Читать книгу 📗 "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь"
Дед наградил его прямоту улыбкой. Переправляя лодку, он разглядывал Далао своими невеликими глазками.
После этого Далао сказал:
— Но Цуйцуй слишком нежная, боюсь я, что она только и умеет слушать, что ей поют мужчины из Чадуна, но не сможет, подобно чадунским женщинам, делать то, что положено жене. А мне нужна любимая, которая бы слушала мои песни, но при этом была хорошей хозяйкой. «Хочу и рыбку съесть, и на мель не сесть», — да, вот уж это сказано прямо про меня!
Дед потихоньку развернул лодку, пришвартовав корму к берегу, и сказал:
— Твоя правда, Далао! Ну, ты сам смотри.
В чем там эта правда, дед не понимал и не знал, как на это следует отвечать. Когда парень ушел, дед, вспоминая его слова, и печалился, и радовался. Ведь если Цуйцуй должна кого-то выбрать, то этот человек должен позаботиться о ней? Если и вправду выбрать его, согласится ли Цуйцуй?
Ранним утром пятого числа посыпал моросящий дождик, в верхнем течении прибыло немного праздничной воды, и река стала горохово-зеленого цвета. Дед снарядился в город, чтобы купить кое-каких вещей для праздника, надел «накидку» из листьев, в которые заворачивают цзунцзы, взял корзину, большую тыкву-горлянку с вином, повесил на плечо перекидной кошель со связкой из 600 чохов в нем и ушел. Праздник привел к реке множество людей из маленьких деревень и крепостей [143] с деньгами и добром; все эти люди шли в город покупать и обменивать товар, они отправились в путь довольно рано, поэтому после ухода деда пес остался с Цуйцуй нести вахту у парома. Цуйцуй в новехонькой накидке переправляла пассажиров туда и обратно. Пес сидел в лодке и всякий раз, когда та причаливала, непременно спрыгивал на берег с веревкой в зубах, к радости путников. Многие деревенские ехали в город со своими собаками, ведь, как говорят в народе, «собака не уходит далеко от дома», а если уходит, то, даже сопровождая хозяина, ведет себя смирно. Когда они добирались до переправы, пес Цуйцуй обязательно подходил их обнюхать, но ловил взгляд хозяйки и как будто понимал, что она хочет сказать, и не предпринимал никаких действий. Когда они добирались до берега, он завершал работу с веревкой, видел, что те незнакомые собаки поднимаются в гору, и бежал догонять их. Это влекло за собой сердитый окрик Цуйцуй: «Пес! Ты что бесишься? Еще дел невпроворот, ну-ка быстро сюда!» И тогда пес со всех лап мчался к парому, но по-прежнему обнюхивал в нем всех до единого.
— Что за легкомыслие! — говорила Цуйцуй. — Где ты такому научился? А ну сядь вон там смирно!
Пес, казалось, все понимал, возвращался на свое место и, только унюхав что-то или словно бы вспомнив, тихонько лаял, но совсем чуть-чуть.
Дождь лил без остановки, и река покрылась дымкой. Когда Цуйцуй нечем было заняться в лодке, она прикидывала путь старого паромщика. Она знала, куда он должен сегодня пойти, с кем встретиться, о чем говорить, что происходит в этот день перед городскими воротами, что происходит на улице Хэцзе; «в голове ее был целый том»: она будто видела все собственными глазами. А еще она хорошо знала деда — стоило ему увидеть в городе знакомого из гарнизона, не важно, конюха или повара, он тут же высказывал все полагающиеся случаю поздравления. Скажет: «Поручик, кушайте-пейте на здоровье!», а тот ответит: «Лодочник, ешь-пей досыта». Если дед скажет так, а тот в ответ: «Да что же мне есть-пить? Четыре ляна мяса, две чарки вина, ни наесться, ни напиться!», тогда дед тут же с радостью приглашал знакомого на берег своей речушки — напиться всласть. Если же человек хотел выпить из дедовой горлянки, не сходя с места, старый паромщик не скупился и тут же передавал ему бутылек. Пригубив, солдаты из лагеря закручивали от удовольствия язык, облизывали губы, хвалили вино и тут же получали настоятельное приглашение сделать второй глоток. В таких обстоятельствах вина становилось мало, и нужно было бежать в первую попавшуюся лавку, чтобы наполнить горлянку доверху.
Цуйцуй также знала, что дед пойдет на пристань поболтать с лодочниками, которые день-два как причалили, спросит о ценах на рис и соль ниже по течению, а иногда, сгорбившись, нырнет в трюм, пропитанный запахами морской капусты и кальмаров, запахами масла, уксуса, дыма от сгоревших дров; лодочники добудут из маленьких сосудов пригоршню фиников и отдадут старому паромщику, и спустя какое-то время, когда он вернется домой и Цуйцуй будет на него обижаться, примирение будет достигнуто этими финиками.
Когда дед приходил на улицу Хэцзе, многие владельцы лавок дарили ему цзунцзы и прочее в знак уважения за то, что исправно заведовал переправой, и хотя дед и кричал: «Куда я понесу всю эту кучу, она же раздавит мои старые кости!», он был благодарен за эти подарки. А добравшись до мясной лавки и заподозрив, что продавцы не захотят брать деньги, предпочитал уходить в другое место, не желая пользоваться их великодушием. Тогда мясник говорил: «Дедушка, ну зачем вы так считаетесь? Я ведь вас не плуг в поле заставляю тянуть!» Но нет, паромщик думал, что это кровавые деньги, их нельзя сравнивать ни с чем другим, и если мясник не брал плату, то он сперва точно отсчитывал монеты, а потом метал их в большое и длинное бамбуковое коленце-копилку, хватал мясо и убегал.
Продавцы знали его и, взвешивая мясо, всегда выбирали лучший кусок, да еще и нарочно взвешивали больше, чем он просил; замечая такое, он возмущался: «Эй, эй, хозяин, не надо мне таких щедрот! Мясо с ноги в городе идет на кальмара с мясными нитями, нечего тут надо мной шутить! Мне нужна шея, мне нужно плотное и клейкое мясо, я же лодочник, мне его потушить с морковью да вином запить!» Получив свое мясо и расплачиваясь, он вначале считал деньги сам, потом поторапливал мясника, чтобы тот тоже посчитал, а мясник, по обыкновению, просто бросал деньги в копилку, и тогда паромщик удалялся с прямо-таки очаровательной улыбкой. Мясник и прочие покупатели при виде его лица не могли удержаться от смеха…
Цуйцуй также знала, что дед, будучи на улице Хэцзе, обязательно зайдет в гости к Шуньшуню.
Она повторяла про себя все, что видела и слышала во время обоих праздников, и в сердце ее зацветала радость, как будто ее что-то ожидало; это чувство было словно неосязаемые подсолнухи, которые видишь, зажмурив глаза ранним утром на кровати, — как будто ясно стоят перед глазами, но не можешь толком рассмотреть и ухватить. «Неужели в Байцзигуане водятся тигры?» — подумала она, сама не зная, почему неожиданно вспомнила это место. Оно находилось на реке Юшуй больше чем в двухстах ли от Чадуна! А потом подумала: «Тридцать два человека на шести веслах, а если ветер попутный, то ставят большой парус — штуку, сшитую из ста полотнищ белой ткани; сперва на такой лодке плывут через озеро Дунтинху, как же смешно…»
Она не знала, сколь велико это озеро Дунтинху и никогда не видела таких больших лодок, а всего смешнее, что она даже не представляла, почему задумалась об этом!
Явилась целая толпа путников, а с ними коромысло с ношей, были люди, похожие на тех, кто ездит по казенным делам, а еще были мать с дочкой. Мать была одета в крепко накрахмаленное синее платье, на щеках девочки рдели два намазанных красным кружка, а сама она была наряжена в новую одежду, которая не слишком удачно сидела на ней; обе ехали в город поздравить родственников и посмотреть на гонки. Когда вся компания расселась в лодке, Цуйцуй, разглядывая девочку, стала перегонять паром на другой берег. Она предположила, что девочке лет тринадцать-четырнадцать, вид у нее был очень изнеженный, наверняка еще никогда не уезжала от матери. На ногах девочки красовалась пара остроносых, подбитых гвоздями и натертых маслом башмачков, на которые налипло немного желтой грязи. Штаны были из зеленой ткани с фиолетовым отливом. Увидев, что Цуйцуй разглядывает ее, девочка уставилась на нее в ответ; глаза ее блестели, как два хрустальных шарика. Она была чуть стеснительна, чуть скованна, и в то же время, сразу видно, невероятно избалованна. Женщина, вероятно, ее мать, спросила, сколько Цуйцуй лет. Цуйцуй хихикнула, с неохотой ответила и в свою очередь спросила, сколько лет девочке. Услышав, что тринадцать, она невольно засмеялась. Мать с дочерью явно были из состоятельной семьи, весь их вид говорил об этом. Разглядывая девочку, Цуйцуй заметила, что у той на руке посверкивает серебряный браслет с узором-косичкой, и капельку позавидовала. Когда лодка причалила и пассажиры один за другим начали сходить на берег, женщина достала монетку, вложила ее в руку Цуйцуй и ушла. В тот момент Цуйцуй напрочь забыла дедушкины правила — не поблагодарила ее, денег не вернула, а только в оцепенении смотрела на девочку в толпе. Но когда пассажиры почти скрылись за вершиной горы, Цуйцуй неожиданно сорвалась, догнала их и уже на самом верху вернула монетку женщине.
