Читать книгу 📗 "Дождись лета и посмотри, что будет - Михайлов Роман Валерьевич"

Сколько лет прошло, а Ласло остался единственным, к кому возможно доверие. Он мог полчаса грустно смотреть в окно электрички, затем увидеть за окном какой-нибудь столб, такой же на вид, каких только что промелькнула сотня, и зажечься глазами.

Небо не тяжело-свинцовое, а извилистое и роскошное. Мы приехали.

Ласло постучал в белую дверь, мы зашли. Эдуард Петрович вскинул руки, подошел и обнял нас по очереди, усадил у себя в кабинете, а сам побежал на кухню. Вернулся со стаканами с компотом, спросил, как вообще жизнь. Да очень непонятно. Ну так рассказывай. Конечно, расскажу, за тем и приехал.

И я начал рассказывать. Обо всем, подробно. Про Толика, Мазая, Картографа. Ласло все это слушал без особого удивления, не меняясь в лице, как будто уже все знает, а по Эдуарду Петровичу порой пробегал нервный тик, дергался глаз и щека. Особенно его заинтересовал Картограф, он попросил рассказать как можно подробнее. Какие у него карты, цветными карандашами или фломастерами нарисованы стрелки, где он их хранит.

Эдуард Петрович подошел к шкафу, покопался в нем, достал альбом с рисунками. На одном из них были изображены прищепки, повисшие в воздухе. Как будто там везде натянуты веревки и висит невидимое белье. Прищепки, чтобы это белье не сдувалось ветром, и больше ничего. И подпись «Война».

Дошел до 24 января, до поворачивающегося ключа в замке, предчувствия, что сейчас что-то произойдет. Эдуард Петрович перебил вопросом, не дослушав. Это был тот самый человек без лица? Да. Эдуард Петрович довольно захохотал.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, а за ней оказался щуплый старик с испуганными глазами. Эдуард Петрович подскочил к нему, поцеловал в макушку и отправил обратно по коридору.

Зимой в больнице больше сна и тишины, а в феврале особенно тихо. Снег окутывает и оглушает. Этот дед как будто замерз в зиме, пришел, согрелся и ушел домой.

На рассказе про списки и адреса, Ласло тоже оживился, начал заинтересованно смотреть и кивать. А когда я дошел до поездки на первую квартиру, они оба замерли.

Рассказал, как поехал с Витей, как Мазай не верил, что такое может быть, как сходил по оставшимся адресам. Везде были пустые квартиры. Никого. Никаких шорохов и шагов. И нет света в комнатах.

Эдуард Петрович и Ласло вопросительно посмотрели, как будто я что-то не досказал. В общем, все. Везде пустые квартиры. Я тоже посмотрел на них вопросительно. Мы так промолчали какое-то время, после чего я не выдержал и спросил их, что все это значит. Как эти квартиры могли оказаться пустыми?

Ласло ответил, что они не пустые. Эдуард Петрович покивал. Мне стало неловко, показалось, что сейчас разговор перейдет на другой язык, они будут его понимать, а я нет. Квартиры не пустые в каком-то алхимическом смысле, понятном Ласло, но объективно ведь там никого нет. Про квартиру можно сказать, что она пустая, если в ней никто не живет, а не если она не является вместилищем какой-то стихии, набора знаков, предчувствий, точкой пересечения взглядов, ветров и тому подобного.

Нет, мне стало даже не неловко, я почувствовал легкое головокружение и тошноту. Что-то не то с моим мышлением. Закрыл глаза и увидел сетку, плавающую туда-сюда как в испорченном телевизоре. Все разбито на дрожащие куски. И внутри этих кусков мои мысли. Рядом существовал огромный слой причин, эта сетка лишь слегка его касалась. Я вздрогнул, открыл глаза, увидел большое вглядывающееся лицо Эдуарда Петровича. Он сказал «ничего-ничего, сейчас все пройдет». И действительно, я снова стал думать четко и без лишних сомнений.

— А что это было?

— Ты куда-то запрыгнул. Где не привык находиться.

— А в каком смысле квартиры не пустые?

— Вот этот вопрос тебя и выбросил туда. У тебя было что-то подобное раньше.

Сначала ответил, что не было, а затем вспомнил про «иные интонации», новый дом и триповый бред. Эдуард Петрович посмеялся и спросил, запомнил ли я адрес той второй квартиры, около которой почувствовал чье-то присутствие. Да, запомнил. Как и все двадцать шесть адресов. Это из-за практик с памятью, запоминания номеров машин, случайных объектов. А запомнил дорогу, как туда добирался, на метро, пешком? Да, запомнил. Хорошо. Пригодится.

— А в каком смысле квартиры не пустые?

Я переспросил. Хотелось уточнить. Действительно ведь непонятно. Ничего не понятно. Эдуард Петрович вместо ответа встал, направился к двери и махнул рукой, чтобы мы шли за ним.

Коридор как дорога. Грунтовая, покрытая асфальтом или линолеумом. Неважно. Здесь мы хочется сказать «мы шли по дороге несколько часов». Эдуард Петрович приветствовал жителей окрестных мест, они кивали ему в ответ. Вышли из отделения, поднялись по лестнице на верхний этаж, зашли в зал. На стенках висели портреты строгих и наверняка легендарных врачей. Четко расставленные стулья рядком, и небольшая сцена. Похоже на актовый зал в школе. Даже по цвету и запаху. Пол и сцена покрашены в коричневый. Сразу нахлынули воспоминания, как нас водили всем классом на филармонию. Приезжали культурные деятели со скрипками, нас загоняли, мы недоуменно сидели и впитывали высокую музыку. Еще пару раз то же самое было с учительницей пения. Она садилась за пианино, опускала пальцы на клавиши, закатывала глаза, играла музыку из мультфильмов, и пела. Пела она как опере по телевизору — громко и непонятно, эти представления вызывали чувство грусти и легкой жалости к ней. И здесь все похоже. Наверное, сейчас Эдуард Петрович сядет за синтезатор, со знанием и напряжением в лице ударит пальцами по черно-белым выступам, и запоет песню из мультфильма. «Жить в своем доме нельзя одному, скучно и мне, и тебе, и ему, сколько на свете веселых затей». Будет уже не тревожно, а жутко.

Зашли еще три человека, расселись в зале, Эдуард Петрович сказал, что свои люди, подозвал одного из них и попросил рассказать, как он сюда попал. Тот застеснялся. А кого стесняться? Короче, пару недель назад он сел на землю, прямо на снег и сказал себе, что не встанет, пока не наступит весна. Так и просидел, пока не забрали. Почему он не вставал? Не видел смысла. Сейчас все нормально.

Эдуард Петрович сказал, что здесь не просто больничный театр, а настоящая лаборатория, в которой изучается мир. Есть вопросы, кажущиеся сложными, а приходишь сюда и получаешь ответы.

Эдуард Петрович протянул мне пустой лист бумаги, попросил записать адреса по памяти. Это заняло минут пятнадцать. Все молча смотрели, как я вспоминаю и записываю. Конечно, я предполагал, что однажды практики запоминания где-то пригодятся. Представлял себе сложную длинную карточную игру, в которой надо помнить все вышедшие карты. Но не это же.

После составления списка, Эдуард Петрович попросил зачеркнуть первый адрес. И когда я это сделал, он заметил, что адрес был не первым в списке, а находился в середине. Он заинтересовался, почему я сначала поехал именно туда. И здесь. Возник какой-то внутренний запрет, показалось, что нельзя рассказывать ему о том, что тянул карты и что они задали очередность адресов. Ответил, что показалось так.

— Хорошо. Сейчас поезжай во второму адресу, внимательно повторяя все движения.

В зале стало темнее. Появились дополнительные тусклые огоньки. Люди встали со своих мест и пошли по улицам, создавая ощущение живущего в себе города. Это день, а не вечер, но все в тяжелой зимней дымке, поэтому порой не разглядеть даже тех, кто рядом.

Посмотрел на список. Ехать минут сорок. Пару станций на метро, а дальше уже совсем рядом. Там будут дворы, поедающие друг друга, спрятанные дома, одни из них — тот самый. В метро напротив дремлющий человек. Нервный свет, шатающийся туда-сюда.

Я думал о том, как доставляю еду. Как люди приходят с работы, устало звонят по телефону, просят принести поесть, я нагружаю сумку продуктами, еду к ним. Даже если это утро или день, они все равно усталые, а я нет, могу привезти, что надо.

Вышел из метро, нырнул во дворы. Прошел по лабиринту и оказался у нужного дома. Вошел в подъезд, зашел в лифт. Верхний этаж. Действительно, похоже на наши многоэтажки. Такая же лестничная клетка, стены, окна.