Читать книгу 📗 "Дождись лета и посмотри, что будет - Михайлов Роман Валерьевич"
Ну и надо сказать, что начал практиковать молчание по понедельникам. От рассвета до заката обходился без слов. Когда солнце исчезало, ходил и наслаждался речью. Так же продолжил тренировать память. Все чаще стало получаться восстанавливать целый день до деталей. С кем рядом ехал в метро, какую книгу он читал, кто посмотрел в мою сторону на эскалаторе. И даже все слова, которые произнес. Зачем это надо? Не знаю. Незачем.
18 апреля. Вышел из дома. Недалеко от железной дороги, на спине лежал человек. Подошел посмотреть, все ли с ним в порядке. Да, он смотрел в небо и улыбался, раскинув руки. Видимо, встречал весну. Ехать в Москву целую ночь. Иногда попадаются ничего так попутчики, с кем интересно пообщаться. Но чаще всего тяжелые, загруженные жизнью люди. Они плюхаются на свое место и плывут в неподвижности. Неловко их беспокоить.
Закинул сумку на верхнюю полку, лег, постарался уснуть.
Не сон, а дрема. Невнятные образы то появлялись, то исчезали. Как я там говорил в начале? Детские воспоминания плавают в памяти как в мутной воде. Да не только детские. Память — вообще жуткая замутненность. Чем больше с ней работаешь, тем больше удивляешься ее изворотливости и коварности. Она может засосать тебя как трясина, затем выплюнуть и оставить в полном непонимании. Что «было», а чего «не было»? Дрема в покачивающемся вагоне тоже похожа на память. Вырисовываются картинки, недоступные воображению, ситуации, о которых не мог даже подумать. Уснул на пару минут, увидел, как Ласло заработал огромные деньги и скупил у завода-производителя тысячи серых лошадок. Мазай с Толиком вернулись домой, а там все ими завалено.
Они на кухне, в ванне, в комнатах. А то, что он заработал, кажется, уже не сон, но я не хочу в это влезать.
Пролежал час-два, глядя в темное окно. Эти мелкие остановки по одной минуте всегда интриговали. Если я просто сейчас выйду на следующей, зайду в первый попавшийся дом, постучу, скажу, что не имею никакой цели, как сложится наше общение? Скорее всего никак.
Когда совсем надоело лежать и стало ясно, что весь сон отступил, решил выйти в тамбур, просто постоять в свежести.
Вышел. Посмотрел в сторону, сразу отвернулся к окну и лишь спустя секунд пятнадцать, когда внутри начало все трястись и чуть ли не звенеть, вернулся взглядом. Она стояла и молча смотрела в черное окно тамбура на пролетающие огоньки. Сколько раз я представлял этот момент и подбирал фразы, что скажу сначала, что после, и нет, конечно, ничего не забыл, у меня все-таки прекрасная память. Это я и сказал. У меня прекрасная память. Она посмотрела в мою сторону. Замерла, пытаясь понять, кто я такой и вспомнить. Ответила, что у нее, к сожалению, память совсем не такая. Да какая разница, как мы раньше жили, мы не будем друг друга спрашивать о прошлом, не будем ни в чем упрекать.
Дернулся от мысли, что все это может оказаться спектаклем. Если не в больнице Эдуарда Петровича, то где-то еще. С поставленным светом, декорациями, подготовленной актрисой. Что сейчас что-нибудь щелкнет и реальность сменится другой реальностью, в которой это переживание окажется ненастоящим. Да сменится, так сменится. Не хватает теперь держать эту паранойю, выискивая повсюду игровые фрагменты.
Были ли там зрители? Наверняка. Если бы там оказалась Мама Лена, она бы показала в углы и сказала «Смотри, кто подглядывает». А так, можно расслабиться. Никого больше нет, она смотрит на меня и думает, что я совсем еще молодой, и что где-то меня видела. Да это все неважно. Мы же готовы вместе проживать каждое мгновение. А как — наше личное дело. Не стоит это выставлять наружу. Вообще раскрытие интимного мира человека — вещь сомнительная и рискованная. Куда мы пойдем отсюда, что скажем, как будем жалеть и беречь друг друга, пусть все это останется скрытым.
