Читать книгу 📗 "Дождись лета и посмотри, что будет - Михайлов Роман Валерьевич"

Следующие три дня я провел в комнате без окон, сначала лежал и сплевывал кровь, потом ходил от стенки к стенке, вспоминая, как Ласло рассказывал о долгих прогулках по коридору — можно гулять по лесу, вдоль завода, поворачивать и останавливаться, где надо, обходить заборы. Меня избили не сильнее, чем на дискотеке — ничего страшного. Думал, что такого дня рождения еще не было, и это хороший опыт. Но всеми силами захотелось оттуда выйти. Замкнутость и беспомощность показались частью нервной болезни, следствием того нездорового хохота. Наверняка из таких мест сбегают, нужна лишь внимательность.

К концу третьего дня зашел мент и махнул головой, чтобы я выходил.

Аладдин сказал, что меня вытащил дядя Сережа, что он не бросает хороших людей. Подвез до дома. Договорились, что на днях свидимся, а пока отлежусь дома, отдохну. Представлял, что скажет мама, каким криком будет объяснять, до чего я докатился. Отец скорее всего будет просто улыбаться и доверительно кивать, типа надо по-другому жить. Когда подошел к дому, с радостью и легкостью выдохнул. Ласло стоял у подъезда и ждал меня.

Попросил его пойти со мной. Потом расскажу обо всем, что произошло за последние месяцы. А пока зайдем, и когда мама начнет кричать, Ласло что-нибудь придумает, чтобы сбавить ее гнев.

Так и вышло. Как будто я заранее все увидел, промотал в воображении. Мама с порога строго высказала «ну, с днем рождения, Руслан», а дальше погнала. Отец же растолковал, что нужно серьезно поговорить, так нельзя, судя по моей разукрашенной наружности — дело времени, когда меня убьют.

Ласло стоял в коридоре и молча выслушивал этот маленький судебный процесс. Когда мама начала кричать, что я стал бандитом и что она надеялась на другую участь, Ласло, наконец, высказался:

— Он не бандит.

Мама подскочила к нему и крикнула ему в лицо: «А кто?»

— Научный сотрудник.

Мама замолчала, они с отцом переглянулись. Отец подошел к Ласло и переспросил. Кто? После чего отвел меня на кухню и спросил про Ласло, что за кент. Ответил ему, что мой хороший друг.

Мама отошла от Ласло и начала орать на отца, обвиняя его почему-то в том, что я стал наркоманом и все друзья у меня тоже наркоманы. Отец успокаивал как мог, повторял «погоди», недовольно на меня поглядывая. Подумал, что надо как-то разрядить обстановку, ни к чему хорошему этот разговор не мог привести:

— А я решил жениться.

Родители одновременно дернулись и посмотрели на меня. На ком? Я ответил, что ее зовут Оля. Мама спросила:

— Наркоманка?

— Нет.

Тогда она подошла к Ласло и спросила у него. Ласло тоже сказал «нет».

— Ты бы хоть познакомил с родителями.

Сказал, что скоро познакомлю. Подумал про себя «а вы знакомы», но не стал говорить, чтобы не пугать лишний раз. Отец тем временем захохотал на кухне, повторяя «научный сотрудник», подошел, похлопал Ласло по плечу. Классные у меня кенты, да? А потом обратился ко мне серьезно:

— Ну правда, познакомил бы, если реально невеста. Не самые чужие люди. Приводи, не стремайся.

— Конечно.

— С днем рождения, сынок.

Вечером спросил отца, не хотел ли он сбежать из колонии. Он ответил, что думал об этом практически каждый день, но это нереально. Даже если сбежишь, полноценной жизни не будет. Находиться в розыске — это значит, что не сможешь прийти к жене и сыну, придется постоянно гаситься где-то, таиться. Ради чего? Общался ли с теми, кто сбегал? Да. Была интересная история. К ним подселили деда. Ну как, деда — лет шестьдесят на вид. Дед как дед, запрыгнул и стал тихо жить. Молчал, никому ничего не рассказывал, никто и не докапывался. Мало ли, случайные попадаются. Ну, могли там перекинуться обычными фразами, ничего не значащими. По какой статье — никто даже не интересовался. И вот в один день все встали на уши, приехал знаменитый вор — хочет поговорить с одним из арестантов. Все об этом воре слышали, думают, к кому он приехал-то? И менты отводят этого деда. Они о чем-то перетирают с этим вором, много часов. Всем стало ясно, что этот дед не такой простой. А как-то раз пошли в баню. И оказалось, что у этого деда лицо старое, а тело — как у гимнаста, все в мышцах и кубиках, как будто живет в спортзале. Вот это уже совсем подозрительно. Кто такой — так никто и не понял. Вот у него и было две попытки побега. Первый раз быстро поймали. А второй — никто не знает, что с ним дальше вышло.

Ты сидишь в закрытой комнате. Людям платят деньги, чтобы они за тобой присматривали и никуда не выпускали, охраняли, не давали сбежать. Тебя изолировало общество из-за несоответствия его ожиданиям. Эти ожидания могли быть совсем разными. Ты как-то не так играл в карты — как отец или не так мыслил — как Ласло. От тебя ждали другой жизни. А теперь держат на поводке как зубастую собаку.

У подъезда сидел на табуретке жирный дед с первого этажа. Спал, запрокинув голову и приоткрыв рот. С мокрым от летнего тепла лбом. Когда выдыхал воздух, шумел внутренностью. Мы остановились посмотреть на деда. Мухи садились на его липкий лоб и прилипали. Это стражник, охраняет вход. Вход куда-то. Стражник и его насекомые.

Дверь опечатана — приклеена бумага с надписями. Наверное, это означало, что нельзя заходить. Замок сменить не успели.

Запах сгоревшей пластмассы, смешанный с чем-то сладким. Когда мы лежали на ковре, ничего подобного не чувствовалось. Может быть, менты остались здесь и варили сироп несколько суток? Представил, как это происходило. И для кайфа, и для отчетности.

Они не поняли, как и что варить, достали из холодильника все что там было, и микстуры от кашля, и едкие растворы, залили в пластмассовое ведерко. Оно стало плавиться, менты подумали, что так и надо. Наверное, они еще подумали, что чем страннее запах, тем гуще кайф. Конечно, они ничего не варили. Они перемещались по концентрационному лагерю, приглядывая за порядком. Порядок как-никак нужен.

Кажется, что я слишком бегло и небрежно рассказал о тех трех днях в закрытой комнате? Сейчас еще расскажу. Мне сразу показалось, что это не ментовской участок. Где обезьянник? Где все эти прохаживающиеся по коридорам мусора? Еще. Я прекрасно помню, как мы лежим на полу, как они ходят и задают вопросы. Но не помню, как нас выводят, запихивают в машину, допрашивают, записывают. Лежу на полу, затем следует щелчок, и я сразу оказываюсь в той комнате. Там подобие умывальника и слив в углу, приваренная к штырям в стене кровать. Еще дверь с окошком. И ничего больше.

Подумал, что меня никуда не забирали, не увозили, не оформляли, оставили лежать на квартире. И три дня я провел именно здесь. Квартира приняла ту форму и опустела. Я ходил, лежал, стоял, сидел, встречал день рождения. Пытался вспомнить все дни рождения. Пять лет. Приехали бабушка и дедушка, привезли торт. Дедушка показал, как надо задувать свечи — не дуть в одну точку, а водить головой по кругу, выдувая воздух. Уже пять лет — подумать только. Шесть лет, семь лет — все происходит в темном провале. Почему-то в комнате темно, хотя лето, за окном должно быть светло, но каждый раз, когда садимся за стол, все тускнеет.

Рассказал все это Ласло. Он ответил, что это ничего не значит, и спросил, какой мы смотрели видос, когда вломились менты. Я зашел примерно в час дня, отметил, что не знаю никого из тех, кто там находится. У них были скрученные косяки, как будто меня ждали. Как будто меня ждали… Мы включили видос. Кто именно включил? Один из типов. Кассета была уже подготовлена. Я не помню ничего из видоса. Дальше вломились, я начал ржать, когда представил, что они позовут Карапуза понятым.

Ласло тоже захохотал.

В тот момент снова вернулось ощущение «происходит что-то не то». Может ли такое быть, что они завернули не траву, а некие пропитанные опилки, и все что происходило и тянется до сих пор — жесткий трип? Очередной раз я пролетел по элитарной дряни. Есть тот пластмассовый вкус во рту? О, да! Тогда скорее всего так.

Чем больше восстанавливал в памяти деталей того дня, тем больше казалось, что все произошедшее — «спектакль». Не мог вспомнить, что было вокруг, когда выходил из помещения, будто снова щелчок: мент открывает дверь, а дальше я уже стою на улице, Аладдин встречает, сажусь в его машину не оглядываясь. Между событиями — гудящая пустота. Не тревожная, а никакая. Ничего и гул.