Читать книгу 📗 "Женщины - Ханна Кристин"

— Все только и говорят о мемориале, — сказала Донна. — Многим пришли приглашения.

— Ага, — кивнула Фрэнки.

— Тут есть над чем подумать.

Они стояли у кухонного окна и смотрели на осенние поля. Каждая знала, о чем думает другая, они уже сто раз говорили об этом.

Фрэнки взяла кружку с кофе и вышла из кухни, за ее спиной послышался стук — Донна ссыпала в кастрюлю фасоль, чтобы замочить перед готовкой.

На улице царило буйство осенних красок, на острых пиках далеких гор лежали тяжелые шапки снега. Лыжный сезон в этом году начнется рано. Река Кларк-форк извивалась меж желтых полей ярко синей лентой, бурлила и пенилась на отполированных валунах, ее журчание звучало детским смехом.

Теперь ранчо «Последнее хорошее место» было не узнать, — вместо покосившейся постройки появился беленый фермерский дом с тремя спальнями и двумя ванными. Вся мебель была подержанная, что-то купили на барахолках, а что-то переслала мама после продажи бунгало.

Многие из постоялиц преодолевали боль, рисуя картины прямо на стенах — что-то вроде граффити. Одна из стен — Фрэнки называла ее стеной героев — была полностью покрыта фотографиями женщин, которые прошли через ранчо, и их друзей-сослуживцев. К сосновой обшивке приколоты сотни фотографий. В центре — снимок Барб, Этель и Фрэнки, они стоят перед офицерским клубом в Тридцать шестом эвакогоспитале. А сверху, над фотографиями, большие буквы: ЖЕНЩИНЫ.

В трех отремонтированных домиках, прежде служивших жильем работникам, поставили двухъярусные кровати и письменные столы. А четвертый переделали — душевые, умывальники и туалеты.

Амбар еще не успели полностью привести в порядок, но крышу заменили, и в стойлах теперь пофыркивали семь лошадей. Фрэнки по себе знала, что уход за животными и верховая езда целительны.

На покрытом соломой полу амбара полукругом стояли шесть раскладных стульев.

Этим холодным утром четыре из них были заняты.

Фрэнки взяла свой стул и придвинулась ближе к центру полукруга.

Женщины смотрели на нее. Одна — отрешенно, другая — со злостью, третья — без особого интереса, четвертая тихонько плакала.

— Я получила приглашение на встречу сослуживцев Тридцать шестого госпиталя, — сказала Фрэнки. — Она приурочена к открытию мемориала ветеранам Вьетнама. Наверняка кто-то из вас тоже получил приглашение.

— Ха, — усмехнулась Гвин. Ее можно было принять за старуху, хотя лет ей было не так уж и много. Глаза ее потемнели от злости. — Будто я хочу что-то там вспоминать. Да я трачу полдня, чтобы забыть.

— А я поеду, — сказала заплаканная Лиз. — Я хочу почтить память павших. Этот мемориал важен, Гвин.

— Слишком мало, слишком поздно, — отрезала Марси, которая сидела, уперев локти в колени. Это был ее первый день на ранчо, и настроена она была скептически.

— С меня хватит Вьетнама, Лиз, — сказала Гвин. — Сначала все в один голос просили забыть. Отпустить. А теперь, значит, мне предлагают откатиться назад? Ну уж нет. Ни за что. Я никуда не еду.

— И очень разочаруешь своих сослуживцев, — сказала Рамона.

— Мне не впервой, — буркнула Гвин. — После возвращения я разочаровываю буквально каждого, кого встречаю.

Фрэнки слышала эти слова от каждой женщины, которая приезжала на ранчо в попытке оправиться от ран, нанесенных войной. Она знала, что им нужно услышать.

— Знаете, я ведь не боялась идти на войну, хотя стоило бы. Теперь же я боюсь идти к мемориалу, хотя в этом нет ничего страшного. Люди заставляли нас думать, что мы сделали что-то плохое, что-то постыдное. О нас забыли. Забыли обо всех ветеранах Вьетнама. Но особенно о женщинах.

Все закивали.

— Я часто спрашиваю себя, смогла бы я снова это сделать, смогла бы снова записаться в армию? Осталась ли во мне хоть часть той мечтательной девушки, которая рвалась служить своей стране? — Фрэнки оглядела сидящих перед ней женщин. — Думаю, я бы сделала это, даже зная, что мне предстоит. В каком-то смысле те два года на войне были лучшими в моей жизни.

— И худшими, — сказала Гвин.

Злость в глазах Гвин напомнила Фрэнки, каково было там, во Вьетнаме.

— И худшими, — согласилась она, — ты права, Гвин. Но не думаю, что чье-то возможное разочарование — повод не ехать на эту акцию. Многие из нас слишком долго зависели от мнения других людей. Мы должны делать то, что нужно нам. Ведь мы так долго молчали, так долго оставались в тени.

— Все это для мужчин, — сказала Гвин. — Я вроде рассказывала, как в Далласе пыталась записаться на групповую терапию для ветеранов Вьетнама? Всегда одно и то же. «Это не для вас. Вы женщина. Во Вьетнаме не было женщин».

Женщины опять закивали.

— Нам не ставят памятники, — сказала Гвин.

— Но боль у нас та же, что и у мужчин. Мы так же боремся с отголосками войны уже целое десятилетие. Пытаемся оставить все позади. Знаю, новость про «Агент Оранж» вскрыла старые раны, — сказала Фрэнки.

Эта тема поднималась в их кругу постоянно.

— У меня было четыре выкидыша. — Глаза Лиз снова наполнились слезами. — Ребенок мог спасти меня, мог спасти каждую из нас. Эту хрень распыляли прямо у нас под носом, нас всех медленно убивали.

— Иногда мне кажется, что умереть было бы проще, чем выносить эту жизнь, — сказала Гвин. — Возможно, у всех нас будет рак.

Фрэнки вглядывалась в лица женщин, каждую терзала своя боль.

— Кто из вас пытался покончить с собой? — спросила она.

Этот табуированный вопрос она задавала каждой новой группе.

— Я думала, так будет лучше… просто исчезнуть, — ответила Гвин.

— Это очень храбрые слова, Гвин, но мы и так знаем, что ты храбрая. Вы все храбрые. И очень сильные.

— Когда-то я и правда такой была, — сказала Лиз.

— Ты и сейчас такая. Сидишь в амбаре, пропахшем навозом, в богом забытой дыре, и делишься ужасными и очень личными вещами с незнакомцами. — Фрэнки на миг замолчала. — Но разве мы незнакомцы? Мы женщины, которые пошли на войну, мы медсестры Вьетнама, которым дома пришлось молчать. Мы потеряли себя, забыли, кем хотели быть. Но я — доказательство того, что все может измениться к лучшему. Вы можете измениться. Все начинается здесь. На этих стульях мы напоминаем себе и друг другу, что мы не одни.

13 ноября 1982 года Фрэнки проснулась в дешевом мотеле задолго до того, как над Вашингтоном взошло солнце.

Сегодня ночью ей не спалось. Если бы она все еще пила, точно бы плеснула себе чего покрепче. Ей почти хотелось снова начать курить, нужно было чем-то занять руки. Еще не было пяти утра. Она встала, вытащила из шкафа старую дорожную сумку. Для этой поездки она могла бы купить новый чемодан, но старая сумка, казалось, больше подходила случаю. Она была с ней с самого начала, с Вьетнама, и должна быть рядом сейчас.

Сумка глухо приземлилась на вытертый ворсистый ковер. Фрэнки включила прикроватную лампу, опустилась на колени и расстегнула сумку.

Все те же знакомые запахи: пот, кровь, грязь, сигареты и рыба. Вьетнам.

Не пей воду из-под крана.

Я новенькая.

Да неужели.

А это мы, возвращаем должок.

Сверху лежал полароидный снимок, сделанный в офицерском клубе. Этель, Барб и Фрэнки в шортах, футболках и армейских ботинках. Джейми одной рукой обнимает Фрэнки за талию, а другой держит банку с пивом. На следующем фото они с Джейми танцуют, оба потные и счастливые, а вот снимок, где парни, щурясь от солнца, играют в волейбол, девушки сидят рядом и наблюдают, еще на одном снимке Гэп с гитарой.

Только посмотрите на эти улыбки.

Хорошее время. Оно у них тоже было.

Фрэнки вытащила старую армейскую панаму и еще глубже погрузилась в воспоминания. Она снова была там, где носила эту панаму, вспомнила, как придерживала ее, залезая в вертолет, чтобы не сорвал ветер. Панаму украшали десятки значков и нашивок, которые Фрэнки дарили пациенты, — эмблемы взводов и эскадрилий, желтая рожица и пацифик. И когда она успела написать «Занимайтесь любовью, а не войной»? Она не помнила.