Читать книгу 📗 "Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя"

Я разворачиваюсь и иду к двери.

На этот раз она меня не останавливает.

Я выхожу из переговорной, и за моей спиной остается только оглушительная тишина.

Но впервые за последние несколько дней чувствую, что могу дышать.

Маленькая, но все-таки победа. Моя.

Остаток дня я провожу в легком сумбуре. Механически выполняю работу, отвечаю на письма, подписываю бумаги. Но в голове все равно вакуум. Я вроде бы только что одержала победу. Я устояла. Не сломалась. Вышла из переговорной с высоко поднятой головой, оставив за спиной униженную, растерянную Юлю. Но эта победа с каждой минутой все больше горчит, потому что я прекрасно понимаю — это было только начало, и впереди только чаще и хуже.

И решение положить заявление на стол с каждой минутой становится все крепче.

В конце рабочего дня спускаюсь на подземную парковку — на удивление почти пустую. Иду к «Медузе», мечтая только об одном — добраться до дома, запереться, отключить телефон и просто исчезнуть. Хотя бы на одну ночь. Превратиться в невидимку, вытравить из себя весь этот дерьмовый день.

Внимание привлекает неясное движение где-то в глубине.

И мое дыхание предательски срывается, потому что Дубровский тоже здесь.

Он стоит, прислонившись к своему джипу, припаркованному в самом дальнем, темном углу парковки, там, куда почти не достает свет фонарей. Силуэт, выхваченный из полумрака. Он не курит, не смотрит в телефон. Он просто стоит и ждет. Меня.

Сердце снова срывается в галоп. Нет. Пожалуйста, только не это. Я не выдержу еще один разговор, где мне придется контролировать каждое слово. Не сегодня. У меня нет сил и совсем нет слов.

Хочу развернуться, малодушно сделать вид, что не заметила его, нырнуть обратно в спасительную тишину своего кабинета. Но ноги будто прирастают к бетону. А Слава уже идет ко мне. Медленно, уверенно, как хищник, загоняющий жертву в угол. Каждый его шаг отдается глухим стуком в моей груди.

Он не спешит, как будто точно знает, что я уже никуда не денусь.

Останавливается в паре шагов от меня. Его лицо частично скрыто в тени, но я все равно чувствую на себе пристальный серебряный взгляд.

— Ну что, подружка, отбилась? — Его голос звучит хрипло, в нем нет и тени сочувствия, только какая-то дерзкая ирония.

Я вздрагиваю.

— Ты подслушивал? — Не очень представляю его стоящим с приклеенным к двери ухом и в позе сломанной березы.

— Стены в этом аквариуме тонкие, Би. А вы орали так, что, думаю, слышал весь этаж. Особенно твоя бывшая. Рожа у него была эпично проёбаная.

Моя бывшая?

Резник, боже.

Нервно смеюсь, испытывая одновременно жуткий стыд за то, что он стал свидетелем моего унижения.

— Я думал, ты ее там же и прикопаешь, — продолжает Слава, подходя еще ближе. Теперь я вижу его лицо. С короткой щетиной на идеальном подбородке, с новой стрижкой, которая делает его похожим на того самого Вячеслава Форварда из глянцевых журналов — красивого недоступного «золотого мальчика. Чужого. — Рассчитывал поучаствовать в сокрытии трупа.

— Прости, что разочаровала, — вырывается у меня, — и не вцепилась ей в волосы. По четвергам я не очень люблю кататься по полу в позе базарной бабы.

— Ты никогда и ничем не сможешь меня разочаровать, Би, — он усмехается, и эта усмешка режет по живому. Слава сокращает дистанцию до минимума, и я снова чувствую запах лайма, соль минералки и сигарет.

Слава протягивает руку, но не дотрагивается. Просто проводит пальцем по воздуху в сантиметре от моей щеки, очерчивая контур моего лица. Я задерживаю дыхание, потому что хочется, чтобы дотронулся… и чтобы не стоял так близко. Господи.

— Соскучился по тебе, Би, — шепчет, и его вечно простуженный голос становится ниже, интимнее. — Ты у меня в голове раскладушку поставила, прикинь.

«А ты в мою голову уже закатил свой чертов байк».

— Это не очень похоже на то, о чем говорят… друзья, — пытаюсь держать границы, но ощущается это жалко.

— Би, ну какие нахуй друзья? Спорим, если я тебя поцелую, а потом засуну руку тебе под юбку, там все будет очень не по_дружески?

— Вот прямо сейчас ты… — я тяжело дышу, чувствуя, как краска стыда заливает щеки, — нарушаешь наш договор.

— Мне запрещено тебя трогать, — он подходит вплотную, его тело почти касается моего, но руки Слава выразительно держит в карманах джинсов, — запрещено смотреть на тебя в офисе, запрещено на тебя претендовать. А теперь, оказывается, еще и говорить то, что думаю — тоже табу.

Претендовать на меня?

Я стараюсь бороться с эмоциями и волнением внутри, не давать ни себе, ни ему повод думать, что прямо сейчас эти дурацкие правила можно нарушить. Потому что я абсолютно не готова — ни к новым отношениям, ни, тем более, к воскрешению старых. Даже если все наше с ним «было» — это два оргазма, боль и длинные анонимные переписки о книгах.

Даже если мне хочется оступиться, плюнуть на попытку контролировать свою жизнь и позволить Дубровскому… все.

Но безжалостное: «А что потом, Майя…?» все-таки немного отрезвляет.

— Пункт «не смотреть на меня в офисе» можешь вычеркивать, — я стараюсь придать своему голосу нотки пофигизма, как будто речь идет не о деле всей моей жизни и моей блестящей карьере, а о смене старой обуви на новую, даже.

Слава хмурится.

Его напор сменяется серьезностью и я мыслено с облегчением выдыхаю, потому что сейчас он как никогда был близок к тому, чтобы подавить мое сопротивление.

— Что случилось, Би? — Серебряные глаза темнеют до гранитно-серого. — Блядь, Би, только не говори, что…

— Я увольняюсь, — быстро его перебиваю. Почему-то мне очень важно произнести это вслух самой. Впервые зафиксировать болезненное решение за пределами своей головы.

— Ты серьезно? — переспрашивает он, и в его голосе больше нет и тени игривости. Только холодное, острое недоумение.

— Я серьезно, я увольняюсь, — повторяю, и на этот раз мой голос звучит тверже. — После конференции. Не могу здесь больше работать. Не могу видеть их каждый день. Не могу делать вид, что ничего не происходит. Кажется, это называется «капитуляция».

Он отступает на шаг. Его лицо становится непроницаемым, как каменная маска.

— Капитуляция, Би? — На мгновение мне кажется, что если бы он мог — то затолкал эти слова обратно мне в рот. — Ты, блядь, серьезно? После всего, через что ты прошла? Ты собираешься просто так все бросить и сбежать?

— У меня нет выбора, — бормочу я, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам. — То, что было сегодня — это просто детский лепет по сравнению с тем, что будет. Я и так…

К счастью, я успеваю вовремя закрыть рот. До того, как вслух распишусь перед ним в собственной беспомощности. И, наверное, отчасти еще и в трусости, потому что в глубине души, когда я пытаюсь представить разные варианты моей с Юлей и Резником офисной войны, моего победоносного там… нет.

— Собираешься сдаться напыщенному мудаку и завистливой суке? — Он не давит, он просто как будто тоже пытается помочь мне «зафиксировать» именно такую формулировку.

Но я все равно чувствую себя немного отчитанной.

Как будто все в этом мире всегда идут до конца, и только я, как последняя размазня, добровольно схожу с дистанции, даже если заранее знаю, что в конце меня ждет не финишная прямая — а пропасть.

И от этого становится еще больнее.

— А что мне делать, Слава? — Голос срывается. — Драться? Позволить окончательно превратить себя в посмешище? Ради сомнительного шанса на победу поставить на кон свою репутацию?

— Да, блядь, драться! — Он тоже выходит за берега. — За себя, Би!

Его голос хлещет по щекам — так выразительно, как будто по-настоящему.

Я злюсь.

Пытаюсь защитить свое право быть чертовой слабачкой, а не символом всех на свете угнетаемых женщин. И в эту минуту вижу перед собой не Дубровского, а Вячеслава Форварда — золотого мальчика, который шел по жизни легко, всегда получал то, что хочет, а если падал — то на соломку, заботливо подстеленную всемогущим отцом.