Читать книгу 📗 "Год без лета (СИ) - Чайка Дмитрий"

— Ты чего мне сказать-то хотела? — спросил Кулли, задвинув кровать.

— Капитал! — Цилли снова посмотрела на него с легкой грустью. — Вспомни, что государь говорил! Капитал — это самовозрастающая стоимость. Я, когда эти слова услышала, три дня потом не спала. Великая мудрость в этих словах сокрыта, муженек. Потому что в этом ларце у нас деньги, а в тех, которые опечатаны — наш капитал. И это совсем не одно и то же. Понимаешь?

— Нет, — замотал головой Кулли. — И там деньги, и там.

— Ты дурак! — взвизгнула Цилли. — И вроде умный, и купец дельный. И люблю я тебя! Да только слепой ты! С тобой же сам государь великой мудростью поделился, а ты мимо ушей пропускаешь ее. У нас опечатанные ларцы прибавляться должны, а они убывают. И не в товар они превращаются, который продать можно, а в дым, который из печной трубы идет! Проживаем мы денежки, а должны наживать. Тает наш капитал! На глазах тает! Мы не из капитала своего должны дрова покупать, а из прибыли. А она есть, прибыль эта? Мы же нищими скоро станем, если будем и дальше так дела вести.

— Я все это и без твоих воплей понимаю, — хмуро посмотрел на нее Кулли. — Что ты предлагаешь? Вавилон разорен. Если царю Шутруку ту дань выплатят, то городу и вовсе конец. Купцов догола разденут, а серебро только у храмов и останется. Они даже кувшина с пивом не дадут. Я этих живоглотов знаю.

— Эламиты уже нашу страну разорили, — зло ответила Цилли. — Отцовского дома больше нет. Сожгли его. Римат-Эа, жена твоя бывшая, написала, что Сиппар обобрали до нитки. Оттуда даже стелу с законами Хаммурапи увезли. Статуи богов из храмов увозят в Сузы. Умирает наша земля, а мы сидим и ждем, когда на небе снова солнце воссияет. Оно непременно воссияет, муженек, раз сам государь так сказал, да только нам с тобой это уже не поможет. Не вернем мы старой торговли, потому что не с кем в Вавилоне торговать будет. Мы на золотой жиле сидели и оттерли оттуда кого смогли. А если мы теперь в чужие дела полезем, нас с дерьмом съедят, и в своем праве будут. Да и государь не позволит тебе других тамкаров подвинуть. У них тоже дела скверные сейчас.

— Да ты к чему ведешь? — взорвался Кулли. — Я все это и без тебя знаю! Чего ты хочешь? Войну царю Шутруку объявить? Ха-ха-ха… ха…

Последнее ха вышло из него уже в виде какого-то позорного скрипа, потому что по глазам жены он понял, что только что угадал. Кулли вытер ледяной пот, крупными каплями проступивший на лбу. Он только и смог сказать.

— Государь не станет воевать с Эламом!

— А я и не говорила, что он должен воевать, — удовлетворенная его понятливостью Цилли-Амат выразительно посмотрела в сторону кладовой.

— Нет! — обреченно опустил плечи Кулли.

— Да, — твердо сказала Цилли. — Да! У нас все равно выбора нет. Или забрать все, или всего лишиться. Это всего лишь вопрос времени, Кулли. Мы-то с тобой кое-как протянем до старости, а вот наши дети переедут куда-нибудь в Гнилые дворы, а то и еще дальше. Я уже все продумала, слушай и запоминай. Завтра к государю пойдешь…

* * *

Креуса так и не смогла понять моей привязанности к дочерям. Для нее, как и почти для всех здесь, девочка — это производственный брак, обуза для своей семьи. Дочь не возьмет копье и щит. Она не пойдет воевать, защищая постаревших родителей. А еще нужно дать немалое приданое, чтобы ее взял замуж хороший человек. А вот я любил сажать дочерей к себе на колени, слушать их милую чепуху и периодически чмокать в нежные щечки. Клеопатру теперь не сильно почмокаешь, она замужняя женщина, зато десятилетняя Береника и четырехлетняя Арсиноя пока оставались в полном моем распоряжении. Одной я привез из Микен новые сережки, а другой — синие бусы и зеркало. И это стало моей ошибкой. Если вы думаете, что четырехлетняя девочка не сможет отобрать зеркало у старшей сестры, то это глубокое заблуждение. Арсиноя не только отобрала, но и спряталась за моей спиной, не давая сестре ее же зеркальце, пока сама не насмотрелась всласть.

— Верни!

Береника чуть не плакала, а я даже не знал, как поступить. Не отбирать же его у такой крохи самому. А Арсиноя умело прикрывалась моей спиной и разглядывала сережки, придирчиво изучая каждую деталь.

— Да на, забери! — сунула она зеркало сестре, когда насмотрелась вдоволь. — Вот ты жадина все-таки! А еще сестра мне!

Теперь в зеркало смотрелась Береника, а Арсиноя снова залезла на колени и начала упоительный, почти бесконечный рассказ о том, как Мурка украла на кухне рыбу. Вот ведь гадство. Мы специально эту кошку из Египта привезли, а она как не ловила мышей, так и не ловит. Только жрет от пуза и спит. И это в наше нелегкое время. На острова ее сослать бы за тунеядство, но это чревато бунтом дворцовых обитателей! Мурку обожают даже гвардейцы из Фракии, те самые, что из всей фауны любят только шашлык.

— Тамкар Кулли просит принять, государь!

— Веди его в кабинет, — сказал я.

Архий, мой секретарь, родился в семье горшечника, и он был рекомендован Тарисом. Удивительный малый, с невероятной памятью, работоспособный, как мул. Он взлетел на самый верх в считаные годы. И глядя на него и таких, как Архий, я все время задавал себе один и тот же вопрос: а сколько еще в моем государстве будут работать социальные лифты? Не случится ли так, что чиновное сословие окуклится, как в Китае, и станет закрытой кастой? Я снял с колен Арсиною, чмокнул обеих дочерей на прощание и пошел в кабинет, около которого уже переминался с ноги на ногу смущенный вавилонянин.

— Говори, — сказал я, глядя, как он крутит в руках четки, — еще одно мое изобретение, ушедшее в народ. Видимо, у него нервы.

— Ты, государь, — прокашлялся он, — знаешь, наверное, что последний год я денег тебе совсем мало приношу.

— Знаю, — кивнул я. — Недалекие вельможи в Вавилоне разозлили-таки царя Шутрука. К тебе претензий нет.

— Претензий-то нет, государь, — поморщился Кулли. — Но ведь и денег нет. Я, сам знаешь, человек небедный. Но капитал, он расти должен, а не тратиться.

— Это я понимаю, — кивнул я. — Сидишь без дела, проедаешь накопленное, а у самого слуги, погонщики, приказчики и их семьи. И всех ты кормить обязан, как хозяин. А если не будешь кормить, то позор тебе великий на весь Энгоми. Сочувствую. Ты к делу переходи, я уже понял, что у тебя торговля совсем плоха.

— Думаю я воинов нанять, государь, — выдохнул Кулли. — Тысяч пять-семь. И эламитов из Вавилонии выбить.

— Однако! — крякнул я ошалело. — Да тебе денег-то хватит?

— Нет, — покачал он головой. — Я все, что есть готов вложить, но хотел еще занять у тебя. А потом, когда побеждать начнем, я отдам. Соберу с купцов и храмов и отдам все до сикля.

— А потом, когда победишь, сам царем станешь? — я до того ошалел, что употребил слова «когда победишь», а не более правильный вариант «когда эламиты сдерут с тебя шкуру».

— Хаммурапи из тебя никак не получится, — продолжил я. — Тебя знать и жрецы не поддержат. Да и я тоже. Ты же не воин, жидковат ты для царской шапки.

И тут он меня добил.

— Нельзя мне царем, худородный я. Когда мы победим, я бы царем какого-нибудь мальчишку поставил, и торговым людям власть отдал. Тем, что побогаче. Смотрю вот на Афины, а ведь ты там неплохо придумал. Не нужны Вавилону цари-касситы. Одна морока от них и разорение. Ни защиты они не дают, ни исполнения законов. Дармоеды, одним словом! Прости за прямоту, государь. От тебя как раз толк есть.

— Ты не мог сам до этого додуматься, — догадался я. — Я ведь тебя много лет знаю. Ты хороший купец, нюх на прибыль имеешь, но это не твои мысли. Ты человек вполне здравый, а тот, кто это придумал, либо скорбный на всю голову, либо у него ума на семерых. И прости, это точно не ты.

— Второе, государь, — понурился вдруг Кулли. — Это жена моя придумала.

— Веди-ка ее сюда, — скомандовал я. — Жду вас обоих через час.