Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"

Занятая своими мыслями, она совсем перестала обращать внимание на дочь. Та шла, размахивая руками, и что-то напевала себе под нос. Где-то уже в лужу успела влезть. Туфли грязные, колготки забрызгала, шнурок развязался, волочится по земле…

— Ты что, не видишь, что у тебя шнурок развязался? — набросилась на нее Людмила. — Завяжи сейчас же!

Оксанка присела на корточки и стала возиться со шнурком. Подол платья свесился в лужу.

— Все, — дрожащими губами произнесла Людмила, — в таком виде я с тобой никуда не пойду. Немедленно возвращаемся домой!

— Мамочка! — зашлась в плаче Оксанка. — Мамочка, прости, я больше не буду! Никогда больше не буду, прости!

— Что ты не будешь? — тихо и зло спросила Людмила.

— Ничего не буду! Пойдем, мамочка, пойдем! Пойдем в больницу!

— Что ты орешь дурным голосом? Прекрати меня тянуть за руку! Люди смотрят.

Остаток пути шли молча. Людмила угрюмо думала о том, что на сегодня опять гора стирки, что Оксанка будет до двенадцати сидеть с уроками, а значит, снова слезы, истерика. Господи, где взять сил, где набраться терпения?

В поликлинике народу уже почти не было, только два человека сидели в кабинет к участковому врачу — бабушка с внуком и молодой папаша с годовалой дочерью на руках. Папаша все умилялся бессмысленному лепетанию своего сокровища, а бабушка начала с ходу долго и нудно рассказывать о болезнях внука, о том, что он вырос у нее на руках, что родители им совсем не занимаются, что мать дни и ночи на работе, и так далее в том же духе.

Людмила с отвращением слушала и думала, что она, слава богу, обошлась без бабок. И без отца, между прочим, тоже, добавила мысленно, со злобой взглянув на счастливое лицо молодого папаши. Коленька тоже все умилялся, бывало: «Ах, у нее зубки прорезались! Ах, она сказала «папа»! Ты послушай, Людмилка, как она смешно говорит «папа»!» Где он теперь, Коленька? А? Нету Коленьки! Одни алименты, копейки жалкие остались вместо «папы».

А Оксанка, между прочим, вся в него. И брови его, густые, и ресницы длинные, и нос курносый. Говорят, счастливая будет, если в отца. Дай бог хоть ей быть счастливой!

Людмила взглянула на дочь — господи, что за поза! Ноги расставила в разные стороны, платье задралось, вся сгорбилась, рот разинула — слушает, что бабка рассказывает.

— Ты как сидишь? — кротким голосом спросила Людмила. Она всегда старалась сдерживаться на людях.

Оксанка вздрогнула, ноги сдвинула, выпрямилась, подобралась.

— Вот так, — ласково улыбнулась ей Людмила.

Бабка одобрительно закивала головой и начала бесконечный разговор о том, как надо воспитывать детей, но тут, к счастью, ее пригласили в кабинет, и тема себя исчерпала.

Молодой папаша с улыбкой посмотрел на Оксанку и сказал:

— Неужели и моя когда-нибудь такой же станет?

— Станет, станет, можете не сомневаться, — желчно ответила Людмила.

— Прямо не верится, — вздохнул папаша. — Вашей сколько?

— Восемь.

— А моей год и два месяца. Уже говорит. Слов двадцать, наверное. Правда, хорошо для ее возраста?

— Угу, — с кривой улыбкой подтвердила Людмила.

— Вы послушайте, как она смешно говорит «папа». Оксанушка, скажи «папа»!

— Тали пали ляма папа, — пролепетала девчушка и залилась веселым смехом.

Людмила тоже невольно улыбнулась.

— Прелесть, правда? — довольно хохотал папаша. — А вашу как зовут?

— Так же, как и вашу, — засмеялась Людмила. — Тезки.

— Надо же! — весело удивился папаша. — Какое совпадение! А мужа как?

— А мужа никак, — ответила Людмила, и оба замолчали.

Вышла бабка, волоча за руку ревущего внука и приговаривая:

— У-у, тетя, плохая тетя, мы ей зададим, мы ей покажем…

Папаша подхватил свое чадо и нырнул в кабинет. Людмила с Оксанкой остались одни в коридоре.

— Вытри нос, подтяни колготки и причешись, — автоматически сказала Людмила.

Не прошло и двух минут, как мужчина выбежал из кабинета, помахивая справкой.

— Порядок! Со следующей недели в ясли, — и подмигнул Оксанке, — счастливо, тезка!

— Ну, кто там еще? — устало спросила врач, взглянув на часы. — Последние? Что у вас?

Людмила в двух словах объяснила ситуацию. Врач полистала Оксанкину карточку, вздохнула и начала заполнять направление.

— Лечитесь, — сказала она, — и не болейте больше.

Было уже темно, когда возвращались домой. Людмила крепко сжимала мягкую Оксанкину ладошку, шагала широко, торопилась — дома дел невпроворот. Оксанка вприпрыжку семенила рядом. В лужах плавал, растворяясь, желтый свет фонарей, суетливые тени то забегали вперед, то тащились за спиной, словно вечные, неотвязные заботы, от которых никуда не спрячешься.

Дома на скорую руку приготовила ужин, наспех поели. Оксанка кинулась было мыть посуду, но Людмила отмахнулась:

— Уроки иди делай!

Перемыла посуду, убрала на кухне, принялась за стирку. Оксанка возникла на пороге ванной с тетрадкой в руке:

— Мам, проверь сочинение!

— Потом, — буркнула Людмила, — видишь, некогда. Положи тетрадку и иди в постель.

Поздно вечером, переделав все дела, вспомнила про сочинение.

«Моя семья» — было выведено неуверенным, но старательным почерком.

«Господи, ну зачем детям такие темы давать?» — болезненно поморщилась Людмила.

Все сочинение на полстранички.

«Для второго класса нормально», — подумала Людмила, исправила ошибки в словах «очинь» и «харошая» и положила тетрадь в портфель.

Подошла к Оксанке поправить одеяло — спит она беспокойно и всегда раскрывается во сне.

Оксанка сказала что-то неразборчивое и повернулась на другой бок. Из-под ресниц выползла недоплаканная за день слеза и скатилась, оставив на щеке кривую блестящую дорожку.

Щемящая жалость к дочери вдруг сдавила горло Людмиле, и воздух, с трудом протолкнувшийся в гортань, показался шершавым и горьким, как разжеванная таблетка. Словно сломалась плотина, подмыло ее скопившимися слезами, и Людмила вдруг вся ослабела, оплыла, уткнулась лицом в одеяло, под которым сжалось в комочек такое маленькое, такое беззащитное и теплое тельце дочери.

«Оксанушка моя, — рыдала Людмила, — за что я тебя все время мучаю? Что я тебя все время дергаю? Дрянь у тебя мама, дрянь! Меня на пушечный выстрел нельзя к детям подпускать. Я же всю твою жизнь калечу. Прости меня, доченька, прости меня, родная!»

Людмила задыхалась, давила пальцами катившиеся по щекам слезы, она клялась себе никогда в жизни больше не повышать на дочь голоса, не доводить до слез, не делать поминутно замечаний, быть спокойной, сдержанной, доброжелательной.

«А в воскресенье, — всхлипывала она, — мы вместе пойдем куда-нибудь, в кино или в парк, будем целый день разговаривать. Я же ни о чем с ней не говорю, только ругаю все время, ругаю…»

Немножко успокоившись, Людмила пошла в свою комнату — надо спать, время позднее, завтра не встанет… В темноте в коридоре обо что-то споткнулась. Что такое? Туфли Оксанкины! Опять не на месте! И не почистила, дрянь такая! Как пришла вся в грязи, так и бросила. Привыкла, что мать все за нее делает. Ну что за наказание! Ну прямо сил уже никаких не хватает. Ругаешь, ругаешь, и никакого толку. У всех дети как дети…

Наталья Моловцева

НИТКА РЯБИНОВЫХ БУС

Рассказ

Мать умирала.

Лежала она уже давно, третий месяц. Уходя на работу, Зойка оставляла на табуретке возле ее кровати тарелку с едой — захочет мать поесть, а картошка или каша вот они, рядом. Поначалу, возвращаясь домой, она находила тарелку чистой: мать все съедала и даже находила в себе силы встать и отнести пустую посуду на кухню. Зойка ругалась:

— Зачем встаешь? Раз мо́чи нет — лежи, копи силы.

— Все уж… Откопилась, видать, — неохотно отвечала Прасковья.