Читать книгу 📗 "Дождись лета и посмотри, что будет - Михайлов Роман Валерьевич"

Вечером я стоял на кухне. Пятеро сидели, как вчера, внимательно слушали.

— Сколько ты обошел квартир?

— Семь. Запарился ездить по городу.

— И нигде не открыли?

— Нигде. Даже никаких шагов, звуков. Как будто никто не живет.

— Что за хрень?

— Ну я же не буду гнать вам. Если бы кто-то открыл, так бы и сказал. Никто нигде не открыл.

Витя переспросил, точно ничего не увидел, не услышал? Ответил ему, что я вообще-то не тупой, и понял задание. Да, ничего. Мазай прокомментировал так, что все на работе днем, работают, трудятся, надо вечером туда заезжать. У америкосов так, возвращаются с работы, втыкают в ящик и ждут, когда им жратву принесут. Толик сказал, что пробьет адреса по ментам, на всякий случай, хотя хаты могут быть съемными и кто там прописан может вообще оказаться не в курсе того, кто живет. Витя ответил, что по ментам уже эти адреса ходили, ничего подозрительного.

26 января. Картограф лежал с закрытыми глазами без видимого дыхания. Как будто умер. Так часто. Заметил, что у него нет средних состояний сна. Он либо лежит без движений, либо дергается и кричит. Может, он вообще не спит, а проваливается в застывшие сугробы, а когда засыпает, видит во сне войну.

На кухне, к удивлению, был только Витя, остальные испарились. Витя спросил, во сколько сегодня поеду, ответил, что к вечеру. Он покивал и поинтересовался, на кого учусь. Так учусь, что можно сказать: ни на кого.

— Я тоже когда-то учился, думал вырваться. А никуда ты не вырвешься.

— А куда вырываться-то?

— Некуда, в том-то и расклады. Кокс пробовал?

— Нет. А почему все меня спрашивают о наркоте? Похож?

— Да, в общем. Ты странно глядишь и иногда дергаешься. И вокруг глаз черные круги, как будто тебя головой в стол вжали, а там два стакана стояли, и глаза в них вдавились. Плохо спишь?

— Да, не очень.

— Нервничаешь? Сессия типа?

— Нет. Сейчас серая луна, с ней плохо спится.

Я сел напротив. Чувствовалось напряжение, я не представлял, как с ним разговаривать. Хотелось ответить «у меня хоть черные круги под глазами, а у тебя вообще нет глаз, рта и лица, только белая тарелка, прикрепленная к шее». Не было у меня никакой ненависти к нему, лишь натянутая неловкость. Тишина повисла как сжатое облако. За окном монотонно гудела жизнь, а мы смотрели друг на друга. Он прервал паузу неожиданным вопросом.

— А ты когда-нибудь любил, студент?

— В смысле?

— Бабу в смысле.

— Да.

Эта скопленная тишина сорвалась и прошла через меня как струя холодной воды.

— И я тоже. Да. Очень.

Мне нужно было что-то ответить. Спросил его.

— И что случилось?

— Не знаю. Я всегда хотел вырваться. У меня батя бандит. А я думал как-то по-другому. Чтобы без этого говна, разборок, крови, думал, живут же люди как-то без этого, и я смогу… Это был необычный вечер. Синий свет, просачивался сквозь воздух. Как на картинах. Когда густыми масляными красками изображают плотность неба. И не было никаких обстоятельств. Там вдали, в этой подкрашенной воздушной дымке, горел ее силуэт. Как силуэт может гореть? А если невозможно смотреть ни на что другое, если ты поглощен этим изяществом, этими линиями и легкими движениями. Ты даже не видишь ее лица, а не можешь думать больше ни о чем. Я подошел к ней и сказал, что знаю, что будет дальше. Мы проживем вместе всю жизнь. Нам будет и приятно, и тяжело, но мы больше не расстанемся. Она улыбнулась, даже слегка засмеялась, а во мне не осталось никаких тревог, можно прожить целую жизнь ради одного этого взгляда.

Стало тяжело дышать. Показалось, что это мои слова, и произношу их в данное мгновение я, а он сидит и слушает. Или произношу это про себя, а он читает мои мысли и транслирует их вслух. Но это точно мои слова. Я их прячу внутри себя, а он залезает ко мне в сознание и достает их оттуда. На его глазах появились слезы. Но я не хотел впустить в себя сочувствие. Это не его слезы, а мои, мои переживания.

— От взгляда на такую красоту можно стать заикой. Как она смеялась, как говорила. Показалось, что мы находимся внутри души блаженного существа, ангела, плавающего по бытию, мы спрятаны ото всех. Никого больше нет. А нам больше никто и не нужен. Будем так жить. И жили. Я не верил, что это не снится, каждое утро просыпался в счастье, был счастлив от одного ощущения, что она рядом. Она тоже хотела, чтобы я отошел от бати, не касался его дел, денег, мечтала, что уедем.

— И что случилось?

— А я не знаю, что случилось. А со страной что случилось? Все разлетелось на запчасти, этот плавающий ангел выплюнул нас из своей души, мы рассыпались на куски. Может с нами кто-то постоянно играет в конструктор или пластилин, разрывает, склеивает обратно. Только что мы были обнявшимися влюбленными, а через минуту стали собаками с птичьими головами или комками слизи. Я смотрел на жизнь отца и проговаривал про себя «как хорошо, что я никого не убил». Думал, как бы так до конца дожить. А сложно.

— Ты хочешь ее убить?

Он замолчал и задрожал. Слезы с его лица упали на стол, как дождь с потолка. Или не дождь, а затопленная квартира сверху.

— Ладно, покажи, по каким адресам сегодня поедешь?

Я достал список, показал пять следующих адресов, сказал, что больше сегодня не успею объехать. По метро туда-сюда запарно кататься. Пять сегодня, пять завтра, так за несколько дней по списку пройдусь.

— Метро — это бомбоубежище.

На кухню зашел Картограф, встал рядом с нами. Сказал, что если сейчас начнется обстрел, надо прятаться в ванной и захохотал. Видимо, такая шутка. Еще добавил, что до взрыва появляется пожирающая тишина, как будто закладывает уши. А дальше ба-бах и нас порежет оконным стеклом, там, где мы сейчас сидим, самое то. Представил, что это случилось, и мы с Витей лежим на кухне перерезанными разлетевшимся стеклом. Такой нелепый конец истории. Как в безумной сказке. А еще там была война и их дом разбомбили. Так они и не нашли ее. Лежали окровавленные на полу и шептали ее имя. Можно еще придумать, что она зашла на кухню в предсмертном видении, по очереди их поцеловала. Такой бред.

Огромные дома были похожи на мозаики из горящих и черных окон. В семь вечера приехал по очередному адресу. Внушил себе как мог, что доставляю еду, и никаких других целей нет. Постарался выбросить из памяти утренний разговор с Витей. Подошел к двери. Все то же самое. Никто не открыл. Вышел из дома, вычислил окна квартиры, в которую только что звонил. Темно. Ясно.

В следующей квартире тоже не открыли. Я позвонил соседям. Там открыли. Строгая женщина сказала, что в этой квартире никто не живет, жильцы давно съехали, а если бы кто поселился, они бы услышали.

Ближе к ночи мы снова стояли на кухне. Все на меня недоуменно смотрели. Я рассказывал, что глядел на окна, обходил соседей. Ни по одному из пяти адресов никого не было. Никого. Никто не открыл, никаких шагов или звуков. Мазай сказал, что это какая-то хрень, не может такого быть. Я нервно ответил, что мне нет никакого смысла прогонять, и вообще как-то обидно, что они мне не доверяют. Мазай заметил, что не стоит произносить «обидно», обиженный — это не очень. Витя молча смотрел, тоже ничего не понимая, а затем объявил, что завтра поедет вместе со мной. Не то, что не доверяет, просто хочет разобраться, как так. Двенадцать адресов, нигде никто не открыл.

27 января. Мы ехали вчетвером, я молча смотрел в окно, вспоминал Аладдина. За рулем и на переднем сиденье были строгие люди в черной одежде, а мы с Витей сзади. Волнение куда-то пропало. Не мог себе представить, что сейчас все вместе придем, она откроет. Нет, скорее всего никто снова не откроет, мы постоим, посмотрим, поедем дальше, там тоже не откроют.

Мерцающая тьма, заполненная шипящим паром. Так виделся город в тот вечер. Мы то двигались, то останавливались и ждали.

Перемещались в напряженной тишине. Никакой музыки в машине, и даже никаких разговоров.