Читать книгу 📗 "Дождись лета и посмотри, что будет - Михайлов Роман Валерьевич"

31 декабря. Волшебный новый год. Одна из самых безумных ночей вообще.

День начался как день. Проснулся поздно. Снилось, что еду домой на электричке. Было сложно выйти из вагона, что-то не пускало, а когда вышел, оказался за станцией. Возвращался к вокзалу по рельсам. Там было все красным, стояли вагоны без крыш, в них сидели люди — и вагоны, и люди красные. С вокзала направился к дому. Дорогу перегородили, поставили непонятное сооружение типа турникета. Чтобы пройти дальше, надо сменить всю свою одежду. У кого нет сменной одежды, не может пройти. И раздеться, пройти голым, тоже нельзя, только в другой одежде. Начал копаться в рюкзаке, искать, во что одеться.

Днем встретил на рынке Химоза. Он реально засох и уменьшился. Как тело взрослого человека может так уменьшиться? Кости вжались в себя, лицо почернело. Химоз сказал, что сегодня все собираются на хате встречать новый год, там много новых людей и зря я так давно не заходил. Нас с Ласло часто вспоминают. И Митю, и Алика. И Митя к ним иногда заходит, появляется в зеркалах в трюмо, его уже несколько раз там видели, и рюмки тряслись в тот момент, он типа так с ними разговаривал. Хату уже раз пять запечатывали, приезжали менты, всех накрывали, затем снова начиналось, менты устали, запутались, кого арестовывать и зачем. А еще на хате теперь часто бывает Костя Филин. Да, я его раньше встречал на районе. Его называли Филином из-за головы и глаз. И непонятно, что не так. Вроде нормальная голова, чуть крупная, и глаза как у всех. Но когда он смотрел, чуть задерживался взглядом, а затем резко перемещался. Получалось как-то не по-человечески. Раньше его часто колотили Митя и Алик. Один раз видел, как после дискотеки они вдвоем его добивали ногами, приговаривая, что не надо так смотреть. Он злился, шипел на них, плевался, огребал еще больше. А последний год Филин поднялся на районе, связался с людьми из центра и стал приторговывать травой, смолой и еще чем-то.

Химоз по-быстрому рассказал смешной случай, что один раз, когда Митя появился в зеркале, Филин вскочил и начал туда плевать, как бы мстя за прошлое. Тоже можно кино снять. Сначала кадр, как Митя с локтя пробивает Филину за то, что тот не так смотрит, а затем кадр «месть» — Митя появляется в зеркале, трясутся рюмки, и Филин во все это гневно плюется.

Вечером зашел за Ласло. Его семья явно обрадовалась, что я забираю его и они смогут нормально встретить новый год.

Как город создает праздничное настроение… Все эти северные олени на витринах, деды морозы, снежинки. Они не меняются год за годом. Летом хранятся на складах, а затем достаются и выставляются. Ласло сказал, что год назад здесь были те же самые картинки, кроме одной, где гномы. Дед Мороз сидит на санках, олени запряжены, они готовятся куда-то поехать, а гномы торопятся, грузят подарки — коробки с ленточками и мешочки. Деды Морозы — как камни или деревья, не реагируют на человеческую жизнь. Что бы ни происходило, они появляются в конце декабря как зимние грибы и поздравляют с одним и тем же. Спросил Ласло, что тащат эти гномы, он ответил, что «ничто». Там нет послания или кода. Гномы пусты, как и их подарки.

На хате были новые люди, почти никого из них не знал. Химоз всех представил. Филин со своим корешем явно всем заправляли. Еще были две девушки в нарядных платьях с блестками, они организовывали стол — все как в семейных праздниках, с салатами и горячими блюдами. Будто это не хата, а застолье с родственниками. Сейчас еще телевизор включим и посмотрим с легким паром, затем послание президента, торжественно встанем и скажем «с новым счастьем». Кореш Филина подскочил ко мне, сказал, что его зовут Лешей Трубой, что наслышан, и если понравилась одна из снегурочек, могу не стесняться. И еще, что они с Филином начали делать нормальные дела, и можно вливаться.

Хата не изменилась по расположению вещей, но изменилась по запаху. Диван, шкаф, тройное зеркало — все такое же, как и в первый раз когда зашли. Тогда все пахло пылью и сыростью. Митя сказал «добро пожаловать», мы зашли, поскрипели. Позже начало пахнуть варевом с кухни. А теперь. Запах постиранных простыней или хлорки, отдающий больничными темами. Будто кто-то регулярно прибирается, стирает и сушит белье, живет полноценной жизнью.

Труба скомандовал, чтобы все рассаживались и угощались. Хорошая компания, волнительный вечер. Мы с Ласло сели к окну, дальше всех от входа. В этот момент зашли еще двое. Человек с отекшим улыбающимся лицом и женщина. Труба обрадовался и прокомментировал их появление «о-о-о-о, какие люди». Они зашли, сели напротив. Я реально не сразу ее узнал. На вид ей было лет сорок, не меньше. Как будто для нее год это не год, а десять лет. Покрашенные-перекрашенные волосы и почерневшее худое лицо. А ее тело чуть трясло, как при постоянном ознобе. Было видно и по рукам, и по лицу. Света на меня игриво посмотрела и улыбнулась.

Все равно она была прекрасна.

Я поглядывал на отекшего с ревностью, хотя из-за чего ревновать? Они просто пришли вместе. Не исключено, что Света каждый день приходит куда-то с кем-то, у нее своя жизнь и она ее быстро проживает. Если мы встретимся через год, ей будет на вид пятьдесят, а еще через год наверное уже вообще не встретимся. Но все равно она прекрасна.

Она играла взглядом и задевала меня как будто случайно. Это похоже на движения внутри отражений. Когда подвижный воздух видится в комнате, на стене или потолке. Все это смущало. Конечно, незачем смущаться. Сидим и смотрим друг на друга, никто не помнит, что раньше было, и было ли вообще.

Труба резко объявил, что начинаем праздновать. Будем играть в похороны. В смысле? По очереди представлять, что кто-то из нас умер, мы сидим на его похоронах или поминках и толкаем речи, каким был этот человек. Только честно, как на самом деле бы говорили. А после этого начнется волшебный новый год. Одна из девушек сказала, что это мрак, и в такое играть — портить себе праздничное настроение. На это Света ответила, что такая игра — самое то. А что еще делать? Можно укуриться и воткнуться в какой¬нибудь видос, и сегодня ничем не будет отличаться от вчера. Разве никому не интересно, как пройдут поминки, когда он отлетит.

Начали с Филина. Я с грустью сказал, что плохо его знал и сожалею, что не смог при жизни оценить его достоинства и человеческие качества. Филин сидел и напряженно выслушивал всех по очереди. Отекший в своей речи сказал, что наверное сейчас Филин летает вместе с ночными птицами над темным миром. Филин подумал, что тот издевается, вскочил и ответил, что отекший сука сейчас сам полетит, прямо здесь. Представить такое: что тебя всю жизнь стебут за то, что неправильно расположены глаза на голове, и вот, умер, и нет глаз и головы, все закопано, а едкие подколы продолжаются. Как неправильно? Все же правильно, все как у остальных. Труба выступил в свою очередь, сказал «спокойный был пацан», чем вызвал еще больше хохота.

Следующим был отекший, а потом очередь дошла до меня. Все замолчали и уставились. И стало реально не по себе, как будто и правда поминки. Труба повторил то же, что и про двух предыдущих: «спокойный был пацан». Наверное, это по принципу: говорить о других то, что хочешь, чтобы говорили о тебе на твоих поминках. Конечно, когда дойдет очередь до Трубы, все это и скажут. Ласло отстранился, прижался к стене и закрыл глаза, ничего не захотел говорить. Химоз толкнул торжественную и трогательную речь, как вел один раз меня избитого с дискотеки, как мы поражались жестокости мира, и заключил, что человеком я был добрым, и жаль, в общем, что так. Света посмотрела на стол как на крышку гроба, сказала «я его любила» и засмеялась. Остальные тоже засмеялись, все, кроме Ласло, а меня физически встряхнуло, я дернулся от внутреннего разряда. От кончиков пальцев по всему телу пробежала холодная волна. Надо тоже рассмеяться, а никак. С телом стало явно что-то не то, да и не только с телом, все восприятие изменилось. Уже знакомое состояние. Ты видишь свой взгляд и чувствуешь, как формируются детали. Все неспешное и понятное.