Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"

Как его дела, хорошо ли он себя здесь чувствует, есть ли у него родня, которая будет его навещать… Давид де Вринд вежливо, но очень коротко отвечал на все вопросы, какими профессор — как бишь его имя? — пытался поддержать разговор. Потом ненадолго воцарилось молчание, пока все они ели закуску, салат из фенхеля и апельсинов, и де Вринд раздумывал, будет ли невежливо еще раз спросить у профессора, как его зовут, то есть признать, что он успел забыть его фамилию, меж тем как профессор называл его по фамилии, и он решил, что лучше все-таки спросить, чем с трудом и в итоге неловко маскировать свою легкую невнимательность.

Профессор нисколько не обиделся, радостно сообщил, что его зовут Геррит Ренсенбринк, достал бумажник, извлек оттуда визитную карточку, отодвинул тарелку и положил карточку перед собой. Профессор Лувенского университета, сказал он, в руках у него вдруг оказалась шариковая ручка, и он зачеркнул «Katholieke Universiteit Leuven». Он ведь в отставке. Руководитель исследовательской группы «Политическая история», сказал он и опять зачеркнул на карточке соответствующую строчку. В центре его исследований была история национализма, в частности история коллаборационизма в Бельгии и Нидерландах в годы Второй мировой войны. Что он зачеркнет теперь? Электронный адрес и телефон. Их теперь нет, сказал он.

Потом профессор сказал:

— Прошу вас, — и подвинул карточку Давиду де Вринду.

В этот миг грянул гром — месье Буланже, войдя в столовую, со всей силы захлопнул за собой дверь. Давид де Вринд поднял глаза, Ромен Буланже виновато развел руками, сказал «Пардон, дамы и господа», огляделся, заметил де Вринда и радостно поспешил к его столику.

— Puis-je me joindre à vous? [115] — сказал он и добавил: — Чудесно, что мы можем так скоро продолжить наш разговор.

Буланже сел, кивнул профессору Ренсенбринку, даже больше чем кивнул, прямо-таки сидя отвесил поклон и сказал:

— Я, так сказать, новичок. Разрешите представиться…

Он затараторил, и де Вринд вдруг почувствовал несказанную усталость. Закусочные тарелки уносили, слышалось звяканье, потом принесли тарелки с waterzooi, новое звяканье, потом вдруг молчание — профессор Ренсенбринк сказал, что, к сожалению, не говорит по-французски.

О! А месье Буланже не владеет нидерландским.

Де Вринд всегда с удовольствием ел куриный бульон, во всяком случае, с этим у него никогда не было проблем, просто иногда везде кормили куриным бульоном, в школьной столовой время от времени давали куриный бульон, а он всегда ел, что дают. Конечно, заказывая в ресторане курятину, он предпочитал coq au vin [116], но ему никогда бы в голову не пришло делать проблему из куриного бульона: бульон так бульон, спасибо. Он посмотрел на кусочки мяса, поднял взгляд, профессор Ренсенбринк и месье Буланже смотрели на него — с отчаянием? Несколько беспомощно? Но это не имело касательства к куриному бульону, который, по мнению де Вринда, пахнул как-то странно. Незнакомой пряностью? Или это уже запах тлена?

— Vous devez m’aider! Вы должны мне помочь, месье де Вринд! Этот месье не говорит по-французски, будьте добры, может быть, переведете?

Де Вринд кивнул.

Буланже сказал, снова кивнув профессору Ренсенбринку:

— Mon nom est Romain Boulanger… [117]

— Son nom est Romain Boulanger… [118]

— Ik begrijp dat… [119]

— J’étais journaliste jusqu’à récemment chez Le Soir… [120] — Уже десять лет он на пенсии, впрочем, иногда пишет комментарии, как свободный автор, бросить просто невозможно, они ведь понимают, каково это, в один день расстаться с прежней жизнью невозможно, ничего важного он, понятно, теперь не пишет, но рад и благодарен, что ему еще позволяют кое-что писать, он получает удовольствие, например, история про свинью-фантома, все, наверно, слыхали, это свинья, которая… а, все равно… Он замолчал и мотнул головой, показывая, что де Вринду надо бы перевести все это профессору Ренсенбринку.

— Allots, — сказал де Вринд, — il a dit qu’il était un journaliste. Retraité [121].

— Но я до сих пор пишу. О свинье.

Буланже с удивлением посмотрел на него, помедлил, де Вринд сказал:

— C’est tout [122], — и Буланже продолжил:

— Да, будь у меня виноградник, я бы охотно о нем заботился, или хотя бы дом с садом, может, тогда бы только разводил розы да читал. Но у меня была всего-навсего квартира, большая красивая квартира в Икселе, только вот заняться там нечем, а потом жена умерла, и все это стало стеснять, квартира, большая квартира, но она стесняла меня, после смерти жены жить там стало невозможно, разве это жизнь — так, шарканье в четырех стенах, туда-сюда, да и содержать жилье в порядке стало не по силам…

— Как, простите?

— Содержать в порядке не по силам, а с другой стороны, этого было слишком мало, если вы понимаете, о чем я, жизнь стала совершенно не моя…

— Wat heeft hij gezegd? [123]

Давид де Вринд глубоко вздохнул и перевел слова Буланже, а заметив на лице профессора удивление, добавил, мол, это ведь понятно. Что месье Буланже после смерти жены…

— Oui, Monsieur, — сказал Буланже, — но вы ведь… я думал…

В этот миг де Вринд ощутил стеснение в груди, он едва мог дышать, а одновременно ему стало жарко, от жгучего стыда, он сообразил, что…

Он не переводил то, что по-французски говорил месье Буланже, а все время повторял, тоже по-французски.

Опустив голову, он посмотрел на кусочки мяса в тарелке, встал и ушел, ушел из столовой, дверь которой с грохотом захлопнулась.

Глава седьмая

Дни становились все теплее, для этой поры года было необычайно тепло. При встречах в коридорах, в столовой или у лифта все отпускали забавные замечания о глобальном потеплении.

— Мы в Брюсселе однозначно в выигрыше от такого развития!

— Нас и в этом упрекнут: новая привилегия для брюссельских чиновников!

— Теплой погодой вы обязаны мне, я всегда пользовался дезодорантами с фреоном!

— Климатической директивой мы сами себя режем!

— Все равно никто ее не соблюдает — вот увидите, скоро у нас в Брюсселе вырастут пальмы!

Но тут ведь именно Ковчег, а не гендиректорат «Климатическая политика», и на самом деле смеялись не над банальными шуточками, а просто потому, что в этом дождливом городе в обычно холодное время года уже который день светило солнце. Солнце отражалось от сияющих лиц людей, сияло в их глазах, сверкало в оконных стеклах, блестело на железных кузовах уличного транспорта.

После разговора с Ксено Мартин Зусман подготовил документ насчет юбилея, она написала своя замечания, и теперь ему приходилось дорабатывать и расширять документ, чтобы он стал основой межслужебного совещания. Это будет следующий шаг. Он обещал сдать материал в конце недели, но пока что оставалось несколько открытых вопросов, по крайней мере один большой неотвеченный вопрос. Надо срочно прояснить его с Богумилом, которому этот вопрос был поручен. Мартин зашел к нему, спросил, не хочет ли он перекусить.

— В такую погоду не грех прогуляться до площади Журдан. Например, в пивную «Эспри». Думаю, там можно даже на воздухе посидеть.

— Хорошая мысль! Мне позвонить и заказать столик?

— Да, пожалуйста, а я пока сбегаю за курткой!

По улице Иосифа II катили трактора.