Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"

И тут она обратила внимание, что люди почти не смотрят друг на друга, как будто боятся чего или устали от собственного множества. И только некоторые из них, может быть самые смелые или самые одинокие, самые отчаянные, смотрят вокруг, но и им, этим смелым одиночкам, нет того ответного взгляда, который она бы узнала из миллиона, ее взгляда, спроецированного во взгляде Эстонца.

Ассерокс… Она вдруг вспомнила незнакомое слово, сказанное ей во сне неясным человеком: «Тебя коснулся ассерокс». Ассерокс… Не здесь ли ответ? Что это за слово? Что оно означает?

И Марина не выдержала, обратилась к стоявшей около нее пожилой чете, мужчине и женщине (ей все теперь было нипочем!), громко, стараясь перекрыть грохот электрички:

— Ради бога, простите меня, пожалуйста. Но вы случайно не знаете, что такое — ассерокс?

— Ассерокс? — переспросил мужчина, задумался на мгновение. — Нет не знаю. Ты, Ася, не знаешь? — повернулся он к своей спутнице. Та покачала головой:

— Нет, не знаю. Первый раз слышу. Может, это что-то, с ветром связанное? Циклон какой-нибудь, или ураган, или тайфун. Им такие чудные имена дают. Сирокко, например… «Много дней дует знойный сирокко…» А вот ассерокс — не знаю, не слыхала.

И тут откуда-то из-за ее плеча вывернулся пьяненький маленький мужичонка, погрозил Марине желтым прокуренным пальцем и прокричал, громко, на весь вагон, так, что на них стали оглядываться:

— Ишь, чего выдумала! Чего захотела — ассерокс!.. Да нету такого! Нету! Приснилось все тебе!

Марина вздрогнула от его слов, отшатнулась в страхе, прежде чем успела сообразить, что это просто совпадение, что мужичонка в своей пьяной жажде общения ткнул пальцем в небо и попал, оглянулась за защитой к сидящим на скамье и увидела: ДВОЕ СМОТРЕЛИ ДРУГ НА ДРУГА.

Валентина Соловьева

У ВСЕХ ДЕТИ КАК ДЕТИ

Рассказ

«Ну что она все время крутится перед зеркалом? — с досадой думала Людмила, глядя на свою восьмилетнюю дочь Оксану. — Ишь, любуется! Волосы растрепаны, на щеках грязь, платье все в пятнах. Ведь только вчера чистое дала! Не напасешься на нее!»

У Людмилы аж слезы на глаза навернулись. Работаешь целый день как проклятая и домой придешь — покоя нет.

— Ты почему посуду не вымыла? — еле сдерживая себя, спросила она.

Оксана испуганно отпрянула от зеркала.

— Я сейчас! — и кинулась было в кухню.

— А уроки? — подозрительно спросила Людмила. — Уроки сделала?

Оксана опустила голову.

— Чем ты занималась целый день? — стекленея от переполнившей ее злости, спросила Людмила. — Чем, я тебя спрашиваю?

Она оглядела комнату.

— Почему форму не повесила на место?

Дочь схватила школьное платье и торопливо принялась расправлять его на плечиках.

— Когда ты научишься постель застилать? — мстительно спросила Людмила, указывая на вздыбившееся горой одеяло. — Тебе все некогда! Дурака валять целыми днями — пожалуйста, а матери помочь — времени нет. Хоть бы за собой следила! Посмотри, на кого ты похожа! Смотреть тошно! Иди умойся немедленно!

Первая слеза скатилась по щеке у Оксанки.

— Это ты можешь! — взорвалась Людмила. — Для этого большого ума не надо. Поплакать легче всего. Ты поревешь, а я за тебя все сделаю, так, что ли?

Оксанка начала реветь в голос.

— Прекрати сейчас же! — закричала Людмила. — Не выводи меня из терпения!

Рев еще больше усилился.

— Я кому сказала, прекрати! — орала Людмила, уже не заботясь о том, что услышат соседи. — Это мне реветь надо, а не тебе. Перестань! Чтоб я больше не слышала!

— Я не могу, не могу! — захлебывалась Оксанка. — Мамочка, я не могу перестать!

Людмила стиснула зубы и постаралась взять себя в руки. Некогда сегодня воспитанием заниматься. Специально отпросилась пораньше с работы, чтобы сводить дочь в поликлинику и взять справку для санатория. В профсоюзе пообещали путевку в этот санаторий для детей с заболеваниями верхних дыхательных путей. А у Оксанки всю зиму катары, фарингиты, тонзиллиты и прочее. А лечить некогда, температуру собьешь и выпихиваешь в школу. На справках с ней сидеть — много ли высидишь. С Коленькиных алиментов не разгуляешься.

«Господи, какая я несчастная! — со слезами додумала Людмила. — Муж бросил, дочь какая-то непутевая растет. — У всех дети как дети, а тут…»

Оксанка нудно ревела, растирая пальцами слезы по щекам.

— Доченька, — сказала Людмила, изо всех сил сдерживая себя, — перестань плакать, иди быстренько умойся, переоденься, сейчас пойдем в больницу.

Оксанка как по команде замолчала и бросилась в ванную, а Людмила забегала по комнате, собирая и распихивая по углам разбросанные тряпки, игрушки, книжки. «Все повытащит! — с нарастающим раздражением думала она. — Неряха! Убираешься, убираешься, а все без толку. Целый день крутишься как заведенная, ничего в жизни не видишь. Ведь только для нее и живешь, только для нее, и никакого понимания, никакой благодарности…»

— Мама, мам, — Оксанка, уже умытая, с блестящими глазами и мокрой челкой, дергала ее за рукав, — мам, а чего мне надеть?

— Ты что, не видишь, что мать занята? — рявкнула Людмила. — За тобой убираю!

Оксанка снова сморщилась, из еще не просохших глаз опять покатились слезы, но Людмила уже не могла остановиться.

— Как будто не знаешь, что тебе надеть! Обязательно мать нужно дергать! Вон, все в шкафу перед твоими глазами!

Оксана вытащила платье и, тихонько всхлипывая, принялась натягивать его.

— Что ты надеваешь? — взвизгнула Людмила. — Ты что, не видишь, что здесь пуговиц нет? Сама в жизни не догадаешься пришить. Все мать должна делать! И в кого такая уродилась? Бестолочь!

Оксанка растягивала губы, стараясь не плакать, но слезы все равно текли не переставая. Людмила уже махнула на нее рукой — пусть ревет, бесполезно что-нибудь говорить, только нервы мотать. Кинула ей другое платье, сама причесалась кое-как и скорей в больницу, до конца приема всего час оставался.

Оксанка шла, низко наклонив голову, упершись подбородком в грудь, с носа капали слезы, и она то и дело высовывала язык, слизывая их. Людмила скрипела зубами от раздражения. Господи, стыд какой! Здоровая дылда, воет, губы распустила, нос распух, а идет-то как, господи, как паук какой-то, на полусогнутых, нога за ногу заплетается.

— Ты как ходишь? — не выдержала она. — Пугало огородное! Ты можешь идти нормально? Голову выпрями, живот подбери! Руками не размахивай! Что ты ногами шаркаешь, как старуха? Обуви на тебя не напасешься!

Оксанка, вместо того, чтобы идти, как ей велели, заплакала навзрыд и вовсе согнулась крючком. Людмилу аж затрясло.

— Ты можешь не реветь хоть пять минут, — заорала она. — Ты можешь выслушать, что тебе мать говорит?

У Людмилы прямо рука чесалась дать ей подзатыльник со всего размаха, но не будешь же на улице. Тут знакомые то и дело попадаются, со стыда сгореть можно. На работе она — уважаемый человек, член месткома, все с ней считаются, а дома с собственной дочерью справиться не может.

Главное, все, все ей в жертву принесла — и личную жизнь, и работу, все! Разве б она сидела в этой богадельне, если б не Оксанка? Какие перспективы были у нее в управлении! Еще до рождения дочери ее прочили в завотделом. И все пришлось бросить. Там командировки, там выездные совещания, а у нее ребенок на руках. Вот и пришлось идти в эту контору, работа — от и до, получает сто двадцать, и никакого просвета впереди. Ни два ни полтора. Ни богу свечка, ни черту кочерга. И главное, все, что она делает, никому не нужно. Пустая, бессмысленная работа. Тратит свою жизнь, разменивает на бесконечные отчеты, планы, графики. А время идет, уж за тридцать перевалило. Ну ладно, с мужем не повезло — в конце концов, никто от подлецов не застрахован, — так что ж, из-за этого крест на себе ставить? А кому чужой ребенок нужен? Своих бросают без зазрения совести. Не один крутился около, подъезжал, а чуть до дела доходит — в кусты. Сволочи!