Читать книгу 📗 "Развод. В плюсе останусь я (СИ) - Ясенева Софа"

Она поворачивается, достаёт картошку, начинает чистить, нож мелькает в руках.

— Нет, у меня же пациенты были, — спокойно отвечает. — Но очевидцев было немало. Аня поделилась со мной всем, что видела.

Картофель падает в миску с водой. Я сжимаю ладони, ногти впиваются в кожу.

— И… насколько всё плохо?

— Она не узнавала Вадима, — Надя говорит ровно, как врач, привыкший к ужасным вещам. — Считала, что перед ней его отец. И видела брата, который давно умер.

— Понятно, — произношу почти шёпотом. Горло сжимается, как будто я глотаю ком из стекла.

Пока Надя ставит сковородку на плиту, запах масла и поджаривающегося лука наполняет кухню. Тёплый, домашний, но мне от него не легче. Я машинально обхватываю кружку с чаем, чтобы согреть ладони.

Мозг лихорадит, я пытаюсь вспомнить всё, что знаю о шизофрении. Кажется, на четвёртом или пятом курсе у нас был курс психиатрии. Лекции про бред, галлюцинации, этапы ремиссий, наследственность. Это, конечно, базовая информация, но она иногда бывает пригождается всем, кто остаётся в профессии. Ведь люди с психиатрическими диагнозами точно так же болеют, как и все остальные. Зачастую к ним нужен индивидуальный подход. Тогда всё это казалось далеким, как будто не про реальных людей. Но сейчас эти знания вдруг становятся чем-то личным. Я врач, я должна уметь думать рационально. Но сейчас рациональности во мне — ноль.

— Карин, это ведь не приговор для ребёнка, — тихо говорит Надя, переворачивая котлеты. Масло шипит, запах становится насыщеннее. — Ты же знаешь.

— Да, — киваю. — Понимаю. Но всё равно… есть определённые риски. Ты ведь помнишь, что хоть шизофрения и не наследуется напрямую, но шанс резко увеличивается при наличии прямых родственников с этим диагнозом?

— Помню, — вздыхает она. — Весь день об этом думала.

— Если причина его настойчивого желания не иметь детей в этом… — я делаю паузу, собираясь с духом. — Надь, у него ведь только у мамы это?

Надя пожимает плечами.

— До такого уровня наши сплетницы не добрались.

— Мне нужно с ним поговорить, — решаю я вслух.

— Карина, я бы не стала… — осторожно начинает она, переключая режим на плите.

— Надь, это важно, — перебиваю, поднимая на неё взгляд. — Я имею право знать, если это не вся информация. Это касается моего ребёнка. Он скрыл от меня шизофрению своей матери. Это не шутки. Я просто хочу посмотреть ему в глаза.

Голос предательски дрожит, но я уже не могу остановиться.

— Хочу понять, как ему вообще хватило наглости врать мне всё это время. Придумывать причины, уговаривать подождать с детьми, рассказывать о карьере, о нестабильности, об идеальном моменте, которого никогда не будет… И всё это — зная правду.

Надя ставит передо мной тарелку с картошкой, садится напротив и молча смотрит.

— Карин… — тихо говорит она. — Иногда люди врут не из злости, а из страха.

— Возможно, — я опускаю глаза. — Но это не отменяет того, что теперь мне страшно.

Глава 17 Карина

Наде так и не удаётся отговорить меня от поездки к Вадиму. Не могу сидеть сложа руки. Так и буду мучаться вопросами, ответы на которые может дать только он. Теперь, когда наступила двенадцатая неделя, остаётся крайне мало времени для того, чтобы принять решение.

Хотя о чём я? Оно давно принято, в тот самый день, когда я узнала о беременности. Но зная больше, я могу хотя бы подготовиться, принять все возможные варианты. Да просто банально понять, какого чёрта я узнаю о таких диагнозах не от него.

Знатно накрутив себя, к нашему дому я подъезжаю уже злющая до невозможности. Сцепив пальцы, пару секунд стою, делая глубокие вдохи.

Влетаю на нужный этаж по лестнице, даже не запыхавшись, и давлю на звонок. Давай, Воронцов, открывай. Хватит прятаться. Я не уйду, даже не надейся.

— Рина? — дверь приоткрывается, и он смотрит на меня так, будто видит призрак.

По взгляду становится понятно, что он выпил. Слегка мутный, тяжёлый, с каким-то отчаянным блеском. Да и запах от него доносится соответствующий. Кривлюсь непроизвольно. Для меня подобные запахи всегда были в числе нелюбимых, а сейчас, с моим состоянием, всё воспринимается в разы сильнее. Даже делаю шаг назад, чтобы не дышать им.

— Пришла, чтобы высказать своё “фе”? — заводится Вадим, опираясь о косяк. — Противно меня видеть? Чего тогда явилась?

— Хочу поговорить.

— Да что ты? — усмехается, но в усмешке слышится усталость, боль и злость одновременно. — Я месяц ждал, что ты перестанешь бегать от меня. Месяц! Как дурак высматривал тебя везде — в больнице, на улице, у дома. Названивал, хотя прекрасно понимал, что ты меня в блок закинула. А теперь вспомнила.

Он делает шаг вглубь квартиры, не приглашая, но и не выгоняя. Я могу его понять, сегодня у него был трудный день. Но моей вины в случившемся нет, и переложить ответственность за свои чувства на меня у него не выйдет.

Прохожу вслед за ним. В гостиной беспорядок, которого раньше не было. На тумбочке пустая бутылка и рокс с остатками янтарной жидкости. Возле дивана смятая рубашка, плед и раскрытая книга, лежащая вниз страницами. Воздух тяжёлый, спертый, с привкусом алкоголя и одиночества.

Я подхожу к окну и, не раздумывая, распахиваю створку. В комнату ворвается поток холодного воздуха, шевеля занавески и разгоняя запахи.

— Хозяйничаешь, будто и не уходила, — кривит губы он, наблюдая за мной.

— Я тут не на две минуты, Вадим. Мне нужен свежий воздух.

— Конечно, располагайся, — делает широкий жест и падает в кресло напротив.

Я поначалу не знаю, куда себя деть. Как будто между нами прошла целая жизнь.

Сажусь на край другого кресла, опираюсь локтями на колени, смотрю в пол. Молчу, подбирая слова. С чего начать? Обвинения не помогут, как и наезды. Только разозлю его. Мне нужно, чтобы он говорил со мной.

Я чувствую, как от холода из окна по коже бегут мурашки, но не закрываю. Лучше замёрзнуть, чем задохнуться.

— Как долго ты знаешь, что у твоей мамы шизофрения?

— И ты уже в курсе… — он хмурится, переводя взгляд в сторону. — Поэтому пришла?

— Тебе не кажется, что я имею право знать о таком?

— Я не планировал детей, если ты об этом.

— Вадим, единственный стопроцентный способ не иметь детей — не заниматься сексом. А у нас его с тобой было столько, что…

— Да, я идиот, — резко перебивает, — ты это хотела услышать? Виноват по всем фронтам. — Он устало проводит рукой по лицу, морщится. — Я уже записался в клинику.

Он откидывается на спинку кресла, прикрывает глаза.

— Зачем?

— Сделаю вазэктомию.

— Это не решит вопрос с нашим ребёнком. Именно поэтому я хочу знать всё.

— Это не история для твоих нежных ушей, Рина. Там нет радужных единорогов. Они все сдохли.

— Мне не нужны единороги, — сжимаю кулаки. — Мне нужна информация. Чтобы знать, что делать.

— Максимум, что возможно — минимизировать риски. Уменьшить вероятность. И всё. Полностью исключить вероятность развития болезни нельзя, не в этом случае.

— Так каковы риски, Вадим?

Он молчит, сжимает виски пальцами, как будто голова раскалывается.

— Они высокие.

— Насколько я знаю, — продолжаю осторожно, — при наличии одного из родителей с шизофренией это около тринадцати процентов.

— Всё так, Рина, — он открывает глаза и смотрит прямо на меня. — Но только не в моём случае.

Мне хочется крикнуть, чтобы выкладывал всё, не смел скрывать ни малейшей крупицы информации. Но видя, как Вадим выглядит сейчас, осунувшийся, с потемневшими кругами под глазами, пальцы подрагивают, голос сипнет, давить на него кажется кощунственным. Он разбит. Настоящая тень себя прежнего.

— Рина, — выдыхает он, опуская взгляд. — Прости меня. Я очень виноват перед тобой. Мне стоило рассказать раньше. Но я боялся потерять тебя. Это не то, на что можно махнуть рукой и сделать вид, что тебя это не коснётся.

— Расскажи сейчас, — прошу. — А я постараюсь понять.