Читать книгу 📗 "Год без лета (СИ) - Чайка Дмитрий"
— Если честно, государь, — замялся он, — за дерзость простите… Но затея хорошая, а исполнение — дрянь. За весь год только один выпуск интересным и был. Тот, в котором свадьба царевны Клеопатры описана. Там даже допечатывать пришлось. Многим женщинам хотелось узнать, в чем госпожа на праздничном пиру одета была. И какие украшения надела… Еще раз простите, государь…
— Ну а ты чего добавил бы? — сощурился я.
— Я бы добавил рассказов о том, как плохо за морем, и как хорошо у нас, — не моргнув глазом ответил секретарь. — Вот в Аркадии голод страшный. И в Газе голод. А в Вавилонии война. Царь Шутрук вчистую ту землю разорил. Вот и пусть людишки читают и радуются тому, что у нас войны нет, и толченого тунца с ячменем по талонам дают.
— Толково, — одобрительно посмотрел я на него, припоминая тактику Первого канала. А ведь нам даже особенно врать не придется. В окружающем мире, снова пришедшем в движение, людям жилось откровенно дерьмово. Процветание последних лет уже прочно забылось.
— А еще, государь, — раздухарился секретарь, — я бы статьи писал про отвагу наших воинов. Про то, как Сиканский флот топит страшных шарданов, которые плывут к благословенным берегам Кипра. И, главное, жути побольше!
— В стихах, — с каменным лицом сказал я, пытаясь не захохотать. Уж больно потешная физиономия у парня была.
— Если государь дозволит, — радостно кивнул тот. Он моей шутки не понял. — Сделаем и в стихах. Так даже лучше будет.
— Забирай-ка ты этих обормотов в свою службу, — сказал я подумав. — Добавим тебе жалования из выручки. Сделай эту дрянь интересной. Только мне покажите прежде чем печатать.
— С радостью, государь, — расцвел тот в улыбке. — Я бы еще результаты скачек печатал, объявления о помолвках дочерей эвпатридов и тамкаров…
— Все, иди делай! — махнул я рукой, и он выкатился из моего кабинета, сияя, как новая тетрадрахма.
— Каждый человек необходимо приносит пользу, будучи употреблён на своём месте, — вспомнился мне вдруг Козьма Прутков.
А в кабинет уже вплывала собственной персоной госпожа Кассандра, потерявшая за последний год килограммов двадцать веса. Она, будучи женщиной истово верующей, постилась всерьез.
— Сестрица! — восхищенно цокнул я языком. — Ты все молодеешь и хорошеешь!
— Моему об этом скажи, — поморщилась она. — Он бы давно на сторону посмотрел, да только смотреть сейчас особенно не на кого. На весь Энгоми три бабы в теле, да и те от водянки распухли. Того и гляди к богам отойдут. Только этим моя семья и держится.
— Он у тебя просто дурак, — совершенно искренне сказал я, и она слегка зарделась. В нашей жизни, где обильные телеса есть признак красоты неописуемой, худоба, напротив, считается постыдной. У нас ведь тут совсем не античная Греция, с ее культом красоты и забитыми, запертыми в домах женами, а самый настоящий Восток Бронзового века, где женщина — это полноценный член общества, обладающий набором прав, невиданным в Европе до появления суфражисток.
— Докладывай, — сказал я.
— С мест донесения идут, — начала она. — Судьи, которых люди из своей среды избирают, священный долг кое-где исполняют плохо.
— Почему? — я даже вперед наклонился. — Да что им еще нужно?
— Родня, соседи, торговые дела, — развела руками Кассандра. — Боятся с людьми поссориться. Им ведь потом жить там.
— Да чтоб вас всех! — возвел я очи к потолку. — Да как же мне справедливость в этот мир принести! Ладно, буду думать. Дальше!
— Цилли-Амат голубя прислала, — деловито ответила Кассандра. — С голубем многого не передашь, но вроде бы неплохо у нее все. Подумать только! Такая голова в лавке с коврами пропадала! Это, государь, просто уму непостижимо!
* * *
В то же самое время. г. Сиппар. Вавилония.
Такого в их супружеской жизни еще не бывало. Кулли остался с детьми, а Цилли-Амат пошла с караваном оружия и меди. Вместо стражи его сопровождала конная сотня, до того дорога ожидалась непростая. Специально для этой поездки даже выделили некоторый объем тяжелых кинжалов из чудного железа, что было куда прочнее обычного. Кулли по секрету шепнул, что его с какими-то загадочными травами в глиняных горшках калят, но в такие тонкости она не вникала. Главное, что на клинках стояло клеймо царских мастерских, а это значило целых три вещи. Первое: эти ножи с руками оторвут. Второе: они на этом неплохо заработают. И третье, самое важное: если не выйдет у нее ничего, лучше государю на глаза не попадаться. Такие люди второго шанса не дают. А если и дают, то уж точно не безродной вавилонской купчихе.
Хоть какое-то подобие порядка закончилось сразу же, как только караван вышел из хеттской Хальпы(1). Сожженные, разграбленные деревни, мертвые тела и тяжелый запах смерти. Все это верный признак арамейского набега. Люди пустыни тоже пересели на верблюдов. Как ни боролись с этим агенты Энгоми, нельзя ладонями сдержать реку. Верблюды давали приплод, а арамеи стали теперь совершенно неуловимы, уходя в пустыню при малейшей опасности. Догнать их там нечего и думать. Они каким-то непостижимым образом находили воду даже там, где конная ала царя царей попросту умрет от жажды.
— На север надо идти, хозяйка, — хмуро сказал ей тогда старший караванщик. — Плохие теперь тут места. Нужно через Каркемиш караван вести. В стране Хатти еще есть порядок.
Цилли поморщилась. Каркемиш — это серьезный крюк, через Эмар куда короче. Но пусть лучше так, чем лишиться и товара, и жизни. Она молча кивнула, и караван повернул на север, к вящей радости верблюдов, дуревших от тяжелого трупного смрада.
До Сиппара они добирались почти месяц и, как только караван вышел из владений царя Кузи-Тешуба, тяжесть происходящего обрушилась на Цилли так, что едва не вдавила в землю. А ведь она помнила эту страну цветущей. Северней Вавилона Евфрат разбросал в стороны тысячи каналов и рукотворных озер, перекрытых дамбами. Каждый клочок земли был распахан трудолюбивым народом «черноголовых». В каждом доме жила крестьянская семья, и у каждой финиковой пальмы был свой хозяин. Сейчас же можно идти целый час и не встретить ни одного человека. Неслыханное это дело там, где еще недавно нельзя было поставить ногу. Тлен и запустение царят в некогда благодатном краю. Сожженные дома, срубленные пальмы, вытоптанные поля… Мертвые тела уже убрали, но черные проплешины на месте жилищ еще долго будут зарастать скудной травой.
Цилли смотрела по сторонам, и сердце в ее груди сжималось от боли. Как бы ни прижилась она в Энгоми, а душа все равно осталась здесь, в Вавилонии, где правят родные боги. Сиппар показался внезапно, проступив в утреннем тумане рыхлой сероватой кучей. Сейчас почти все время стоит полумрак. Как будто растопили жаровню в маленькой спальне, и от нее затянуло все едким дымом. Тусклое неприветливое солнце едва пробивалось сквозь марево низких сероватых туч.
Грязно-желтые городские стены, сложенные из потемневшего кирпича, опоясали древний город. Сиппар куда меньше Вавилона, но чудовищно огромный зиккурат храма Э-баббар нависал тяжелой громадой, заставляя Цилли-Амат вновь чувствовать себя муравьем. Странное это чувство. В Храме Великой матери, тоже огромном, у нее такого чувства не возникало. Тот был просторен, светел, и в нем дышится полной грудью. Э-баббар называют «Дом сияния». Здесь живет Шамаш, бог Солнца, и Айя, богиня зари. Она супруга бога Солнца, и они встречаются каждое утро.
Кстати, — усмехнулась Цилли. — А ведь муженек-то мой у жрецов Айи денег занял, а потом всего лишился и в рабство попал. И даже когда освободился, он в Сиппар возвращаться не хотел. Знал, что проще с ахейскими разбойниками договориться, чем со слугами милосердной Айи.
В Э-баббаре живет шангу, великий жрец солнечного бога, главный человек Сиппара. Он куда более могущественен, чем шапиру, царский наместник. И именно с ним будет договариваться Цилли. Таможня, размещение слуг на постоялом дворе и даже уплата пошлины прошли мимо нее. Цилли-Амат провела все эти купеческие дела, думая совершенно о другом. Она полировала каждое слово будущего разговора так, как старательная служанка натирает хозяйское серебро. До идеального блеска. И она сразу же послала табличку из царской канцелярии в храм, настраиваясь на долгое ожидание. Высокомерие высших жрецов было известно всем. Впрочем, она ошиблась. Уже на следующий день на постоялом дворе ее ждал младший жрец-пашишу, одетый в простую чистую рубаху ниже колен и кожаные сандалии. Выбритая голова его закрыта широкой повязкой посвящения, а руки сомкнуты на животе.
