались в хлам, упивались кровью быков и сегодня не сходят с многочисленных открыток, которыми торгуют в скромном магазинчике при музее. Йохан восхищается прозой Хемингуэя, но отнюдь не мифами об образе его жизни, наводняющими сотни книг, авторы которых цитируют друг друга.

Арена закрыта. Мы стоим и слушаем, как какой-то испанец играет на гитаре меланхолическую мелодию, и говорим о том, что для скандинавов, коими мы и являемся, сочельник, восемнадцать градусов тепла и солнце — явления несовместимые. Наконец направляемся к стальному быку на пьедестале, и тут у меня звонит мобильный.

— Это снова я, — звучит в трубке хрипловатый, чуть дрожащий голос.

— Пернилла! Что-то случилось?

— Прошу прощения, я не хотела отвлекать…

— Что произошло?

Отхожу на несколько шагов в сторону от Йохана — он стоит и разглядывает стального быка.

— Когда мы в тот раз закончили разговор, я взялась мыть окна, выходящие на Фредериксберг-аллее. И заметила машину. Она проехала вверх по улице, потом обратно и наконец припарковалась перед нашей парадной. Там, в машине, сидело двое мужчин, и они не спускали с меня глаз.

— Может, они просто кого-то ждали?

— Я тоже пыталась убедить себя в этом, пока не зазвонил телефон.

— Вы с кем-то говорили?

— Едва ли это можно назвать разговором. Тот человек говорил все время сам. Начал с того, что я должна держаться от вас подальше, этим же и закончил.

— Подальше от кого?!

— От вас, Петер. А если я продолжу общаться с вами или звонить вам, это может плохо кончится… для моей дочери. Я сначала говорила с ним, стоя в прихожей, потому что телефон был в куртке. Потом вернулась к окну и увидела, что звонит мужчина из той машины. Он был в солнцезащитных очках и в конце разговора помахал мне, представляете? Я нажала отбой и позвонила своему парню… ну, он тут же примчался, но тех уже и след простыл. Думаете, это как-то связано с папиными записями?

Голос у Перниллы совершенно измученный.

— Вне всякого сомнения. Боюсь, они прослушивают ваш телефон и мой, конечно, тоже. Я бы посоветовал вам обратиться в полицию и рассказать о случившемся. Обо мне ничего не говорите, просто сообщите, что вам угрожал незнакомый мужчина, но причина вам неизвестна.

— Да, это первое, о чем я подумала, но решила сначала позвонить вам и посоветоваться. Я говорю по старой трубке с временной симкой. Надеюсь, сейчас нас не прослушивают.

— Никогда нельзя быть уверенным. Думаю, какое-то время вам лучше не светиться. Держитесь подальше от квартиры Януса, вам лучше бы на время переехать к вашему парню и пожить у него, если это возможно, и не звоните мне больше ни с какого телефона, даже если сочтете, что это очень важно. Будем надеяться, скоро все уляжется.

— Я сделаю, как вы сказали. — Ее голос потух. — Очень сожалею, что отец заварил эту кашу.

— Любая каша рано или поздно расхлебывается, — говорю я и заставляю себя верить в то, что мои слова звучат убедительно.

Кулинарная академия моей сестры находится в паре километров от центра: к югу открывается вид на горы, к северу — на Ронду. Я отчетливо помню дорогу, ведущую вверх, но за годы многое успело измениться. Деревья подросли, и академия больше не просматривается с парковки. Мы идем по дорожке, петляющей между пальмами и лавандовыми зарослями, и вскоре оказываемся перед высоким, выкрашенным в белый цвет зданием с красной черепичной крышей, выгоревшей на солнце. Через шесть высоких арочных окон видно открытое, безлюдное помещение с низкими круглыми столами, вокруг которых расставлены стулья. Мы входим внутрь, откуда-то доносятся звуки радио и металлический скрежет. Проходим через холл с высокими потолками и оказываемся в кухне, откуда и долетают звуки. В эту секунду отодвигается дверь, выходит рыжеволосая женщина, напевая себе что-то под нос, и замирает на месте, заметив нас.