Читать книгу 📗 "Сотник (СИ) - Вязовский Алексей"
— Кто эти женщины? — спросили меня, указав на закутанных в темные покрывала Зару и Марьяну. — Если наложницы на продажу, то нужно за них платить пошлину. И не забудь про зякат, чужестранец, если ты поклоняешься Аллаху.
Вот и настал момент, когда нужно что-то решать с девушками.
Я соединился с отрядом в небольшой тополиной рощице перед входом в Бамианской долину, у хижины с целым ворохом бараньих рогов на крыше. В этом, вероятно, святом месте начиналась собственно империя шахов Дуррани — небольшой гарнизон зачуханных сардаров, не знавших, как выжить, олицетворял власть афганских правителей. С момента встречи с ними и до Кабула я, как было условлено еще в Бухаре, втирал всем и каждому, что мы являемся посольством шамхала Тарковского и везем ему особые дары. Бог мне свидетель и огромные высеченные в скалах Бамиана статуи Будды, впоследствии взорванные талибами, я был сама искренность. Быть может, коменданты гарнизонов не шибко мне верили, но что им было делать? Они считали себя смертниками, ожидая каждую минуту, что придут мои друзья, гизарейцы, и вырежут их до единого. Или мои казаки исполнят то же самое — как только мы покидали расположение очередного гарнизона, набранного из местных таджиков, их командиры переводили дух. Гордая империя Дуррани трещала по швам, и эта атмосфера всеобщего упадка преследовал нас до самых границ Кабула.
Но таможня есть таможня! Пусть страна на краю гибели, но мытари будут рвать пришельцев до последнего!
— Это мои женщины, офицер! — надменно молвил я в ответ на вопрос таможенника.
Этот гад прищурил глаза и сказал:
— Имей в виду, незнакомец, в Кабуле не одобряют ни временных браков, как у персов, ни обычая продавать свою жену, если она надоела, как принято у узбеков. Раз ты назвал этих женщин своими, ты отвечаешь за их нравственность и достойное поведение.
Кажется, это объявление и особенно мое признание очень развеселило девушек. Мне показалось, что из-под чадры Марьяны раздался смешок — ей Зара могла передать мой диалог с таможенником, вещавшего на фарси (мне переводил Есентимир).
Мне же было не до смеха. Я надеялся, поверив Волкову, что оставил в Бухаре религиозный фанатизм, где даже заставляли персов-шиитов, попавших в рабство, менять веру, не говоря уже о русских. Что Кабул, бывший не так давно, во времена Бабура, культурной мировой столицей, более веротерпим. Напрасные надежды! «Пей вино в кабульском замке», — написал Бабур три века назад, сейчас эти строки звучали как святотатство. Политические неурядицы, закат торговли по Великому шелковому пути, переход власти в руки малообразованных племенных вождей, к каковыми относились и Дуррани — все это способствовало росту влияния улемов, мечетей и медресе со всеми вытекающими последствиями. По сути, я мог наблюдать в Центральной Азии уже во всю идущий процесс перерождения ислама из религии, несущей прогресс, в реакционную, крайне ограниченную и создающую цивилизационный конфликт — то, что в моем будущем превратится в кровоточащую мировую язву (3).
— Вот как в Кабуле относятся к посланцам хранителя веры на Кавказе! — ответил я, злобно ощерившись и даже погладил рукоять своего кинжала.
Таможенника моя эскапада не проняла — привык, выходит, к злобным визитерам столицы.
— Я сказал, незнакомец, ты услышал. Добро пожаловать в славный город Кабул! — ответил он, внимательно изучая рубин в навершии моей камы.
— Где нам найти себе пристанище? — смирился я с наглостью офицера, незаметно кивая Есинтимиру. Тот ловко проделал то, с чего следовало бы начинать — передал таможеннику небольшой, но тяжелый позвякивающий мешочек.
— Попытайте счастья в караван-сараях вокруг базара, уважаемый. Лучше в тех, что примыкают к садам Бабура, — тут же подобрел таможенник и подробно объяснил нам дорогу сквозь запутанный серпантин городских улиц.
Позвякивая уздечками, гордо подбоченившись, заломив папахи на бритые затылки, мой отряд въехал в Кабул. Руки каждого казака лежали на рукоятках шашек и сабель — мы пришли с миром, но не забывали о войне.
Торжественность нашего въезда испортил ветер. Сначала слабый, он усиливался с каждой секундой, заставляя стонать и качаться редкие чинары, украшавшие въездную улицу. Постепенно он перерос в настоящую бурю, разогнав зевак и накрыв Кабул облаками пыли. На наше счастье нам встретился вход в огромный караван-сарай, куда мы и въехали всей толпой.
* * *
Окрестности Парижа, замок Мальмезон, 22 августа 1801 года.
В этот не по-летнему хмурый день генерал Наполеон Бонапарт работал в одном из дальних и уединённых кабинетов Мальмезонского замка. Он мог бы заниматься государственными делами и в Тюильри, но в этом дворце, как ему казалось, еще витала тень казненного короля, а столица за окнами жила своей обычной беспокойной жизнью. Здесь же, в замке, в четырех лье от столицы, работалось спокойнее, и ничто не мешало разбираться с важными, порой тревожными новостями, приносимыми быстрыми курьерами. Окна кабинета, высокие и узкие, пропускали лишь рассеянный свет августовского пасмурного утра, и казалось, даже само время замирало, подчиняясь воле первого консула. Талейран, привыкший к прихотям своего повелителя, поедал его влюбленными глазами и с невозмутимым спокойствием ждал, пока тот обратит на него внимание, едва заметным движением разглаживая складки на своём безупречно сшитом сюртуке.
Наполеон, прохаживаясь по кабинету с видом хищника, заключённого в клетку, внезапно остановился перед большим глобусом, стоявшим на резном столике. Его палец, словно ища что-то, скользнул по его поверхности, замер где-то на востоке. Где-то очень далеко даже от египетских пирамид, к которым судьба однажды забросила этого непоседливого коротышку.
— Что там, Талейран? — Голос первого консула, обычно низкий и властный, сейчас был пропитан нетерпением. — Наши агенты в Петербурге сообщают о большом переполохе. Что случилось на этот раз?
Дипломат, не меняя выражения лица, медленно приблизился, держа в руке тонкую папку с донесениями.
— Генерал, армия казаков, — проникновенным голосом начал вещать Талейран, едва заметно склонив голову, — та самая, что была отправлена покойным императором Павлом Первым в Индию… до сих пор не вернулась. И, что самое любопытное, по слухам, она захватила Хивинское ханство.
Лицо Наполеона изменилось. Раздражение уступило место изумлению, затем — живому, почти лихорадочному интересу. Он шагнул к столу, его палец снова скользнул по глобусу.
— Хивинское ханство? — повторил он, словно проверяя на вкус каждое слово. — Где это? Мне нужна карта! Немедленно!
Его голос наполнился требовательностью, он уже не ждал, а приказывал. Талейран, предвидя подобную реакцию, уже достал из папки свёрнутую карту. Он развернул её на столе, приглаживая рукой, пока Наполеон склонился над ней, его взгляд лихорадочно скользил по тонким линиям и размытым очертаниям.
— Хивинское ханство… — бормотал Бонапарт, его палец неуверенно скользил по пустынным областям Азии. — Здесь? Или здесь? Сходу не получается найти.
Талейран, сохраняя невозмутимость, взял в руки длинную линейку из слоновой кости, которую прихватил с собой на всякий случай. Он аккуратно приложил её к карте, соединяя точки.
— От Парижа до Петербурга… — произнёс он, его голос был спокоен и точен, — порядка пятисот лье. От Петербурга до Хивы… это ещё около семисот, если верить самым приблизительным расчётам. А до Индии… — он передвинул линейку, его палец замер на южной оконечности полуострова. — Очень далеко, Ваше Величество. Поистине, Великая Азия.
— Индия? Шарль, вы говорите об Индии на полном серьезе? Думаете, мой план, мой великий проект грандиозного похода еще жив? Когда убили русского царя, я сказал: «Англичане промахнулись по мне в Париже, но они не промахнулись по мне в Петербурге!» Неужели еще не все потеряно? Ха-ха-ха, рука покойного императора дотянулась из гроба до горла короля Великобритании!
Наполеон выпрямился, его взгляд, до этого прикованный к карте, теперь устремился в пространство, словно он уже видел эти бескрайние степи, эти далёкие горы. В его глазах читалась смесь задумчивости и беспокойства. Он медленно обернулся к Талейрану, его голос стал ниже, почти интимным, как будто он делился тайной.
