Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"

Опять сирены и синие мигалки. Вспышки в зеркале заднего вида и на слегка запотевшем лобовом стекле. Он включил продув, мимо промчались два полицейских автомобиля.

Он был уверен, что сохранит за собой пост председателя, но спрашивал себя, хочется ли ему этого. Он уже не был наивен. Напротив, грозил стать прагматиком из тех, кого раньше неизменно презирал, кто всегда делает лишь то, что возможно в данный момент, однако необходимое пробить не может. Он рулил к пропасти, мог попытаться затормозить, но повернуть руль уже не мог.

На самом деле ЕПС от раскола не спасти, во всяком случае, он не видел решения: на этой конференции в Будапеште они выступят вместе с Венгрией против Еврокомиссии, так как она не в состоянии или не желает вести переговоры с Китаем о более высокой экспортной квоте, а одновременно вместе с Еврокомиссией — против венгров, так как те нарушают законодательство ЕС.

Если Объединение европейских производителей свинины распадется, то какой смысл брать на себя ответственность, абсурдно ведь — не желать всего этого, но говорить: Я беру на себя ответственность. За что? Я же марионетка практического опыта, что люди с общими интересами создавали организации, а затем, в этой общности, так беспощадно вступали в конфликты интересов, что в итоге никакой общности уже не существовало.

Тут Флориан увидел впереди на дороге людей. Пешеходы! На автостраде! Они шагали ему навстречу! Прямо по проезжей полосе! Мужчины, женщины, дети. Наклонясь под капюшонами курток-дождевиков или с пластиковыми пакетами на голове, некоторые набросили на плечи или на головы одеяла, одни с сумками, другие с чемоданами, дворники ритмично скользили по стеклу, туда-сюда, точно руки, которые хотели стереть эту картину, стереть, и тут навигатор проговорил: «Пожалуйста, по возможности, сверните! Пожалуйста, по возможности, сверните!» С ума сойти! Он ехал по автостраде, навигатор твердил «Сверните!», а навстречу шли пешеходы. Он включил предупредительный световой сигнал, сбросил скорость и тут снова увидел синие мигалки, полицейские автомобили на аварийной полосе, полицейских, машущих жезлами-катафотами. Остановился. Все больше людей выходило из серой пелены дождя на свет фар. Множество. Десятки. Сотни.

В своей жизни, точнее в своем выживании, Давид де Вринд никогда не видел, чтобы хоть что-то становилось лучше, или помогало ему, или даже спасало, если он вел себя с вымученным дружелюбием. И встречного дружелюбия тоже не ждал. Вежливости, да. Вежливость — это цивилизованность. Корректность. Ее он должен и хочет соблюдать. Но почему, когда говоришь «очень рад», надо делать вид, будто и вправду очень рад?

Он мог показать эмоции, когда вправду их испытывал. Любовь, это беззаветное чувство, выявляющее в человеке самое прекрасное, и благодарность, душенную, жизненно важную благодарность, способную заменить даже утраченную веру в bon. И он научился скрывать чувства, страх или ощущение пустоты, чувства, от которых не мог избавиться, однако же мог их утаить. А еще научился столь чуткой недоверчивости, что она не бросалась в глаза и действовала как прибор ночного видения. Но дружелюбие, в первую очередь напористое дружелюбие по отношению к людям незнакомым, было для него не более чем дешевым третьеразрядным театром характерных актеров, гротескным, как вымученно дружелюбный стеклянный глаз.

— Goedemiddag [108], — сказал он и вежливо кивнул, когда, выйдя из своей комнаты, увидел человека, отпирающего дверь соседней комнаты.

— Bonjour, — ответил тот и немедля сделал два шага к нему, причем луч верхнего света упал на его белобрысые волосы, которые засветились, точно нимб. — Bonjour, Monsieur [109].

Давид де Вринд еще раз кивнул и хотел побыстрее пройти дальше, но еще секунду и все-таки слишком долго, с удивлением смотрел на этого человека, сиявшего в лучах потолочной лампы. Плащ на нем был с муаровым эффектом и при малейшем движении переливался от светло-зеленого к бежевому, лицо блестело, будто только что смазанное кремом.

— Bonjour, Monsieur, permettez-moi de me présenter [110], — сказал мужчина, назвал свое имя, Ромен Буланже, протянул де Вринду руку и просиял, словно настал самый счастливый миг его жизни.

Де Вринд сдержанно пожал ему руку, назвал свое имя, добавил:

— Aangenaam! [111] — а затем поправился: — Enchanté! [112] — Пока что все было очень вежливо, однако грозило обернуться мучительно дружелюбным разговором.

О, он говорит по-французски.

Надо бы сказать: увы, совсем чуть-чуть, извиниться и уйти, но он сказал:

— Oui, Monsieur [113].

Многие фламандцы вполне прилично говорят по-французски, а Давид де Вринд говорил прекрасно. В свое время, после побега из депортационного эшелона, он два года скрывался в валлонской семье, в Вилье-ла-Виль, с четырнадцати до шестнадцати лет, пока незадолго до конца войны на него не донесли. Французский стал для него тогда вторым родным языком, языком приемных родителей, а в жизненно важном смысле — языком любви. Ему сразу стало невмоготу оттого, что этот незнакомец, как бишь его, утрированно произнес «Quel bonheur» и еще раз «Quel bonheur», какое счастье, а следом затараторил: он новый сосед, въехал сегодня, до чего здорово, что он прямо сейчас познакомился с соседом, надеется на добрососедство, ведь все началось так хорошо, счастье, что месье де Вринд говорит по-французски, а то ведь он уже успел убедиться, что некоторые в доме говорят только по-фламандски, даже персонал, и его несколько смутило, что в «Maison Hanssens» есть нефранкофонный персонал, он прямо-таки растерялся, потому что сотрудница, которая должна была посвятить его в здешний распорядок, оказалась фламандкой, мадам Годеливе, фамилия совершенно непроизносимая…

— Годеливе.

— Да, месье, вы ее знаете? — Он-то сам ее не понял, но, к счастью, все уладилось, и теперь его опекает мадам Жозефина…

— Ваше счастье!

Плащ месье Буланже непрерывно менял цвет.

— Да, месье, очень милая, очень отзывчивая, но, — он состроил лукавую мину и поднял вверх указательный палец, — ни в коем случае нельзя называть ее сестрой, правда-правда, здесь же не больница, хотя мадам Жозефина и носит этакий чепчик, вы ее знаете?

Давид де Вринд кивнул.

Во всяком случае, он очень рад, что у него такой милый сосед. Давно ли он живет здесь, он должен непременно, непременно рассказать о своем здешнем опыте и подсказать кое-что, может быть, за обедом или позднее, за бокальчиком вина.

Давид де Вринд не сумел радостно согласиться на это предложение, сказать да, конечно, с удовольствием, подыскивал вежливый ответ, который ни к чему его не обяжет, но не мог сосредоточиться: лицо этого человека кого-то ему напоминало, только он не знал кого. Месье Буланже сделал шажок, вышел из прямого луча точечной лампы, волосы и лицо его разом перестали сиять, посерели, и он сказал:

— Я вас задерживаю! — Он правда сказал «arrêter»? — Извините, пожалуйста! Не стану больше вас задерживать! Увидимся!

Войдя в столовую, де Вринд обнаружил, что нет ни единого столика, где он мог бы сидеть в одиночестве. Хотел было повернуться и пойти в «Ле рюстик» (он успел уже получить скидочные карточки для этого заведения), но мадам Жозефина тотчас лишила его такой возможности.

— Вот и мы, — сказала она так громко, что он вздрогнул, и энергично препроводила его к столику, где сидел профессор. — Ведь мы, — вскричала мадам Жозефина, — уже познакомились, не правда ли, господин де Вринд, во время маленького злоключения с рыбьей косточкой, не правда ли, но сегодня опасности нет, сегодня у нас превосходный waterzooi [114]. Профессор, можно посадить к вам вашего знакомца, господина де Вринда?