Читать книгу 📗 "Храни её - Андреа Жан-Батист"
Бизнес-схема цирка Бидзаро была туманной. Труппы как таковой не существовало, просто кучка неприкаянных личностей, которых Бидзаро нанимал на выходе из вокзала. Они надевали костюм динозавра и на вечер — или на сотню вечеров — становились участниками шоу «Сотворение мира», которое рвалась увидеть вся Италия (судя по листовкам, которые мы раздавали у входа) и где бог создавал сначала динозавров, потом людей и смотрел, как они друг с другом дерутся. Виола пришла бы в ужас, и это как раз меня подстегнуло сказать «да»: пусть злится, и ничего, что она не узнает! И я взялся за роль первобытного человека, преследуемого неуклюжим диплодоком. Иногда по вечерам у грозного ящера отваливался зад, потому что актер, игравший спину, мог и напиться. Такие сюрпризы были изюминкой шоу, и люди знали, на что шли. Изредка, по непонятной причине, представление перерастало в драку.
На одни шоу они бы, наверное, не прожили, но выручала Сара. Саре было без пяти минут шестьдесят. Выглядела она на десять лет моложе, несмотря на тяготы ярмарочного быта. Ее морщины скрадывались пышностью форм и проявлялись только при смехе, а смеялась она часто. Сара, она же синьора Каббала, обозначенная красными буквами на вывеске второго вагончика, днем гадала на картах, а ночью или между сеансами гадания практиковала ту же древнюю профессию, что и мать дяди Альберто. Эти два ремесла чудесно дополняли друг друга. Она объявляла одинокому клиенту: «Вижу в твоем будущем очень горячую красотку!», после чего затаскивала его в глубь кибитки и выдавала горячей красоты ровно по деньгам. Клиент выходил довольный, хотя его развели дважды и деньги он заплатил двойные, но рассказывал потом всем и каждому, что синьора Каббала угадывает будущее, как никто.
В то утро Сара приняла меня около одиннадцати часов, когда наконец выплыла на солнышко. Явно не для такого рода услуг. Она лечила меня довольно энергично, но все равно я не испытывал такого наслаждения с тех пор, как покинул Францию. За мной ухаживали.
— Хочешь, прочитаю твое будущее, малыш?
— Не надо, я путешествую во времени.
— Что?
— Ну да, я ведь только что пришел из прошлого. Секунду назад меня здесь не было, а теперь — вот он я.
— Что?
— Да так, ничего.
Выходя из вагончика, я услышал, как она бормочет:
— Ну и псих, почище Альфонсо.
Я стал клоуном, зловещим клоуном, ни капли не смешным. Я, Мимо Виталиани, на которого некоторые, включая мою мать и Виолу, возлагали столько надежд. Но и мать, и Виола бросили меня. И еще они ошиблись. Такому, как я, не было места там, куда они меня прочили. Недоброжелатели оказались правы с самого моего рождения: мне самое место в цирке.
Я стал постоянным членом труппы — единственным, если не считать Бидзаро и Сары. Остальные приходили и уходили, спали бог знает где и назавтра могли появиться или нет. Сара иногда играла Еву в «Сотворении мира» — Еву довольно упитанную и мало одетую, которую в конце концов глотало крылатое красное чудище неизвестной породы. Публика принимала это с восторгом. Половина людей, с которыми я в то время водился, были одного роста со мной. Их сообщество не только не радовало меня, но даже раздражало, вероятно, потому что существовало только под цирковым шатром. Оно выделяло нас, а не делало нормальными. Публика шла смотреть, как мы шлепаемся, кувыркаемся и топчем друг друга, спасаясь от динозавров, которые, согласно евангелию от Бидзаро, оспаривали у нас, людей, мировое господство. Каждый вечер я ругался с Бидзаро и требовал сочинить для меня что-нибудь не такое унизительное. Он приподнимал брезентовый полог, прикрывавший вход в шапито с вечно переполненными трибунами, и насмешливо смотрел на меня. И с каждым вечером я спускался все ниже и снова плюхался в грязь, а потом смывал ее спиртом.
Сначала мы с Сарой держали дистанцию и принюхивались друг к другу, как два диких зверя. Я часто замечал на себе ее взгляд, проницательный, немного сбивавший с толку, как будто она пыталась что-то рассмотреть в подростке, который по ночам якшался со всем городским сбродом и возвращался назад белый, как смерть, с адским похмельем. Ее присутствие успокаивало меня, мне нравилась бесцеремонность, с которой она иногда командовала или наставляла нас с Бидзаро, зато и я открыто высмеивал ее карты Таро, ее прорицания, весь мир нелепых сказок, который Виола научила меня презирать. Мы задирали друг друга или игнорировали.
Как-то вечером, когда я принес ей дрова в вагончик, Сара задержала меня. Она открыла сундучок, достала синюю коробку и бережно развязала ленточку. Внутри покоились два странных фрукта на рельефной подстилке с пустыми гнездами от дюжины других.
— Ты пробовал финики? Раз в год мне их дарит один клиент. Их привозят издалека, так что я берегу их и ем по капельке. Внутри начинка из миндальной пасты. Давай, попробуй, это два последних.
— Но если они последние…
— Пробуй, говорю.
Я взял финик, раздавил зубами его липкую мягкую плоть и проглотил экзотическое яство почти целиком. Сара покачала головой, откусила от своего половинку и стала смаковать ее, перекатывая во рту так вожделенно, что у меня вспыхнули щеки. Я отвел взгляд. Передо мной на квадратном столике лежала колода карт, горела палочка благовоний.
Когда я снова поднял глаза, финик исчез. Сара опять смотрела на меня тем взглядом, от которого мне становилось не по себе.
— Тебя интересует Таро. Спрашивай.
— Хорошо. Ты действительно веришь в эту чушь?
Она как будто удивилась, затем кивнула:
— С самого рождения мы делаем только одно: умираем. Или пытаемся изо всех сил отсрочить роковой момент. Всех моих клиентов приводит одно и то же, Мимо. Им до ужаса страшно, как бы они это ни выражали. Я раскладываю карты и придумываю слова, которые ободряют людей. И все они уходят чуть выше держа голову и какое-то время просто чуть меньше боятся. Главное, они верят.
— Ну, тогда конечно…
— Вот именно. Тогда — конечно.
— А как ты сама лечишься от страха смерти, ведь себя не обманешь?
— А я ем финики. — Она грустно взглянула на пустую коробку и положила руку мне на щеку: — А ты не боишься смерти, Мимо?
— Нет. Во всяком случае, своей не боюсь.
— Значит, ты не такой, как все.
— Да что ты, первый раз слышу!
Сара рассмеялась, примкнув к лагерю тех, кого забавлял мой поганый характер, — к лагерю моих друзей. Я отправился в конюшню, но не успел сделать и несколько шагов по ярмарочной площади, как она появилась в дверях своего вагончика.
— Эй, Мимо!
— Да?
— Когда настанет твой черед, а будет это, надеюсь, нескоро, поверь, тебе будет страшно. Страшно, как всем.
Год 1922-й протек в ритме Арно и монохроме ярмарочной площади, где цвет рыжей земли разбавлялся только цветом рыжего кирпича. Я научился предсказывать будущее по мрамору башен и дальних фасадов. Сверкая, они предвещали дождь. Тускло выглядывая — жару. Днем я редко покидал цирк — боялся встретить знакомых. В моих кошмарах они обычно выглядели как Нери или Метти. Не знаю, чего я боялся больше: обрадовать своим видом первого или разочаровать второго.
Ночью мы с Бидзаро шастали по городу. Мой патрон добирал за счет мелких краж и скупки краденого. Мы часто посещали те же притоны, что и раньше, где его, кажется, все знали. Иногда он встречал странных персонажей, которых я никогда не видел, и разговаривал на одном из многих языков, которыми владел, — точно на английском, немецком, испанском и на трех-четырех других, мне непривычных. В те дни мало кому можно было доверять, но нигде потом я не чувствовал себя спокойнее, чем среди этих мошенников с их своеобразным кодексом чести. Никого не волновало, фашист ты или большевик, католик или безбожник. Мы были багроворожими горластыми пьяницами, единым народом, мы крепко держались друг за друга до самого рассвета, потому что ночью сильно качало, и так проходили сквозь шторма нелегкого времени.
В первые погожие дни нахлынула тоска. Не хватало запаха лесов Пьетра-д’Альба — я испытывал почти физическую боль, так что однажды утром не смог встать. Я написал Виоле длинное письмо, ругательное, оскорбительное, в котором обзывал ее Иудой и отрекался от всего нашего прошлого. На следующий день я с риском для жизни выбрался в город, дошел до почты и просил отыскать это письмо и ни в коем случае не отправлять адресату. Мне посмеялись в лицо, Poste Italiane была гордостью королевства именно потому, что отправляла письма незамедлительно. Тогда я вернулся и написал новое письмо, в котором умолял Виолу не верить первому. Обратный адрес я не указал — не хотел, чтобы она узнала, чем я занимаюсь.
