Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
Тут он услышал звонок. Потом удары кулаком по двери. Прошел на кухню, надел пальто. Прошел в спальню. А кто-то все молотил в дверь. Давид де Вринд снова сделал небольшой крюк, направляясь к окну. Выглянул наружу. Рукой не достанешь. Он сел на пол, закурил сигарету. Стук. Громкий стук.
Глава вторая
Разок, наверно, не грех позволить себе депрессию. Мартин Зусман мог и потерпеть: он работал в Ноевом ковчеге. Был чиновником Еврокомиссии, гендиректората «Культура и образование», служил там в директорате «Информация», руководил отделом «Программа и мероприятия. Культура».
Между собой сотрудники называли свое ведомство только Ноев ковчег или коротко Ковчег. Почему? У ковчега нет пункта назначения. Он плывет по течениям, качается на волнах, стойко отражает бури и желает лишь одного: спасти себя и то, что несет на борту.
Мартин Зусман уразумел это весьма скоро. На первых порах он был счастлив и горд, что сумел добыть такую работу, тем более что не был направлен в Брюссель как END (Expert National Détaché, то есть прикомандированный национальный эксперт) ни какой-либо австрийской партией, ни властной структурой, нет, он подал документы прямо в Комиссию и выдержал конкурс, а значит, действительно был европейским чиновником, без национальных обязательств! Однако затем поневоле пришел к выводу, что в самой Еврокомиссии ведомство «Образование и культура» авторитета не имело, над ним лишь снисходительно посмеивались. Когда речь заходила об этом гендиректорате, аппаратчики говорили просто «Культура», «Образование» опускали, хотя именно в сфере образования были достигнуты заметные успехи, скажем разработка и реализация программы «Эразм». А когда говорили «Культура», то с таким оттенком в голосе, с каким уолл-стритовские брокеры говорят «нумизматика», хобби чудака-родственника. Но и среди общественности, коль скоро она вообще проявляла интерес, имидж «европейской культуры» котировался весьма низко. Мартин Зусман только начинал работать и еще почитывал газеты родной страны — типичная ошибка начинающих, — когда в Австрии прокатилась волна возмущения, поскольку, как писали газеты, австрийцам грозили «Культурой»: каждое государство — член ЕС имело право на комиссарский пост, правительство назначало некое лицо, а председатель Еврокомиссии выделял ему ведомство. После тогдашних европейских выборов, когда в ведомства назначали новое руководство, прошел слух, что номинированный Австрией комиссар получит «Культуру». Австрийское коалиционное правительство рассорилось, поскольку партия выдвинутого комиссара чуяла интриги партнера по коалиции, народ протестовал, австрийские газеты подогревали разлад и вполне могли рассчитывать на готовность читателей к негодованию: «Нам грозит „Культура“!» Или: «От Австрии отделываются „Культурой“!»
Подобная реакция кажется весьма удивительной, если учесть, что Австрия если и не «воспринимала» себя как «культурную нацию», то все же охотно себя так именовала. Правда, эта реакция вполне соответствовала имиджу и значению, какие «Культура» имела в европейской властной структуре. Имидж и значение зависели от размеров бюджета, каким распоряжалось ведомство, и от влияния на политические и экономические элиты. А у «Культуры» с тем и другим обстояло скверно. В итоге австрийский комиссар все-таки получил не «Культуру», а «Региональную политику», что вызвало ликование культурной нации. «Наш бюджет, — сообщали теперь австрийские газеты, — составляет 337 миллиардов!»
«Культуру» отдали Греции. Казалось бы, вполне естественно, если принять во внимание греческую Античность как основу европейской культуры, а с другой стороны, нарочито цинично, если сопоставить убыль демократии в Европе с рабовладельческим обществом греческой Античности; однако все обстояло очень просто: по причине своего уже нескончаемого финансово-бюджетного кризиса Греция пала ниже некуда, а потому возражать не могла, поневоле приняла то, что дали. Захудалое ведомство. Это была не миссия, это было наказание: кто не умеет обращаться с деньгами, тот и денег в руки не получит, вот и обойдется ведомством без бюджета. Гречанка-комиссарша, женщина амбициозная, энергичная, боролась за сильную команду, которой можно доверять и которая придаст ей в Комиссии хотя бы небольшой политический вес. Ей удалось залучить нескольких соотечественников, которые успели накопить опыт в аппарате Комиссии, имели хорошие связи с другими гендиректоратами и прекрасную репутацию, чтобы поставить их на ключевые посты в своем гендиректорате. Вот так и Фению Ксенопулу с повышением перевели из «Торговли» на пост руководителя директората в Ковчеге, где работал Мартин Зусман.
Фения не могла отклонить повышение. Если хочешь сделать карьеру в аппарате Европейской комиссии, надо доказать свою мобильность. Если не выказываешь готовности и отклоняешь предложение сменить круг задач, с тобой все кончено. И она перебралась в Ковчег и, планируя здесь-то и доказать свою мобильность, немедля начала стремиться к следующей перемене, причем с особым учетом visibilité [11]. Это опять-таки чрезвычайно важно для карьерного роста в аппарате: быть на виду, работать так, чтобы постоянно бросаться в глаза.
Фения знала, что такое лишения. Знала на собственной шкуре. И обладала той пламенной энергией, что нередко свойственна людям, душу которых вечно жжет убожество собственного происхождения и которые не могут от него отмежеваться, никогда, ведь душа-то всегда при них. При первой же возможности она снова и снова доказывала, что готова действовать. Когда ее подводили к двери и говорили: найди ключ — и через эту дверь выйдешь наружу, она усердно искала ключ, готова была терпеливо подпиливать все возможные ключи, чтобы в конце концов один подошел, но рано или поздно брала топор и разносила дверь в щепки. В итоге топор и стал ее универсальным ключом.
Мартин Зусман Фению терпеть не мог. С ее появлением рабочий климат в Ковчеге ухудшился. Она явно презирала работу, которую приходилось здесь выполнять, а одновременно невыносимо давила и подгоняла, чтобы эта работа стала заметнее.
Фения Ксенопулу спала хорошо. Сон для нее был частью физического самообладания, частью самодисциплины. Она подключалась ко сну, как к зарядному устройству. Сворачивалась клубочком, прижимала подбородок к груди. И вот уже заряжалась силой для боев следующего дня. Правда, спала без сновидений.
— Я храпел? — рано утром спросил у нее Фридш.
— Нет. Я спала хорошо!
— Как ребенок.
— Да.
— Нет, скорее как эмбрион.
— Эмбрион?
— Да. Судя по твоей позе. Она напомнила мне фотографии эмбрионов! Кофе хочешь?
— Нет, спасибо! Мне пора!
Она хотела на прощание поцеловать его и сказать «Думай обо мне!», но не стала, только кивнула и сказала: «Мне пора»…
По дороге в контору Мартин Зусман узнал свежие новости. Когда позволяла погода, то есть не было дождя, он ездил на работу на велосипеде. Это обеспечивало небольшой моцион, но главная причина была в другом. Метро наводило на него тоску. С утра пораньше усталые, серые лица. Деланая готовность людей с чемоданами на колесиках и кейсами всегда выглядеть динамичными, сведущими и способными к соревнованию, плохо подогнанные маски, под которыми гнили подлинные лица. Взгляды в пустоту, когда в вагон входили попрошайки с аккордеонами, что-нибудь играли, а потом подставляли стаканчик из-под йогурта, выпрашивая монетку-другую. Что за песни они играли? Мартин сказать не мог, наверно, шлягеры двадцатых и тридцатых годов минувшего века, довоенные. Выход из вагона. Механическое движение человеческих потоков, шагавших сперва по отключенным эскалаторам, а затем по обшитым фанерой, грязным коридорам вечных строек подземки, мимо ларьков с пиццей и кебабом, запахов пота, экскрементов и тлена, наконец аэродинамическая труба лестницы, что ведет наверх, к улице, выход на дневной свет, который уже не проникает в пасмурную душу. Мартин предпочитал ездить на велосипеде. Очень скоро он стал членом EU-Cycling-Group [12]. Вначале эта группа предоставляла каждому чиновнику ЕС, который в нее вступал, персонального тренера, обучавшего основам езды по городу (например, как целым-невредимым проехать на велосипеде через Монтгомери), тренер же прокладывал самый надежный маршрут от квартиры до места работы, а затем несколько дней прорабатывал его сообща с подопечным и, кроме того, учил мимоездом клеить на автомобили, запаркованные на велодорожке, стикеры «Вы стоите на дороге!». Стикеры не портили машины, их легко отлепить. Велогруппа имела огромный успех, благодаря чиновникам Евросоюза доля велосипедистов, участвующих в брюссельском уличном движении, за несколько лет удвоилась.
