Читать книгу 📗 "Прощай Атлантида - Фреймане Валентина"
По-латышски я в то время говорила на скудном бытовом уровне, в связи с чем в школе с латышским языком обучения могли возникнуть трудности. Было известно, что и русские школы Риги дают очень хорошее образование, знания этого языка у меня были богаче, чем латышская лексика. Волна белой эмиграции, катившаяся на Запад, частично осталась в Риге, может быть, под влиянием
ностальгии — чтобы быть по возможности ближе к утерянной родине. Здесь, главным образом, были представлены интеллигенция и бывшая аристократия. Поэтому в русских гимназиях часто работали педагоги с очень высоким уровнем знаний, даже недавние профессора высших учебных заведений Москвы и Петербурга. Хорошая репутация была и у нескольких латышских школ. Вообще Рига в период между войнами была насыщена многоцветной интеллигенцией — и стремительно развивающейся своей латышской, немецкой, русской и связанной с этими культурами еврейской.
Структура еврейских школ, особенно начальных, в двадцатые годы и на рубеже тридцатых моим родителям казалась неясной. В Латвии были еврейские школы трех видов — в силу исторических судеб народа. Школы с обучением на идиш, на иврите (модернизированный древнееврейский язык) и школы с основным обучением на латышском языке (иврит преподавался так же, как иностранные языки и латынь). Направления классического образования отец в них не нашел.
На немецкой школе наш выбор остановился без особых раздумий, как-никак немецкий был основным языком моего детства. Почему именно Лютершкола? Частично, конечно, из-за высокой репутации: считалось, что она не отстает от школ для мальчиков. Сегодня трудно представить себе, но в то время все еще бытовало мнение, что девочкам достаточно гуманитарного образования, к тому же в облегченном варианте. Для отца, конечно, очень важно было и то, что у Лютершколы классическое направление. И было еще одно обстоятельство, склонявшее чашу весов в пользу этой школы. Там работали два педагога, братья, у которых в Рижской немецкой классической гимназии до Первой мировой войны учился сам отец. Немецкий филолог Курт Вальтер теперь был директором Лютершколы, а его брат Родерих Вальтер, под руководством которого отец когда-то
изучал историю и латынь, все еще преподавал эти предметы, только теперь — девочкам. Отец мог быть уверен, что его дитя попадет в надежные руки. Ведь я была всего лишь девятилетней девочкой, вдали от родителей. Надо признать, в те несколько лет, пока семья не воссоединилась в Риге, в школе за мной ненавязчиво, но тщательно присматривали.
Таким образом, на рубеже 1930/1931 гг. в середине учебного года квартира маминых родителей в Риге, на улице Элизабетес 23, которую я и без того всегда считала своим домом, стала им окончательно. Там мне принадлежала большая комната с отделенной нишей, где спала гувернантка немка фрау Регина Мантц. Это была самая жизнерадостная и веселая из всех моих гувернанток. Она была разведенная дама немногим старше тридцати, хорошенькая, у нее единственной из моих гувернанток была своя личная жизнь. С этим обстоятельством я примирилась не без удовольствия и героически покрывала фрау Мантц, если та исчезала на какое-то время для встречи с одним из поклонников. Меня, ребенка с пестрым опытом берлинской жизни, это не удивляло, а прямо радовало, но вот бабушка об этом не должна была знать. Помню, у фрау Манги, был поклонник, которого она особо отличала, рассказывая и мне, какой он веселый, остроумный, какой у него прекрасный голос. То был молодой начинающий баритон Александр Дашков. Много лет спустя мне доводилось встречаться с Дашковым, к тому времени звездой рижской Оперы. Тогда он шутливо предупреждал: не вздумайте вспоминать о грехах моей молодости при жене! Супругой Дашкова была великая артистка оперной сцены Эльфрида Пакуль.
В двенадцать лег я наконец была признана достаточно взрослой и навсегда избавилась от всяческих гувернанток.
НА УЛИЦЕ ЭЛИЗАБЕТЕС
В Риге я всегда себя чувствовала, как се истинное дитя. И все же теперь понимаю, что в довоенные годы была лишь фрагментарно знакома с родным городом.
Местами моих прогулок по большей части были сад Стрелииеку и его окрестности, самыми же любимыми — побережье канала, лебеди и их китайский домик, о них я скучала и в Берлине. Зеленые насаждения мне казались очень красивыми не только в детстве, я и сейчас считаю, что они концептуально великолепны — изначально продуманы как прекрасный образец парковой планировки и претворены в жизнь. Уже тогда заметила, что Рижский канал имеет сходство с каналом, который проложен через Берлин, но в Риге он намного красивее. В Берлине у края воды только местами зеленеют ухоженные насаждения. Их прерывают замусоренные "голые места", где до самого берега простираются хозяйственные постройки, кирпичная кладка и камни.
В Риге мне очень дороги были и все те места, где находились книжные магазины, к примеру, большой книжный магазин Вальтера и Рапы и второй — на бульваре Бри-вибас, принадлежавший интеллигентной еврейской семье — Эттингерам. Там был богатый выбор книг по искусству и литература на разных языках.
Отец в этом магазине открыл мне счет — уже с десяти лет. Я могла покупать все, что заблагорассудится, и никогда не слышала упреков, хотя некоторые художественные издания и были довольно дороги. Счета отец регулярно оплачивал. Еще одно место притяжения — знаменитый
магазин музыкальных инструментов и пот в Старой Риге, который все называли просто именем владельца— Циммер ман; вывеска была несколько подробней, на ней значилось: ]иИт Негпггс/г УЛттегтапп.
Рига, которую я по-настоящему знала, была сравнительно небольшой, гак как пригороды оставались для меня совершенно чужими. Мои довоенные пути ни разу не привели меня ни в Московский форштадт, ни в Гризинькалнс, Чиекуркалнс или Милгравис, разве что проездом. Границей моих передвижений, вначале с гувернантками, позднее с подругами и друзьями, служила улица Марияс и река Даугава: обыкновенные маршруты включали Кайзервальд (Царский лес), переименованный в Межапарк, Эспланаду и парк Стрелниеку (стрелков), улицы Кр. Барона и Бривибас. В Межапарке, зеленом пригороде с особняками и озером, жила одно время та часть нашей семьи, которую депортировали 14 июня 1941 года. Вне этого круга мне просто нечего было делать. Там не было ни театров, ни музеев, концертных залов или кинотеатров, куда можно было бы пойти. Моим местожительством до 1936 года была улица Элизабетес (Елизаветинская) 23, потом на короткое время улица Экспорта, наконец улица Видус 9. Это и был мой район. Позже я поняла, что мой опыт, мои представления о Риге были чрезвычайно узки и, скажем прямо, недемократичны. Зато все культурные заведения, которые находились в названных частях города, я знала назубок. Они были как бы моим расширенным домом. Часто я отправлялась в путешествие по своему особому маршруту: с улицы Альберта в сторону канала, через мостик и в глубину Старой Риги. Там можно было петлять по маленьким улочкам, каждый раз открывая что-то неожиданное и древнее, и вдруг — как бы внезапно вырваться на набережную Даугавы, где в моих самых ранних воспоминаниях еще царил рынок с его вечной суетой. В детстве я увлекалась историческими романами, так что в ходе этого путешествия, то и
дело переносившего из одной рижской эпохи в другую, в моем воображении толпились различные сюжеты. В Берлине меня больше вдохновляли пестрые, сменяющие друг друга сиюминутные впечатления, гам для фантазий недоставало времени, только поспевай схватывать и запоминать — глазами, ушами и мозгом.
В квартире дедушки и бабушки вместе с нами все еще жил дядя Жорж, у которого была прелестная, хрупкая жена Рая, ставшая близким мне человеком. Умная, любознательная, с широкими познаниями в сфере культуры и языков, она казалась мне более серьезной, чем остальные милейшие члены семьи Луловых. Цецилия-Циля уже вышла замуж и жила на улице Блауманя. Раиса, жена Жоржа и муж Цили Роман [1инес были братом и сестрой. Новые члены семьи также были из еврейской семьи, но Пинесы были сефарды, в Ригу их занесло из Петербурга на волне русской эмиграции. Этот сефардский род несколько веков тому назад покинул Пиренейский полуостров, спасаясь от инквизиции, и в конце концов оказался в России.
