Читать книгу 📗 "Дождись лета и посмотри, что будет - Михайлов Роман Валерьевич"

Яша переливался в эмоциях и теле, как тело перекатывалось, так и состояния, он то хохотал, то грустил. Спросил, вышел ли папка на свободу. Уже давно. Хорошо. Как там сейчас в тюрьме? Не знаю, не был. Наверное, в тюрьме, как в стране вообще. Хорошо. Быт налажен, почта, кони по стенкам бегают. Ответил еще, что знаю одного помощника депутата, он и про политику, и про тюрьму многое знает. Если приедет, расскажет.

Голос Яши хриплый, перемешанный с кашлем. От кашля из глаз идут слезы, получается, что он плачет.

Дедушка взял длинный ремень, подошел к Яше, перевязал его плечи, со всей силы, дальше сжал пальцами его шею сзади. Яша закряхтел, сказал, что только дед лечит боли. Иногда в шее как будто током бьет, ничего не поделать. Врачи в городе несут чепуху, говорят, что с таким телом жить невозможно, все органы перемешаны.

Яша выпрямился, вскочил, переместился в комнату, включил телевизор, плюхнулся на кровать, снова сжался в клубок. Дедушка объяснил, что у него нет своего телевизора, он здесь смотрит. Любит всякие политические передачи, дебаты, экономическую аналитику.

Так он просидел-пролежал целый день, подбегая к черно-бело-зеленому телевизору, переключая каналы с помощью тяжелой ручки, прыгая обратно на кровать как в мягкое озеро.

Спросил деда, знает ли, что такое панические атаки. Он ответил, что никогда не слышал о таком. Рассказал, что это. Так это же обычная болтанка. С этим легко справиться.

Вечером мы вышли из дома и направились в сторону реки. У дедушки был топор, он им резво помахивал, как будто ждал, что сейчас появится враг и начнется сражение. Низкое солнце стояло над полем и красило золотистой краской. Закрыл глаза прямо на ходу. Все внутреннее зрение утонуло в бирюзовой густоте. Как будто бирюзовый — тайный цвет солнца. Обычно когда смотришь на что-то яркое, закрываешь глаза, эта яркость и остается, понемногу растворяется, и здесь так же, только с резкой сменой цвета.

Поле гудело от своей скрытой жизни. Здесь хорошо умирать, ложиться и отдаваться земле и солнцу. Земля притянет, а солнце укроет.

Там, где река, заросли. Редкие деревья. Дедушка ловко обработал одно из них топором, примерил по толщине, обтесал. Мы пошли обратно. В мастерской он пару часов что-то вырезал и обтачивал.

Он вручил мне дудку и сказал, чтоб я попробовал поиграть, любую мелодию. Попробовал, ничего не вышло, только тупой и зажатый звук. Это дело времени. Каждый день можно выходить вечером в поле и тренироваться. Однажды звучание станет настолько красивым, что птицы повернут головы. И когда почувствую, что начинается болтанка, надо просто взять и начать играть. Болтанка обойдет стороной, она не любит эти деревья и их пение.

Раньше реально думал, что старики болтаются внутри своей памяти и галлюцинаций, беспомощно ожидая, когда уснут. А за эти дни стало ясно, что у деда гораздо больше силы, чем у многих, но он ее пускает не на власть, а на проживание. Представил очередной раз, что он — я в старости, и это показалось вполне неплохим итогом. Жить так, чтобы под старость забуриться в глушь, ходить по светящимся полям, нюхать землю, лечить соседей от неясных недугов.

Днями я помогал деду, возился в сарае, чинил то, на что он указывал. Под ночь настолько уставал, что доползал до кровати, утыкался носом в пышную подушку, и проваливался в бессюжетную пропасть. Утром, в шесть, как обычно, дед приходил и будил словами «ну, что лежишь».

Мама со своими родителями почти не общалась, бродила по округе и вспоминала детство. Один раз мы вместе прошлись, она рассказала, как тонула в реке, как боялась ходить в рощу, казалось, что там необычные звуки. Здесь есть ужас, но не такой, как в городе. Он живой, подвижный, и невредный, ценит своих.

В воскресенье утром мы молча вышли из дома, пошли на кладбище. То, что было неделю назад, повторилось в деталях, даже погода. Я шел в растянутом дежавю. За всю дорогу не сказали ни слова, постояли, посмотрели на могилку, а мама с бабушкой убрали налетевшие за неделю ветки и листья.

Когда вернулись домой, дедушка спросил, есть ли у меня невеста. Есть. Надо привезти сюда. Обязательно привезу, поговорю с ней. Представил, как мы приехали и остались здесь жить. Витя с чертями нас выследил, приехал вслед, дед спрятал в заколдованной роще, Витя пошел, услышал гул деревьев, стреманулся, поехал обратно. А мы остались и сплелись телами, как местные ящерки, упали в траву, так и остались лежать, и ночь, и еще день, пока земля нас не поглотила. Я захотел этого очень-очень, и даже не заметил, как из глаз потекли слезы. Дедушка заметил, непонятно, что подумал, потрепал по голове, приговаривая «да, сладко у нас тут».

Спросил, могу ли я взять эти три книги с собой, дедушка впервые улыбнулся и ответил «конечно».

— Конечно. Эти книги когда-то удалось спасти. Горела городская библиотека. Дым стоял до неба, на окраине было видно. Причем не черный дым, как обычно при пожаре, а зеленоватый. Как северное сияние. Кто-то даже стоял и любовался. Когда потушили, я зашел, увидел эти книги, они лежали отдельно от остальных. Сразу подумал, что интересные.

Под вечер приполз Яша, плюхнулся в кровать, включил телевизор, сказал, что мечтает встретить в жизни хоть одного человека, которого видел на экране, чтобы спросить, что будет со страной. Она дальше посыпется или уже застынет? Скорее застынет, как дышащий океан.

11. Белая осень, красная зима, черная весна

Дудку я испробовал уже в августе. Днем, часа в четыре, почувствовал, что смотрю на вещи не скользя, а вглядываясь, это получается само собой, и вокруг все слишком ясное. Достал дудку и начал играть, не очень красиво, но хоть как. Показалось, что паническая атака как строгий джентльмен из фильмов про Шерлока Холмса подошел и встал за углом, наблюдая за происходящим. Если перестану играть, он подойдет ближе. Я играл, а он внимательно смотрел. Затем он ушел. Болтанки не случилось.

24 сентября. Приехал Ласло. Спросил Толика, можно ли ему пожить пару дней на квартире, пока нет Картографа. Толик ответил, что хоть пару месяцев. Картограф на войне.

Ласло ходил по Москве с удивленными глазами, останавливался у каждого столба. Сразу же как вышел из поезда, и мы отошли на несколько шагов, у него закружилась голова от разнообразия новых образов. Метро его и напугало, и заинтересовало. Он не мог сначала ступить на эскалатор. Простояли так минуту, пока я не сказал, что менты уже косятся на нас, сейчас подойдут, спросят документы, а ничем хорошим это не закончится, скорее всего придерутся к чему-нибудь и придется платить. Менты вообще ходят по Москве как особо чуткие собаки, подмечают странности, подскакивают, надо их обходить.

В метро Ласло вспотел от волнения, спросил два раза, реально ли мы едем под землей, и на нас ничего не сыплется. Мы же можем остановиться и остаться так лежать придавленными как в гробу.

Приезд Ласло стал для меня соединением двух миров. Иногда казалось, что я не езжу в Москву, а вижу ее как сюжетный продолжающийся сон. И теперь в этот сон приехал человек из реального мира. Или наоборот. В реальный мир приехал человек из сна.

Мазай тоже куда-то делся, заходил Толик, тетя Марина и иногда новые люди, видимо, связанные с политической деятельностью. За два дня зашло человек десять. Ласло сказал, что квартира похожа на больницу, не знаешь, кого ждать, с кем проснешься в одной палате, но это всегда кто-то интересный.

Тетя Марина, как увидела Ласло, сразу подошла, села рядом и вгляделась. Задала вопросы о том, кто и зачем. Как только она ушла на кухню, Ласло сразу же сказал, что это психиатр или психотерапевт, он их сразу распознает, как и они его. Происходит игра в узнавание. Как встреча дальних родственников.

Про деревню я все рассказал Ласло еще в августе, показал две книги. Третью, сказки народов мира, так и не раскрыл. Наступит настоящая осень и раскрою. Ласло покрутил дудку, отметил, что она правильная и наверняка работающая, выравнивающая дыхание. Атаки цепляются за разорванное дыхание, а когда все стройно, они соскальзывают.