Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
«Превратился в жука? Просто взял и превратился? Не по волшебству? Вот чепуха!»
— Ты не помнишь, сколько нам тогда было лет? — спросил Флориан. — Двенадцать и шестнадцать? — И теперь вот он лежал тут как упавший на спину жук. Сам превратился в беспомощного жука. Внезапно. Превратился, и все. И ждал, когда о нем позаботятся. Ждал обезболивающих уколов, ждал еды, ждал помощи. Когда мог, он читал, сперва только газеты, а потом и книги, принесенные Мартином. Когда чтение утомляло его, глаза уставали, а руки тяжелели, он дремал, размышлял, грезил. А младший брат между тем хлопотал о разных проблемах, которые возникали и требовали решения, пока Флориан беспомощно лежал на спине. Переговоры с ординатором, телефонные звонки в страховую компанию, где у Флориана была дополнительная частная страховка. Мартин наводил справки, выяснял, у какого хирурга наилучшая репутация, чтобы уговорить его провести сложную и опасную операцию на Флориановом позвоночнике, ведь это должен быть мастер своего дела…
— Волшебник?
— Нет, мастер, чисто прагматически, — сказал Мартин.
Мартин известил корпорацию, Экономический союз, Флориановых деловых партнеров, правление Европейских производителей свинины, по просьбе брата затребовал от ЕПС отчет о будапештской конференции, постоянно поддерживал контакт с Ренатой, женой Флориана, которой пришлось замещать его на предприятии, организовал адвоката, специалиста по дорожным авариям и ущербу от несчастных случаев, поручил ему представлять своего брата против страхового общества таксиста, виновника страшной аварии, что вылилось в гражданский процесс по реализации претензий на возмещение убытков и вреда здоровью.
Флориан тем временем читал или глядел в потолок. Ошеломительная смена ролей, вот так просто, вдруг, без волшебства.
Теперь в спине у Флориана была титановая пластина с двенадцатью шурупами, позвоночник был стабилизирован, спинной мозг не поврежден, опасность паралича миновала. Флориана поздравляли с удачей.
Он лежал на спине, грезил, порой вздыхал или стонал, улыбался, когда брат что-то шептал, утирал ему пот со лба, брал за руку.
— Когда отец умер, ему было столько же, сколько мне сейчас, — сказал Флориан. — Я тогда был молод, но сумел… мои дети, если б я сейчас умер… Элизабет семь, Паулю пять… это было бы… Не странно ли, что беда случилась со мной именно теперь, в том возрасте, в каком отец… знаешь, что странно? Я никогда не думал о смерти. Даже у открытой могилы отца. Бросил в нее пригоршню земли и… да, я был в шоке. Но думал не о смерти, а о себе. Для живого смерть — это всегда смерть других. — Он задумался. — Если бы я сейчас умер, я бы не смог попрощаться, — сказал он. — Как не смог попрощаться наш отец.
Флориан помолчал. Потом сказал:
— Может, оно и лучше, если не можешь попрощаться? Или только еще мучительнее?
Он опять задумался.
— Будь я сейчас парализован, ты бы помог мне умереть? Я бы не захотел больше жить. Я мог бы на тебя положиться? Сейчас мне кажется, на тебя можно положиться.
— Нет, — сказал Мартин.
Мартин по максимуму использовал все возможные отпуска: очередной, по уходу и, наконец, за свой счет. Наступила весна, приятная прохлада вливалась в открытые окна, а с нею первая цветочная пыльца, в больничной палате было слишком жарко, ведь по календарю погоде полагалось быть холоднее, и топили по календарю, а не в соответствии с реальностью; Флориан откинул одеяло, невольно чихнул, ойкнул, оттого что сотрясение по-прежнему отзывалось болью в спине, он вспотел, но вскоре зябко поежился на ветерке из открытого окна, и Мартин снова укрыл его, а немного погодя Флориан снова откинул одеяло, злясь, что он, лежащий на спине жук, только это и может сделать.
Мартин сохранил за собой венскую квартирку, во втором районе, чтобы иметь пристанище, когда иной раз на несколько дней приезжал на родину, но в этой квартире он никогда не чувствовал себя дома, пристанище оно и есть пристанище — кухонная ниша, где он разве что варил кофе, а выдвигал только один ящик, со штопором, где от раза к разу плесневел джем и истекал срок годности сливочного масла. Комната с кроватью и столом. И ящики. Восемь большущих упаковочных ящиков, для переезда. Он оставил их здесь, когда отказался от прежней квартиры, поскольку переезжал в Брюссель. И успел забыть, что в них. Его дом. У него до сих пор была комната и в родительском доме, возле свиней, в трех часах езды от Вены, тоже не дом, что он там забыл?
Вечером, вернувшись из больницы, он иной раз шел в расположенный по соседству ресторанчик «Победа». Там подавали приличный гуляш, а по пятницам отменную рыбу. Как-то раз при нем немец, которого привел сюда какой-то венский житель, чуть ли не с паническим раздражением спросил:
— «Победа»? Надеюсь, ресторан не нацистский?
Официант, мимоходом услыхавший его слова, оперся о столик, наклонился и сказал:
— Ой-ой! Победа рабочего класса! Понял?
Мартин невольно улыбнулся. Словно знак, поданный духами истории, черепок, обнаруженный при археологических раскопках. Позднее официант, проходя мимо него, сказал:
— Какой позор! Надо же! Мы называемся «Победа», потому что ресторан существует со времен победы при Асперне [188], давней победы австрийцев над Наполеоном!
Еще черепок, слоем глубже.
Однажды в субботу Мартин завтракал на Кармелитенмаркт и там встретил Феликса, давнего университетского однокашника. Он бы предпочел не узнавать его, но Феликс узнал его. И он соврал:
— Как приятно повидаться!
Они пили кофе, разговаривали, и Мартин приготовился к сантиментам. И не зря.
— Раньше, да-да, раньше! А помнишь: тогда?
— Да, помню.
Оба щурились на солнце, пили кофе, потом перешли на вино. И вдруг сентиментальность обернулась слезливостью. Мартин рассказал — почему, как назло, Феликсу? Почему этому чужаку с биографической претензией на старую дружбу? Наверно, как раз поэтому! Словом, Мартин рассказал, что с ним не все в порядке, что он в депрессии, вообще страдает депрессиями и…
— Депрессии? Да ладно, — сказал Феликс с какой-то болезненной веселостью. — Скажи-ка мне: ты перед сном чистишь зубы?
Недоуменно взглянув на него, Мартин ответил:
— Да, конечно.
Феликс рассмеялся:
— Тогда нет у тебя никакой депрессии. Пока человек чистит зубы, он не в депрессии. Разве что приуныл. Я знаю, о чем говорю! — Он подтянул повыше рукава и показал шрамы на запястьях.
— Когда это было?
— Не все ли равно, — сказал Феликс. — Так или иначе: зубы я тогда уже не чистил!
Флориан между тем шел на поправку, медленно, но верно. Читать ему больше не хотелось. Он возвращался к жизни. И вот что странно: одновременно он начал в некотором смысле подводить итог своей жизни.
Он узнал, что на ежегодном общем собрании Объединения европейских производителей свинины в Будапеште избрали нового председателя. Этого надо было ожидать. Из-за несчастного случая по дороге в Будапешт он на собрание не явился и не смог известить правление ЕПС о причине своего отсутствия. Ясно, что тогда его неявку могли истолковать только превратно. Он, мол, более не проявляет интереса к своей должности и даже к надлежащей передаче полномочий. В общем, он вполне мог понять, почему избрали нового председателя, и не обижался, однако его очень тревожило, больше того, прямо-таки приводило в ярость, что новым председателем избрали венгра, совершенно несносного Балажа Дёндёши, радикала-националиста, который до сих пор использовал свое членство в этой европейской организации лишь затем, чтобы обеспечить преимущества собственному племенному хозяйству по разведению свиней породы мангалица. Он пытался использовать Европейских производителей свинины как лоббистов, чтобы юридически зарегистрировать «венгерскую свинью породы мангалица» в качестве защищенного фирменного знака и таким образом вывести из игры австрийских и немецких животноводов, разводящих свиней этой породы. Кроме того, Дёндёши уже не раз выступал с антисемитскими заявлениями. Для него ЕС был заговором всемирного еврейства, направленным на уничтожение европейских наций, «народов-хозяев», как он их называл. Все эти противоречия — требовать от ЕС правовой защиты его породистых венгерских свиней, а одновременно отвергать ЕС, заниматься разведением свиней, но одновременно обзывать свиньями своих смертельных врагов, евреев, — были не только нелепы, в глазах Флориана они были оскорбительны и опасны для Объединения. Поэтому он намеревался потребовать исключения Балажа Дёндёши из ЕПС. А теперь именно этот человек стал там новым председателем. Как такое возможно?
